С Антарктидой — только на Вы - Евгений Кравченко

... А у истоков этой истории стояли начальник Полярной авиации Марк Иванович Шевелев и один из старейших и замечательных полярных летчиков Борис Григорьевич Чухновский. Когда начались полеты в Антарктиде, стало ясно: при столь низких температурах, которые постоянно встречаются здесь, и при структуре снега, образующейся в таких условиях, обычные металлические лыжи не скользят и летать с ними нельзя. Тогда по просьбе Шевелева Чухновский начал искать материал для «обувки» лыж. В результате с помощью специалистов двух химических заводов — в Нижнем Тагиле и Ленинграде — удалось отработать технологию получения полимера, названного фторопластом. Нашлись мастера, сумевшие решить и проблему крепления его к лыже. В пластину фторопласта запрессовывалась металлическая сетка, которая удерживала шурупы. На них и крепилась «обувка».

Но то было на заводе, а тут... Будка, глубоко ушедшая под снег, в которую, после огромных усилий, затаскивалась лыжа, занимающая едва ли не всю свободную площадь. Вокруг лыжи, поочередно, как шаманы, колдуют инженеры, техники, механики, летчики — все, кто причастен к авиации. Ни о какой запрессовке сетки, ни о каких шурупах не может быть и речи. Единственный выход — создать клей, который бы склеивал несоединимые материалы, да еще так, чтобы лыжа выдерживала чудовищные нагрузки и не «разувалась» при рулении, на взлете, в полете и на посадке не только на подготовленных ВПП, но и на импровизированных площадках, с перемерзшим и жестким, как кварцевый песок, снегом, на едва сбитых тягачами застругах, на льду — в общем, везде.

Да, это была задача. Химиками стали все. Что только мы ни смешивали, каких только жидкостей не получали! Чаще всего они безучастно реагировали как на металл, так и на фторопласт. И все же после многодневных мучительных раздумий и сложнейших опытов такой клей был создан. Опытный образец. Путь от него к «промышленному применению» оказался не менее трудным. И все же мы пришли к цели. Для этого зачищалась подошва лыж, промывались пластины фторопласта и начиналось производство клея, если можно так назвать очень длительную по времени и тошнотворную по запаху операцию, которая требовала ювелирной точности. На столах стояли пронумерованные банки и склянки, из которых в строгой последовательности надо было, как в аптеке, отмерять объем смешиваемой в большой кастрюле каждой жидкости — от нескольких капель до литра. Но вот клей готов и можно клеить.

Лыжу, с наклеенным фторопластом, упаковывали в полиэтиленовый мешок, откачивали из него воздух, устанавливали над большим корытом, в котором стояли несколько электронагревателей. Борис Миньков, выдержав небольшой «бой» с начальником зимовочного состава «Мирного» Павлом Кононовичем Сенько и «наукой» за то, чтобы нам разрешили на ночь включить эти нагреватели и тем самым израсходовать дополнительную электроэнергию, давал «добро» на ночную вахту, и к утру мы получали лыжу с новой подошвой. К весне переобуть удалось все самолеты, но она была еще так далека — весна.

О пользе труда

... Циклоны налетали один за другим с точностью курьерских поездов. Сумерки все больше съеживались, словно смерзались и, наконец, к двадцатым числам мая ушли, убежали, отчалили куда-то, оставив нам на горизонте на память о лете, узкую щель тускло-красного цвета. Впрочем, какое, к черту, лето в этом гигантском морозильнике? Кровавая полоска — прорезь в мир, где существуют краски, запахи, где живут красивые женщины и смеются дети. Но мы прикованы к своим подледным скорлупкам крепче, чем цепями, и хода нам в эту прорезь нет. Добровольные узники Снежной Королевы.

Пурга сменяется пургой. Загнанные диким ветром, снегом и морозом в глубокие убежища, мы вынуждены не выходить на свет божий по три, шесть, а то и десять — двенадцать дней. Сознание словно раздваивается. В тебе начинают жить два рьяных и непримиримых «я». Одно, опираясь на память о прошлых полетах, о виденной красоте льдов, моря и неба, свидетельствует — вокруг тебя огромный мир. Второе «я» отметает эту память: какой мир?! Все, что осталось живого на планете, — твое тело и мозг, в котором и варится вся эта каша, названная кем-то зимовкой в Антарктиде. Больше — ничего. Под рев пурги начинает казаться, что кто-то сметает с купола все те миллионы тонн снега и льда, над которыми ты летал; что пространство, вихрясь и кувыркаясь, срывается с ледяного барьера и исчезает; что и твой собственный духовный мир, сотканный из воспоминаний, раздумий, надежд, планов, успехов, становится тусклым и куда-то отдаляется. Но даже такая потеря оставляет тебя равнодушным. И нужно напрягать всю свою волю, чтобы тоже не сорваться с какого-то внутреннего стержня, под которым вечная тьма.

Ни в Арктике, ни на материке, нигде на планете, кроме Антарктиды, человек не сталкивается с таким грозным, пугающим и манящим противоборством, противоречием двух пространств — огромного снежно-ледяного материка и столь хрупкого и нежного его внутреннего мира. Позже я научусь сравнивать: так меня прижало в девятой экспедиции, а так — в шестнадцатой... Больше не с чем — аналога этому чувству на Большой земле нет.

Но это будет потом, в будущем. А пока Миньков, сам того не подозревая, берет на себя заботы сонма специалистов психологической поддержки. Нет-нет, еще тайны подготовки и подбора космических экипажей спрятаны за семью печатями, еще отсутствуют в нашем словаре такие термины, как «психологическая совместимость», «человеческий фактор», «психологическая разгрузка», «стресс», «постстрессовое состояние»... Идет-то 1964 год. Но уже тогда этот «старый» (всего-то чуть за 50 лет) летчик, повидавший на своем веку и нужду, и хулу, и хвалу, без всяких ученых степеней и званий, дошел своим рабоче-крестьянским естеством до гениального в своей простоте рецепта, который единственный помогает выстоять, выжить в Антарктиде. Этот рецепт состоит всего из трех слов: «Артель, есть работа».

Мучает бессонница, кости ломит, вой ветра хуже зубной боли, тьма кругом, снег сечет... Какая тут работа? Но вот один поднялся, оделся, пошел на выход, второй, третий. Нужно кому-то сделать первый шаг, потом следующий. Остальные подтянутся. Но случалось, задувало так, что и Миньков оказывался бессилен.

Однако жизнь продолжалась. Своим чередом приходили радиограммы из дома, и тогда получатель чувствовал себя на седьмом небе. Праздновали дни рождения, а поскольку универмагов в Антарктиде нет, все подарки имениннику готовили собственными руками дарители. Случались и другие маленькие радости, но были и дела, от которых всех воротило. И основное из них — доставка горючего и масла для дизельэлектростанции. Склад ГСМ находится за торцем аэродрома. Когда приходил наш черед, артель, вооружась лопатами, ломами и тросами, выезжала на барьер, к складу. Впрочем, название это весьма условное. Просто сюда удобнее всего сгружать с кораблей бочки с горючим и маслом, сооружая из них своего рода «пирамиды». Летом, когда пригревало солнышко, бочки не спеша, но неизбежно погружались в тающий под ними лед. Потом наступали осень, зима, весна с их циклонами и пургами и заметали они наш будущий свет и тепло снегом, утрамбованным до плотности цемента марки 400. Всю работу, сделанную при завозе ГСМ, надо было проделать в обратном порядке, но теперь уже при стоковом ветре, сбивающем с ног, при активном сопротивлении среды, которую брал не всякий лом, и в глубокой тьме, из которой в свете фар набрасываются на тебя снежные заряды один за другим.