Мегрэ в Нью-Йорке - Жорж Сименон

Последние пассажиры поднимались на борт. Друзья и родственники, задрав головы, выстроились на набережной. Несколько англичан, следуя старинному обычаю, бросали отъезжающим серпантин, а те с серьезным видом ловили его.

Комиссар заметил Жана Мора, который одним из первых поднимался по трапу. Мегрэ смотрел на него снизу вверх, и на мгновенье ему показалось, что он видит не сына, а отца, присутствует не при сегодняшнем отплытии, а при давнишнем, когда Джоаким Мора отбыл во Францию, где оставался около десяти месяцев.

Правда, Джоаким Мора путешествовал не в первом классе, а в третьем. Один он приехал на пристань? А может быть, его провожали на набережной два человека?

Этих двоих Мегрэ машинально искал глазами; он представлял себе кларнетиста и Джесси; они так же, как он сейчас, задрав головы, ждали, когда пароход отвалит от причала.

Потом… Потом они оба ушли. Это Джозеф взял под руку Джесси? Или Джесси машинально сама оперлась на руку Джозефа? Плакала она? Говорил ли ей спутник: «Он скоро вернется»?

Во всяком случае, они остались в Нью-Йорке вдвоем, а Джоаким стоял на палубе и смотрел, как Америка все отдаляется и, наконец, совсем исчезает в вечернем тумане.

И теперь двое провожающих — Маленький Джон и Мак-Джилл, шагая рядом, плечом к плечу, подошли к ожидавшему их автомобилю. Мак-Джилл открыл дверцу патрону.

Не стоит торопиться, как это делает лейтенант Льюис. Не стоит гнаться за истиной, если хочешь ее открыть; надо проникнуться истиной, простой и чистой.

Вот почему Meгрэ, засунув руки в карманы, побрел по направлению к незнакомому кварталу. Ему было все равно, куда идти. Мысленно он ехал в подземке вместе с Джесси и Джозефом. А существовала ли она в те времена? Скорее всего, да. Они наверняка сразу же вернулись в дом на Сто шестьдесят девятой улице. Но расстались ли они на лестничной площадке? Неужели Джозеф не стал утешать свою товарку?

Почему сейчас на комиссара нахлынуло совсем недавнее воспоминание? Он не принял мер, чтобы предотвратить несчастный случай…

В полдень он неторопливо, маленькими глотками смаковал пиво в «Данки-баре». Пиво было хорошее, и он заказал второй стакан. Когда он выходил из бара, журналист со скверными зубами по фамилии Парсон поднял голову и бросил:

— Привет, месье Мегрэ!

Он сказал это по-французски, но с сильным акцентом, и произнес: «Мегрэт». Голос у него был неприятный — пронзительный и скрежещущий, с наглыми, или, вернее, злобными интонациями.

Это был явный вызов, это была ненависть. Мегрэ посмотрел на него не без удивления. Сквозь зубы процедил: «Привет», вышел из бара и забыл об этом.

Внезапно он вспомнил, что, когда впервые зашел в «Данки-бэр» вместе с Мак-Джиллом и жующим резинку детективом, его никто не называл по фамилии. И Парсон даже не обмолвился, что знает по-французски.

Может быть, это не имело никакого значения. Мегрэ не обратил на это внимания. И однако, эта подробность присоединилась к общей массе того, над чем работало его подсознание.

Выйдя на Таймс-сквер, он машинально взглянул на небоскреб Таймс-сквер-Билдинг, заслонявший горизонт. И тут вспомнил, что в этом здании находится контора Маленького Джона.

Он вошел в здание, не надеясь обнаружить там ничего существенного. Но до сих пор он видел маленького Джона только в домашней обстановке номера в «Сент-Рейджи». Почему бы не познакомиться и с его конторой?

На таблице он нашел надпись «Automatic Record Сo»[11], и скоростной лифт доставил его на сорок второй этаж.

Здесь все было очень обыкновенно. Не на что смотреть, хотя путь от автоматических проигрывателей и музыкальных ящиков, установленных в большинстве баров и ресторанов, вел в эту контору. Именно здесь сотни тысяч пятицентовых монет, поглощенных автоматами, превращались в банковский счет, в акции и грандиозные гроссбухи.

Надпись на стеклянной двери:

«General Manager John Maura».[12]

Далее шли нумерованные стеклянные двери с фамилиями административной верхушки, а в конце коридора был огромный зал с металлическими столами и голубоватыми лампами — там работала добрая сотня служащих обоего пола.

Его спросили, что ему угодно, а он спокойно ответил, полуобернувшись и выбивая трубку о каблук:

— Ничего.

Ему угодно было просто-напросто составить впечатление. Неужели лейтенант Льюис не смог бы понять даже этого?

Он вышел на улицу, остановился перед баром и замешкался, пожав плечами. А почему бы и нет? В такие минуты выпивка ему никогда не вредила — не станет же он пускать слезы, подобно Роналду Декстеру. В полном одиночестве, у стойки он опорожнил подряд две стопочки, заплатил и вышел.

Итак, Джозеф и Джесси остались одни — на десять месяцев одни — в доме на Сто шестьдесят девятой улице, напротив портняжной мастерской.

Почему же он внезапно громко произнес — так громко, что какой-то прохожий обернулся:

— Нет!..

Он подумал о старике Анджелино, о его ужасной смерти и сказал «нет» потому, что был уверен, сам не зная отчего: все произошло не так, как это представляет себе лейтенант Льюис.

Что-то тут не клеилось. Он снова и снова видел Маленького Джона и Мак-Джилла, которые шагали по направлению к ожидавшему их черному лимузину, и мысленно твердил: «Нет…» Конечно, все было гораздо проще. События имеют право быть или, по крайней мере, казаться сложными. А вот люди всегда проще, чем их себе представляют.

Даже Маленький Джои… Даже Мак-Джилл…

Однако, чтобы постичь эту простоту, надо было, не довольствуясь скольжением по поверхности, проникнуть в самую глубину.

— Такси!..

Мегрэ, забыв, что он в Нью-Йорке, заговорил с изумленным шофером по-французски. Извинившись, повторил адрес ясновидящей по-английски.

Ему нужно было задать ей вопрос, один-единственный вопрос. Она тоже жила в Гринич Виллидж, и комиссар был немало удивлен, обнаружив, что дом ее в хорошем состоянии, что это вполне приличный буржуазный пятиэтажный дом, с чистой лестницей, покрытой ковром, с циновками перед дверями.

Мадам Люсиль,

Ясновидящая

Предсказания только

При личной встрече

Мегрэ позвонил; как обычно в квартирах стариков, звонок был глухой. Послышались тихие шаги, потом была какая-то нерешительная пауза, наконец тихо и осторожно отодвинули засов.

Дверь чуть приоткрылась, и в образовавшейся щели Мегрэ увидел глаз. Невольно улыбнувшись, он сказал:

— Это я!

— О, прошу прощения! Я вас не узнала. Я никого сейчас не жду и удивилась, кто бы это мог быть. Входите. Простите, что открываю сама: служанку я послала по делу.

Никакой служанки у нее, конечно, не было, но это не имело значения.

У Люсиль было почти совсем темно, не горела ни одна лампа. В камине, перед которым стояло кресло, тлели угли.

В теплом воздухе комнаты пахло чем-то приторным, Мадам Люсиль переходила от одного выключателя к другому, и под розовыми и голубыми абажурами загорались лампы.

— Садитесь, пожалуйста. Удалось ли вам узнать что-нибудь о вашем брате?

Мегрэ почти уже успел забыть историю о брате, которую сочинил клоун, чтобы растрогать Жермена и его старую подругу. Он огляделся вокруг с изумлением, потому что вместо лавки старьевщика, которую ожидал увидеть, перед ним был миниатюрный салон в стиле Людовика XVI. Ему сразу вспомнились такие же салоны в Пасси или Отейле.

Люсиль была густо, нелепо для старой женщины накрашена, и это придавало всей комнате какой-то сомнительный вид. Намазанное кремом, напудренное лицо ясновидящей было бледным, как луна, губы кроваво-красные, а длинные ресницы — голубые, как у куклы.

— Я много думала о вас и о моих старых товарищах «J and J».

— Вот о них-то я и хотел задать вам один вопрос.

— Знаете… Я почти уверена… Помните, вы спрашивали меня, кто из них был влюблен. И теперь, когда я все это вновь обдумала, я уверена, что влюблены были оба. — Мегрэ не обратил на это внимания.

— Я хотел бы узнать, сударыня… Минуточку… Я хочу, чтобы вы поняли мою мысль. Редко бывает так, чтобы двое молодых людей одного возраста и, можно сказать, вышедших из одной среды обладали одинаковой жизнеспособностью, одинаково сильным характером, если угодно. Всегда один в чем-то превосходит другого. Более того, один всегда главенствует. Минуточку… В этом случае для другого существуют разные пути — это зависит от характера. Кто-то спокойно относится к тому, что друг им командует, и даже стремится к этому. А кто-то, напротив, бунтует по любому поводу. Вот видите, это довольно трудный вопрос. Не торопитесь с ответом. Вы жили с ними рядом около года. О ком из них у вас осталось более яркое воспоминание?

— О скрипаче, — не задумываясь, ответила она.

— То есть о Джоакиме. Длинноволосый блондин с худым лицом?

— Да. Но надо сказать, иногда он бывал мне несимпатичен.

— Чем именно?

— Трудно объяснить. Такое у меня возникало впечатление. Постойте… Номер «J and J» был последним в программе, так ведь? А мы с Робсоном были «звездами». Тут существует особый этикет. Ну, например, чемоданы… Так вот, скрипач ни разу не предложил мне понести мой чемодан.