Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо, — сдался Львов. — Только вы замолвите словечко перед послом, чтобы он мне квартиру поменял, а то в моей лачуге американцев принимать стыдно.
Об этом триумфе резидент тут же информировал Москву. Карцев хотел доложить о нем лично Каткову, но день выдался занятым, и начальника отдела шеф не принял. Он и впрямь закрутился, раскалывали Соколянского, сделали это простенько и со вкусом: пригласили с документами в начальственный кабинет.
— У меня на подпись четыре бумаги в ЦК, — деловито начал Соколянский, доставая документы из папки и улыбаясь и Каткову, и сидевшему недалеко Кусикову.
Двое здоровых молодых людей подошли сзади и обыскали Соколянского, который на глазах превратился в неподвижный столб и стал белым как полотно.
— Садитесь, Петр Яковлевич, и не волнуйтесь, — спокойно сказал Катков, буравя предателя своими выцветшими глазами. — У нас есть достоверные данные, что вы уже несколько лет сотрудничаете с ЦРУ. Вот так…
Он сделал многозначительную паузу, чтобы Соколянский мог переварить эту информацию, и добавил:
— Если чистосердечно признаетесь, то сохраним вам жизнь.
И тут произошло совершенно неожиданное: бледный Соколянский покраснел, засуетился, вытащил из кармана авторучку, на что-то нажал и сунул ее в рот. Глаза его тут же словно вылезли из орбит, и он рухнул замертво на персидский ковер. Через час в фойе у главного входа уже висел некролог о скоропостижной смерти от сердечной недостаточности выдающегося организатора информационной работы, эрудита и скромного в быту человека. Подходившие сотрудники вздыхали и обменивались сочувственными репликами, Карцев, срочно вызванный на доклад к шефу прямо из буфета, где он отпивался после вчерашней пьянки крепким чаем (сейчас бы пива! но Катков запретил продавать любые алкогольные напитки в здании разведки), задержался у некролога и внимательно его прочитал.
Катков сделал вид, что крайне интересуется развитием отношений между дочкой посла и атташе, и изрек несколько мудрых замечаний, подчеркнув важность всей операции, о которой якобы он уже доложил кому следует.
— Впереди у нас очень серьезные дела. Я прошу вас отгулять отпуск сейчас, потом такой возможности не будет, — неожиданно сказал он.
Предложение застало Карцева врасплох, в отпуск он уходил обычно осенью, но если шеф сказал…
' — Куда вы планируете поехать? В Крым или на Кавказ?
— Пожалуй, останусь под Москвой на даче, на юге жар-ковато…
— Правильное решение, — улыбнулся Катков, превратившись в зловещую маску. — И берегите себя. Бедный Соко-лянский… сгорел прямо на работе. Как Феликс Эдмундович.
Тут Карцев доложил, что в Москве побывал вашингтонский резидент, срочно вылетевший из-за сестры, заболевшей раком.
«Интересно, встречался ли Руслановский с шефом?» — думал начальник отдела. Но шеф оказался не в курсе дела и проронил несколько общих фраз о бережном отношении к людям (этому всегда учила партия) и необходимости помочь, если надо, резиденту. Расстались тепло, это взбодрило Карцева, хотя он так до конца и не понял, какого рода дела потребуют его присутствия после отпуска, настроение улучшилось только на миг, и уже в кабинете начали одолевать сомнения — человек он был опытный и чрезвычайно подозрительный.
Недавно назначенный директор ЦРУ, пришедший из президентской команды, страдал комплексом неполноценности: ему казалось, что все сотрудники относятся к нему со снисхождением как к непрофессионалу и бледной личности, маячившей на задворках президентской компании. Поэтому он стремился выглядеть суровее, чем был на самом деле, удерживался от привычных улыбок и слишком часто устремлял взор к небу, изображая бешеную работу мысли. Он сдвинул брови, насупился, внимательно прочитал шифровку о смерти Соколянского и поднял глаза на сидевшего напротив Оливера Уэста.
— Чья эта информация?
— «Гулага» (Уэст читал Солженицына). — И разъяснил: — Начальника американского отдела КГБ Карцева.
— Ах да, помню! (Все шефы делают вид, что все помнят.) А он знал, что покойный был нашим агентом?
— Конечно нет.
Уэст подумал, что, с одной стороны, конечно, ужасно, когда руководители приходят в ЦРУ со стороны, — вот и этот чудак считает, что агенты только и делают, что перемывают друг другу косточки. Еще смешнее предполагать, что ЦРУ — это огромный караван-сарай, где сотрудники знают друг друга, жен и даже любовниц. С другой стороны, если начальство нетрудно провести на мякине, то легче живется и работается и никто не сует длинный нос в специфику, доступную лишь посвященным рыцарям.
Внезапная смерть Соколянского насторожила Уэста. Конечно, люди, увы, отдают концы каждый день. Конечно, Руслановский клялся, что ни с одного выданного агента не упадет и волос. Конечно, иногда возникают обстоятельства, которые не в силах преодолеть ни одна секретная служба, конечно, конечно, но все же, но все же… Душу томили подозрения, или, как говорят холодные англосаксы, запахло крысой. Он уже отправил шифровку в московскую резидентуру, дабы выяснили через «Гулага» обстоятельства кончины Соколянского, и даже получил ответ, что агент ушел в отпуск, он уже отправил еще одну телеграмму с указанием подключить к проверке другие источники, он уже все сделал, а дилетант-директор бродил по кабинету и глубокомысленно долдонил прописные истины.
— Не нравится мне эта смерть, Оливер (интересно, а кому нравится, вот идиот!). Хотя смерть всегда дышит в затылок любому из нас («нас», уже примкнул, ох уж эти дебилы из Техаса! Владел бензоколонками, учился с президентом в школе…). Недаром Киплинг писал: «Мы для других услуг, мы знамя несем в чехле, нам черед, — коль смерть разбушуется вдруг, — на фронте по всей земле. Смерть — наш генерал!» Вы читали «Марш шпионов», Оливер?
— К сожалению, нет, сэр, — ответил Уэст, тут же загоревшийся ненавистью к эрудиту, который на самом деле был полным невеждой и перед общением с людьми специально просматривал словарь с цитатами. Киплинг в Техасе, дивная история, вряд ли этот хлыщ прочитал даже «Маугли».
— Смерть в шпионаже вообще занимает меня мало, — добавил он.
— Почему же? (Не унимается, идиот.)
— Смерть — это следствие наших ошибок. А когда нет ошибок, то нам делает подножку проклятый случай.
Тут имелся шанс блеснуть на ниве философии — ведь Уэст в Принстоне специализировался по
