Севастопольская хроника - Петр Сажин

В обычае у командиров кораблей было встречать корреспондентов с присущим флотским традициям расположением: пригласить в каюту, усадить на кожаный диванчик, открыть «божницу» (угловой шкафчик), вынуть графинчик… и лишь потом начинать с традиционного вопроса: «Ну-с, чем обязан вам?»

Сергей Степанович начал с «Ну-с, чем обязан…». Я попал к нему после выхода в море на «морском охотнике», которым командовал лейтенант Бондаренко, один из интереснейших командиров так называемого Малого флота. Лейтенант Бондаренко разработал тактику борьбы корабля с воздушным противником на переходе.

Редакция поручила мне побудить Бондаренко написать статью для нашей газеты, с тем чтобы его опыт был общим достоянием. Это особенно важно было для кораблей конвойной службы, все время бороздивших море на коммуникациях между осажденным Севастополем и портами Кавказа.

Бондаренко статью писать отказался, но предложил мне выйти с ним в море и самому понаблюдать за маневрами катера-«охотника» во время налета немецкой авиации.

Я вернулся с моря полный сильных переживаний. Нужна была крохотная, успокоительная порция. К сожалению, на катере не было ни грамма этого, как говорят врачи, «ложно анестезирующего вещества». Была надежда на «Сообразительный».

Во время беседы с капитан-лейтенантом Борковым я часто поглядывал на «божницу». Но, увы! В дверцах ее торчал ключик.

Борков видел мой жадный взгляд, но не реагировал на это.

Я махнул рукой, вспомнив слова Чехова: «Водка белая, но красит нос и чернит репутацию», – черт с ней, с водкой!

Я написал большую статью об эсминце и его командире. История корабля поразила меня.

Трудно поверить, что этот самый молодой из «дивизиона умников» миноносец прошел всю войну без единой потери – на «Сообразительном» не было ни одного убитого, ни одного раненого. А ведь он не стоял у стенки, а непрерывно в море, в боевых походах!

Их (походов) было двести восемнадцать, и каждый посложнее, чем боевой вылет самолета. И даже последний, двести девятнадцатый, – к бетонному причалу, где корабль, возникший из металла, уходит в изначальное состояние, – ветераны и их командир назвали «боевым двести девятнадцатым». И это – не игра!

Дальше я расскажу об этом кратком по времени, высоком по духу прощальном походе. А сейчас нужно идти – улыбающийся контр-адмирал, вежливый и галантный, словно он на дипломатическом рауте, великолепным жестом показывает на сверкающий никелем и полированным деревом катер: «Прошу, Петр Александрович!»

Катер дрожит от работы моторов. На корме высокий стройный матрос-крючковый. Одной рукой он одерживает катер, а другой помогает пассажирам.

Последним на борт катера поднимается контр-адмирал. Его встречают лихой командой «смирно!», коротким рапортом и испрошением разрешения на выход.

После всех этих волнующих моряцкое сердце формальностей катер отваливает от пристани и быстро, чуть вспрыгивая на волне, сделанной встречным судном, бежит к Инкерману. За кормой его тянется бурный, ослепительной красоты шлейф. Освещенный заходним солнцем, он играет как алмазная река.

Контр-адмирал Борков показывает гостям места, где во время обороны Севастополя «Сообразительный» бросал якорь и вел обстрел немецких позиций за Мекензиевыми Горами, причалы, где высаживал подкрепления севастопольскому гарнизону, выгружал боеприпасы, брал топливо и принимал раненых.

Бухта полна жизни: снуют катера, у одного из причалов танкер сливает горючее. На рейде стоят корабли, натянув якорь-цепи, как подседельные кони поводья. И всюду идет своя, непонятная для неопытного глаза жизнь. Многие корабли в красных заплатах – ржавчина схватила металл, ее отшкаробили и «засуричили», чтобы ржавчина не обрела силы метастаза.

Слева – высокие холмы, балки, белые домики, виноградники.

Справа – дымы электростанции, бегущий поезд.

Все ближе и ближе руины скального монастыря. Это все, что осталось от бывшего порта некогда богатого Мангупского княжества.

А вот и Черная речка. Причалы. Захламленная грузами станция Инкерман.

Воображение легко переносит на несколько веков назад: вот здесь, на месте заваленных мертвым железом причалов и лишенных какой-либо архитектурной формы станционных строений, на чистой воде бухты покачивались корабли с резными, отделанными золотом бушпритами, сновали лодки с товарами и слышались голоса на разных языках…

У причала что-то бесформенное.

Еще светло, солнце еще висит над горизонтом, примерно на высоте грот-мачты, поэтому мы не сразу замечаем огни автогенных резальных аппаратов.

«Что-то бесформенное» – останки миноносца «Сообразительный» – часть кормы, перо руля и два гребных винта. Автогенщики еще не успели раскромсать их.

По грустному выражению лица контр-адмирала нетрудно понять, как он переживает агонию своего корабля.

На борту «Сообразительного» прошла самая важная, самая значительная и, вероятно, лучшая часть его жизни.

Седьмого июня 1941 года двадцати девятилетний старший лейтенант Сергей Ворков поднял флаг на новеньком, «с иголочки», миноносце «Сообразительный», а через две недели зенитные пушки миноносца уже палили по немецким самолетам, налетевшим на Главную базу Черноморского флота.

С той ночи и по сей день судьба Воркова, как тонкие жилы стального троса, переплелась с миноносцем, хотя он и сошел с него вскоре после освобождения Севастополя в тысяча девятьсот сорок четвертом году.

Год прослужил на эскадренных миноносцах, и вдруг новое, неожиданное назначение – в поверженную фашистскую Германию, за кораблями.

Приемка корабля – дело долгое и сложное: нужно было осмотреть все придирчиво, освоить все боевые посты, опробовать механизмы.

Переход в Ленинград через Кильский канал, затем морем, не свободным от мин, – это, правда, не то, что переход из Новороссийска в осажденный Севастополь, когда в походе над тобой «висят» то бомбардировщики, то самолеты-торпедоносцы, но и не проще – чужой корабль и незнакомый театр.

Сергей Степанович не сходил с мостика крейсера.

Суточное, а иногда и большее стояние на мостике для него дело привычное – командирская постель на «Сообразительном» во время войны часто совсем не разбиралась: командир заворачивался в тулуп и тут же, на ходовом мостике, ложился на палубу и «прикидывал часок».

В 1947 году Ворков поступает в Военно-морскую академию. Блестяще заканчивает ее – и на Черное море.

Менялись должности, моря – такова уж судьба военного моряка. Но это его судьба, а для жены? Сплошное горемыканье: только обжила квартиру, только в дом пришли уют, тепло – бросай все и собирай чемоданы.

Черное море… Балтика… Белое море… Каспий…

Корабли, выплававшие свой срок, становятся на прикол.

И людей в конце концов ожидает то же: приходит время – все моря исхожены, все сроки выплаваны, начинает сердце «барахлить», берет моряк свой вещмешок, или, как говорили в старину на торговом флоте, «ослиный завтрак», – и на берег.

Сергей Степанович «бросил якорь» в Ленинграде: командовал, преподавал, руководил, занимался научной работой и успешно защитил кандидатскую диссертацию.

Между прочим, к научной деятельности он стремился всю жизнь. Сферой его поисков и интересов была механика.

Влечение было наследственное – прадед Пармен Ворков работал механиком на писчебумажной фабрике, у купца Сумкина, в Великоустюжском уезде. Причем механиком был первостатейным! Около машин как возле живых организмов ходил: разговаривал с ними, ощупкой и глазами распознавал все дефекты. Человек, не знавший механика, попав в машинное отделение и заслышав его «разговор» с машинами, подолгу искал его собеседника, пока не догадывался, в чем дело.

Крепкий старик, работящий до самозабвения, Пармен не пил вина и не курил. Была у него страсть – баня: парился до тех пор, пока не становился красный, как морковь. В баню и из бани – в лаптях на босу ногу, в длинной исподней рубахе, а сверху – внакидку шуба.

Была еще страсть: в престольные праздники поить водкой… попов. Современная молодежь, конечно, не знает этого, а люди старые помнят, что попы сельских приходов по большим церковным праздникам по дальним местам прихода хаживали, службу служили, дань натурой собирали. Особенно в дни Пасхи – по нескольку сотен яиц, груды хлебов печеных, масла чухонского, крынки со сметаной приволакивали.

Прадед Пармен в Бога не верил и слуг его за жадность и обжорство не уважал – усадит попа за стол и ну накачивать.

Попик рад щедрому дару – пьет торопливо, почти не закусывает, а как выйдет из-за стола, и бряк наземь.

Мучается попик – и так, и эдак переваливается, а самостийно встать не может. Пармен подымет его, чуть подержит за подмышки, а потом отпустит, и поп, как сноп, опять шумно приземляется. А Пармену забава – хохочет. Потом все же подымет слугу господнего, приведет в чувство и вышлет из дому…