Пифагор - Александр Немировский

   — А кому нужны эти корабли пустыми? — возразил юноша. — Ведь мы оказались в морях, через которые самосец Колей проложил путь в Тартесс. Почему бы нам не направиться к океану и не возвратиться, как он, с серебряными якорями?

   — Правильно! Правильно! — раздались голоса.

Пифагор поднял руку:

   — Бесспорно, вернуться с серебром лучше, чем с пустыми руками. Но в Элладу уже более ста лет никто не возвращался с якорными камнями из серебра. Морями, по которым когда-то так свободно плавали наши предки, ныне владеют кархедонцы, и, поверь, они выпустят нас отсюда, лишь будучи уверены, что мы поплывём не на запад, а на восток.

Собрание неодобрительно зашумело. Но тут на канаты поднялся человек лет сорока.

   — Можно, я скажу? — обратился он к Пифагору и, не дожидаясь ответа, быстро заговорил:

   — Вы знаете меня. Моё имя Никомах. Я родом из Посидонии[36]. Я бывал по торговым делам и здесь. Мне известно, что даже своих союзников — тирренов кархедонцы не пускают по побережью Ливии западнее Прекрасного Мыса и топят их корабли, если кормчие не докажут, что они занесены туда бурей. Стоящая у Геракловых столпов кархедонская эскадра пострашнее трёхглавого Гериона[37], которого силой и хитростью одолел Геракл.

   — Поймите же, — заключил Пифагор, — у нас нет иного пути, кроме возвращения в Эгеиду, и мы должны быть счастливы, если нам разрешат это сделать. Вы сейчас разойдётесь по кораблям и обсудите сказанное у себя. Заодно изберите триерархов, чтобы на следующей экклесии[38] они выражали мнение не только своё, но и всей судовой команды.

Бирса

Пифагор и суффет шли вымощенной каменными плитами улицей между шестиэтажными громадами домов. Навстречу, заполняя всё пространство, двигалась толпа. Белые, смуглые, чёрные лица. Невиданные одеяния. Смешение языков.

— Вавилон Ливии! — вырвалось у Пифагора. — Конечно же я много слышал о Картхадаште, но увиденное превосходит воображение. Не только мой Самос, но самый крупный из ионийских городов Милет по сравнению с твоей родиной — захолустье. И представь себе, мне ничего не известно о начале этого великого города, кроме, пожалуй, того, что его метрополия — окаймлённый водами Тир.

   — Если ты ждёшь увлекательного рассказа, должен тебя разочаровать, — начал Абдмелькарт. — В летописях Тира сообщается о шестидесяти гаулах, посланных для основания колонии у выхода Внутреннего моря в океан. Путь в океан некоторым из покинувших родину показался слишком утомительным. Среди них были и мои предки Баркиды. Место, что они выбрали для посадки, привлекло их бухтой и вот этим ныне застроенным домами холмом. Так в один год возникло два города: у выхода в океан — Гадес, а здесь — Бирса. Вместо одной дочери у Тира оказалось сразу две, ревнивые и жадные к славе и богатству. Одна, та, что у уст океана, мнит его своим законным супругом, но он, неверный, открыл свои богатства и другой, и стала она через двести лет от основания Бирсы больше и богаче своей матери Тира и приняла новое название — Картхадашт. Именно от этого времени у нас ведётся отсчёт лет жизни нашего города, ибо Бирса, к которой мы подходим, была вовсе не городом, а только лишь крепостью. Конечно, наши недруги, сицилийские эллины, рассказывают об основании нашего города по-другому. По их словам, основательницей нашего города была преступница Дидона, обокравшая царя Тира, своего брата, и отправившаяся на чужбину из страха перед наказанием. Здесь она будто бы обманула местного вождя, уговорив его продать клочок земли размером с бычью шкуру. Разрезав её на ремни, беглянка захватила всю эту землю до моря. И скажи, на кого рассчитана эта басня?

   — На того, кто не знает эллинского и финикийского языков, — отозвался Пифагор, — ибо ему не ясно, что на твоём языке Бирса — крепость, а на нашем — шкура. Вообще же басни — злой рок, висящий над прошлым всех великих народов. И творят их все кому не лень — и друзья, и враги. Выдумка с Бирсой, пожалуй, самая безобидная из них.

С плоской кровли храма Баал-Хаммона открывался вид на занятый Кархедоном полуостров. Стена обегала всё его огромное пространство, то спускаясь в низину, то взбираясь на холмы. Сверху она казалась змеящейся дорогой, столь же широкой, как улица, по которой они недавно шли. В лучах утреннего солнца блестели окаймлённые зеленью черепичные кровли Магары, городского района, населённого знатью и богатыми судовладельцами. За заполненным человеческими фигурками квадратом агоры тянулась ещё одна стена, а за нею открывалась словно бы проведённая циркулем голубая окружность военной гавани с маленьким островком в центре. Корабли не были видны, но можно было догадаться, что они под кровлей обнимавших искусственное озеро доков. Узкий проход соединял внутреннюю гавань с треугольником внешней.

   — Вот твои корабли, — сказал Абдмелькарт. — Знал бы ты, какой из-за них пришлось выдержать бой. Я его выиграл. Ты сможешь покинуть город. Путь твой будет проходить вдоль западного побережья Сикелии, чтобы твоим планам не смогли помешать наши соперники.

   — Неужели они существуют? — спросил Пифагор.

   — Наш город может показаться неодолимым только чужестранцу с высоты Бирсы, — улыбнулся суффет. — Ведь наше сухопутное войско состоит из наёмников, содержание которых для нас обременительно, а управление требует высочайшего, доступного немногим искусства. Мы можем положиться только на корабли. Так что в этом плавании тебе не увидеть ни Акраганта, ни Сиракуз.

Абдмелькарт шлёпнул себя по лбу.

   — Совсем забыл! Подойдём поближе к храму.

Они остановились у медной фигуры огромного быка с наклонённой головой, словно готового броситься на первого встречного.

   — Я не знал, что кархедонцы почитают быка, — сказал Пифагор.

   — Это чудовище мы захватили при взятии Акраганта.

   — Почему чудовище?

   — Таковым сделал его Фаларид.

   — Это, кажется, правитель Акраганта? — вспомнил Пифагор.

Суффет наклонился и показал на брюхе быка крышку с запором.

   — Сюда, — продолжил он, — Фаларид загонял свои жертвы и разжигал под брюхом костёр. Вопли несчастных в раскалённой меди слышались мычанием. Вот те, кто обвиняет нас в жестокости. Не подумай, что моими устами говорит зависть к удачливому сопернику. Твои корабли до Эрика поведёт один из местных жителей Сикелии — Дукетий. Побеседуй с ним, и ты узнаешь, как эллины обращаются с другими народами. Вслед за Регием, куда тебя доставит Дукетий, ты можешь остановиться в любом из эллинских городов южного побережья Тиррении — в Кротоне, Сибарисе, Таранте, Метапонте, а оттуда, если пожелаешь, продолжить свой путь куда угодно.

   — Я понимаю твоё беспокойство, Абдмелькарт, — сказал Пифагор. — И я согласен с решением Совета. Наши корабли не дадут никому опасного перевеса над вашим флотом. Более того, я могу тебе твёрдо обещать, что ни сейчас, ни в будущем не стану поддерживать твоих недругов.

   — Я счастлив, что отразил грозившую тебе опасность, — проговорил суффет. — Мои предки, нарушив данное им предписание о месте основания колонии, оказались у истоков вражды финикийцев и эллинов. Я хочу исправить эту оплошность. Наше будущее не на берегах этого большого озера, какое мы называем морем, а в океане, где имеется множество побережий и островов, полных сокровищ.

Глаза Пифагора загорелись.

   — Я видел океан с берегов Индии и понимаю, о чём ты говоришь.

   — Ты был в Индии?! — воскликнул Абдмелькарт. — Тебе известен путь в страну, дающую нам слонов?! Ты великий мореплаватель?

   — О нет. Я простой пешеход. Мореплавателем я стал лишь на сороковом году жизни, когда над моей родиной нависла беда. Меня не интересовали золото и драгоценные камни Индии. Меня привлекла древняя мудрость. Она движет мною и теперь. Она ищет выхода, чтобы не замкнуться в себе. Она ненасытна.

   — Ты употребил слово «ненасытна». Ненасытен не только дух. Почему бы нам не продолжить наш разговор за трапезой? Обещаю тебе — собачины не будет.

   — Надеюсь, что также телятины, баранины и свинины, — добавил Пифагор.

   — Как?! — воскликнул суффет. — Ты вообще не употребляешь мяса?

   — Камбиз объявил вам войну из-за собак. Мне бы его власть... Я бы ополчился против всех, кто питается теми, в ком бессмертная душа.

Суффет с удивлением взглянул на своего спутника, видимо желая возразить, но, в последнее мгновение поняв, что Пифагор шутит, только улыбнулся.

Яблоко Пифагора

Запряжём мы все ветры в морские свои колесницы

Из ливанского кедра и тонкого нильского льна,

Океанские зори нам однажды раскроют ресницы,