Полынный мед (главы из романа) - Юрий Самусь

— Что вы, матушка? — заныл бог любви. — Я ж не про вас, я ж вообще… так сказать, про род человеческий.

— А ты баб не трожь! — рявкнула гром-баба, седовласая, с большим картофельным носом и узловатыми, в мозолях руками. — Без нас и вас не было бы. Родил бы ты хоть раз, прочувствовал, может, тогда кочерыжку свою меньше в ход пускал.

Но тут она увидела Серегу и всплеснула руками:

— Батюшки! Тощий-то какой, бедняжечка. Ничего, мы тебя откормим, мы о тебе позаботимся.

— А вы, собственно кто? — окончательно решив ничему не удивляться, спросил Бубенцов.

— Я? Я, милок, Макошь — мать всего сущего, и этих вот остолопов тож.

— Ну, мамаша! — разом вздохнули боги, окромя, конечно Рода.

Тот, как сидел, так и остался сидеть каменным идолом. Разглядев, наконец, супруга, Макошь укоризненно покачала головой:

— И ты здесь! Связался на старости лет с детишками. Нет, чтоб повлиять на них. Мать день и ночь крутится, с ног уже сбилась, а помощи ни от кого не дождешься, — пожаловалась она почему-то Сереге. — Галактика МХ-112 вот-вот с Магеллановым облаком столкнется, а они прохлаждаются! Я что, по-вашему, одна должна за Вселенной приглядывать, надрываться? А? Ну уж дудки! Нечего было миры лепить, коль в небесной механике ни гу-гу. Вот и хаос отсюда вселенский, энтропия эта, стерва, нос везде сует, палки в колеса ставит. Одним словом — бардак, а не Мироздание.

— Матушка, опомнитесь, — встал на защиту отца Троян. — Мы уж давно небесами не заправляем. Все этот выскочка заграбастал со своим незаконнорожденным.

— Да? — ошалело уставилась на него Макошь. — Так на кой ляд я до сих пор туманности метлой разгребаю да Черные дыры алебастрой замазываю?

— Да я вам каждый день о том талдычу! Кто ж виноват, что у вас склероз?

— Ты как это с матерью разговариваешь, негодник? Уж помолчал бы лучше. Кто давеча проснулся да спрашивает: "Как там Вещий Олег поживает"? А как он может поживать, когда его почитай уж тыщу с лишним годков назад змеюка укусила.

— А, — подал голос Бубенцов, — слыхал я эту историю. Только вот в толк взять не могу, каким же он был вещим, когда к кудесникам обращался, чтобы узнать от чего помрет?

— Что верно, то верно, — кивнул Возень. — Его Вещим прозвали, когда он отказался вкусить отравленные греками приношения. Только ведь князья сами никогда первыми яства не пробовали, особливо поднесенные чужаками. Так что…

— А ну — цыц! — низкий рявкающий бас разом прервал споры.

Все с ужасом и удивлением уставились на Рода. Первой опомнилась Макошь:

— Батюшка! Родной ты наш! Неужто заговорил? Что же ты молчал все это время? Сколько я слезонек-то пролила…

— Сказал — цыц! — снова рявкнул Род. — Поговоришь тут с вами. Трещите как сороки, слушать не успеваю. Хотя бы нынче: два часа из пустого в порожнее переливаете, а толку — чуть. Зачем, спрашивается, парня сюда притащили? Глупости слушать? Так он бы их и у себя наслушался. Дело говори, — кивнул он в сторону явно оробевшего Возня. — Да без пустословия, а не то… От моего гнева и братец Зевес не спасет.

— Да, да, конечно, — пробормотал Возень. — Для дела мы и собрались. Да вы присядьте, Сергей Данилович, не в гостях чай…

Серега присел на чурбачок, Возень устроился напротив.

— Итак, Сергей Данилович, нам нужно, чтобы вы написали книгу.

— Я?!

— Именно вы. Скажу без преувеличений, вы хоть и молоды, Сергей, но с нашей точки зрения достаточно талантливы, чтобы справиться с этой задачей. Мы вам дадим все необходимое для нормальной работы: материалы, компьютер с периферией и выходом в Интернет, обеспечим жильем, чтобы, так сказать, вам ничего не мешало творить. Кроме того, на период нашего с вами контракта, мы обязуемся выполнять каждое ваше желание…

— Это в каком смысле? — переспросил Бубенцов.

— В самом прямом.

— То есть, чего бы я не пожелал — все сбудется?

— Угу.

Серега задумался, потом тряхнул головой и вздохнул:

— Даже и не знаю. Мне особо ничего и не нужно. Лучше скажите, о чем должна быть книга?

— О нас, о славянских корнях, о том, что мы всеми позабыты-позаброшены, — тут же отозвался Ярило.

— Несправедливо это, — закивали разом старцы.

— Вот именно, — эхом добавил Троян. — А теперь слушай, да внимательно. Иначе и не поймешь потом ничего. Раньше все иначе было. Почитали русичи своих богов славянских да прочих духов. Что бы не зачинали — совета нашего пытали: и где дом поставить, и когда сев проводить, и как охоту вести. Короче, обо всем спрашивали. И мы им помогали, а как иначе? Ведь мы с ними одного роду-семени, хоть они и люди. А за помощь нашу, предки твои нам хорошие жертвы приносили: туров забивали, прочую живность. И жили мы — не тужили в ирии[2] на седьмом небе да на острове Буяне, каждый своим делом занимаючись. Сварог законы устанавливал, следил за их исполнением, Даждьбог согревал всех своим теплом, без него и не росло бы ничего. Сам знаешь, как без ясного солнышка… Брат Радогощ людей грел, пищу готовил, ночью свет давал. А другой брат — Перун за правдой следил, чтоб не нарушал ее никто. Ярило смотрел за тем, чтобы род человеческий не прекращался. А Велес — чтобы стада тучными были, да народ не голодал. Есть и другие боги, но о них речь пока держать не буду. Братья не обидятся. Когда познакомишься с ними поближе — сами о себе расскажут.

Нынче о другом разговор. Жили мы, значица, не тужили без малого семь тысяч лет, а тут взял да и уродился один… Гм… Как-то я и не задумывался прежде, что слова эти корню одного будут. Выходит, если уродился — значит, урод, если же народился, то народ. Да-м-м… Впрочем, отвлекся я что-то малость. Мы-то сперва над ним потешались. А вышло, что зря. Пообещал он людям вечное блаженство в ирии. Да когда б только блаженство! Он ведь уверял, что на том свете никому больше спину гнуть не придется — все будут равны: и князь, и мразь. И ему поверили, понимаешь! Ему поверили! недоуменно пробормотал Троян. — А коль вера есть — есть и благость божественная. Вот и получилось: наша силушка тает, а его — супротив растет. А когда народец бестолковый волхвов на кол стал сажать да капища жечь поняли мы, что конец пришел.

На небеса взлететь уж сил не было, вот и подались мы с нечистью нашей, исконно русской, да в муромские леса-болота зачарованные — от греха подальше. Там тыщу лет и просидели, чуть мхом не поросли, как лешаки последние. Правда, не совсем зря сидели, помалу силушку копили, набирали от землицы-матушки да от леса нехоженого, попами не топтаного. А набрав вышли на свет белый да на луга привольные. Знали б, правда, что коммунисты у кормила — не перлися. Уж замордовали они своим атеизмом, похлеще попов. Нас, богов, чуть за тунеядство не привлекли. Представляешь! Мы — да у станка паримся или на свиноферме навоз выгребаем. Бр-р-р! А потом, как выяснилось, что и документов у нас никаких, так вообще в бомжи приписали. Пинком под зад да за сто первый километр. Хорошо, что не упекли никуда, а выйди мы из леса во времена, скажем, сталинские… Эх, да что говорить! Веры-то у них не было никакой, а в безверие народ, что овцы, куда баран поведет, туда и бредут. Вот они и изгалялись вовсю: водяных динамитом глушили, леших с вертолетов отстреливали, словно дичь какую, а домовых так вообще прозвали обидным словом "барабашка". А что такое барабашка? Вот и я в толк взять не могу. От юного барабанщика, что ли, образовали? Словоплеты!