Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто создавал учебные программы для журфаков, неизвестно. Но кто их «отсматривал» (слово из той эпохи), т. е. проверял, утяжелял, курировал, было понятно — невидимое и неведомое широким массам ведомство Суслова.
Михаил Андреевич, священный старец, бывший таковым благодаря своей очень серьезной серьезности едва ли не с молодости, отвечал в партии и государстве за идеологию. За сохранение в головах народа, а тем более — в умах советских чиновников и журналистов status quo, прочно существующего в советском обществе положения марксистско-ленинского учения в качестве «единственно верной идеологии».
Это определение единственно возможной в практике идеологии, надменное, жесткое, как пожилой осенний кустик верблюжьей колючки, весьма симпатичного растения в юности, Суслов и его чиновники чинно и гордо несли по жизни, как заветный амулет власти. Почему «единственно верная идеология»? А как же другие живут без марксизма-ленинизма — индийцы, индейцы, берберы, зулусы, аргентинцы, японцы, малагасийцы, африканеры, мальтийцы, греки, исландцы, то есть люди самых разных континентов и островов Земли?
Если бы такой вопрос задал в 1960–1970-е годы любой студент советского журфака, ему бы сначала напомнили про тех же берберов: «Плохо живут», а потом в лучшем случае посоветовали бы «не задавать лишних вопросов». Самый плохой случай спокойнее здесь не рассматривать.
Территория истории
Михаил Андреевич Суслов родился в Поволжье, в селе Шаховское (ныне Ульяновская область), в очень бедной семье и в невероятно удачное для себя время, в 1902 году. Еще подростком стал членом сельского комитета бедноты, членом РКСМ — в 17 лет, членом РКП(б) — на год позже. Учился на московском рабфаке, потом в очень солидном московском институте, много работал, в особом рвении по части репрессий невинных людей замечен не был, но не отказывался ни от каких иных поручений и назначений, был счастлив жить делами партии, изучал и знал их, чтобы потом с полной ответственностью взять на себя обязанность следить за чистотой этих знаний в умах других людей, а также за правдивостью изложения истории и теории, разве что за исключением вредных «ненужных подробностей». И он упрямо и любовно продлевал эту счастливую для себя эпоху, и продлил, и прожил всю свою жизнь под знаком строительства социализма — цоколя коммунизма. Умер в год совсем уж дремучего, по мнению антисоветчиков, застоя — в 1982-м, почти на десять месяцев раньше Брежнева.
Михаил Андреевич курировал в ЦК КПСС, а соответственно, и в стране всё, что касалось партийного влияния на мозги и сердца сограждан, — ту самую идеологию, которая не только имела право, но и должна была проникать в опасные для умов сферы жизни: в СМИ, литературу, историю, искусство, театр, кино, эстраду, туризм и даже в изготовление обычных географических атласов: на первых страницах в разделе политических карт мира публиковались карты стран Варшавского договора и только потом все остальные; Германия в тех атласах была разорвана полиграфией навсегда.
Бедными в детстве Миши Суслова считались семьи, у которых не было лошади. Этого полезного животного у Сусловых как раз и не было. У Андрея Андреевича, отца Миши, не лежала душа к сельскому хозяйству. Но мать продолжала возделывать землю.
Михаил Андреевич пошел в мать. Он с тем же тщанием, что она — почву, возделывал ниву идеологического обеспечения как советской власти, так и власти коммунистической партии. Был вторым человеком в КПСС, а некоторые называли его — по вкладу в дело партии — даже первым. Официально первый — генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев, реальный участник войны, офицер Красной армии, был веселым, жизнелюбивым человеком, обожал охоту и гонять на автомобиле, любил свою хозяйственную, некрасивую, но не вздорную, без страсти любившую его жену, хотя и других женщин не обходил вниманием, и обожал совершенно бесшабашную, однако добрую к людям дочь. Как говорили про «Леню» в те годы, «жил сам и давал жить другим».
Суслов был из иного теста. Неизменно благожелательный, аккуратный, внимательный, он всегда был застегнут на все пуговицы в прямом и переносном смысле, двигался прямо и неторопливо, ни в чем не суетясь, и как нельзя лучше соответствовал своему прозвищу «серый кардинал». Только пусть не смущает читателя слово «серый». Его, Суслова, высокого и стройного до старости, умного, пожизненно преданного партии — и никогда взамен не преданного партией, простите эту опасную игру слов, легко представить и в настоящей кардинальской сутане тяжелого красного шелка с плотным полотняным поясом того же багрового оттенка, который символизирует абсолютную преданность католической церкви: носящий красное одеяние обязан и всегда готов пролить кровь за папу римского. Вот так, бывает, сходятся в любви к цветам и символам совсем не близкие идеологии.
Осознавал ли сам Суслов свою огромную власть над страной? Видимо, да. Но, скорее всего, понимал это как торжество «самого гуманного за всю историю человечества» учения. Его скромность была запредельна.
Однажды, на рубеже 1970-х и 1980-х годов, Михаил Андреевич приехал в город Тольятти Куйбышевской области на встречу с избирателями — он баллотировался в Верховный Совет СССР от Тольяттинского избирательного округа. Повстречались, поговорили, поаплодировали. Чиновники, сидевшие вместе с Сусловым в президиуме собрания, уже предвкушали немноголюдный и пышный банкет: «Такой редчайший гость… Чай, на Волге живем… Судачок… Нет, осетр… Черная икорка… Севрюжья уха на первое, уж это как пить дать…» Но банкет начался не сразу. Все чего-то ждали. Один из сопровождавших наконец проговорился потихонечку: «Михаил Андреевич очень скромный человек. У него своя диета. Он попросил сварить ему только молочную пшенную кашу с тыквой».
Один Бог знает, где и за какое время, сбившись с ног, нашел повар тыкву для высочайшего гостя.
Глава 3
Новые родственники
Вернувшись из армии, Гена стал жить в семье отчима. Николай Николаевич
