Газета Завтра 152 (44 1996) - Газета Завтра

За своей же спиною я услышал негромкое, мелодично-грудное, почти бесстрастное, прекрасно отрепетированное:

— Филипп, накажи нахала. Он мне испортил прогулку…

Я приостановил свой деловой шаг. И, не выдержав, обернулся. Наемный Ахилл уже приближался к тусующимся школярам, вычисляя нахального пересмешника.

Насмешливый и хулиганистый знаток фирменного нижнего женского белья являл собою щупловатого дылдастого недоросля с физиономией пристыло-глумливой и одновременно же храбро принужденной — ухарская уличная улыбочка намертво застряла на губастой, враз отцветшей физиономии.

Безмолвно, не убирая деловитой безмятежности с тугого, гладкого, свежего лица, Ахилл подбрел к подзамерзшей компании. Сразу же, без представления и словесных заумей, примкнул к запоздало отшатнувшемуся остроумцу, профессионально-красиво воткнул в его худое подреберье черные костяшки пальцев. Перехватив без стона переломившегося фигуранта, с легкостью переправил его обмякшее бездыханное туловище между собственных мраморных колен. По старинной домостроевской родительской технологии заголил его востроугольную белую задницу, выхватил вороненую дубину — и несколько увесисто-прилипчивых шлепков потревожили мертвый созерцательный покой национального столичного лесопарка. Созерцать этот профессиональный натюрморт бесконечно долго я не собирался, так как отзывы о своем впечатлении вписать было некуда. Разве что в память, в ту самую переполненную ее тетрадь всяческих житейских мерзостей, невольным зрителем или участником которых довелось мне быть.

ВСЕ ДАЛЬНЕЙШЕЕ отпечаталось в моих глазах, как мелькающие фотографические картинки, рассматриваемые в последовательности ужасного действия, которые начались именно с капризной властной фразы юной ухоленной мадам: “…накажи нахала…”

Засунув каучуковое оружие в поясную петлю, не обронивший ни единого замечания окоченелой школьной шантрапе, прибравшей свое щенячье буйство до неприличия послушно, Ахилл мягкими спецназовскими шагами возвращался к предмету своего служебного долга. Между тем, грациозно пристывший охраняемый объект для лучшего обозрения поворотилась всем анфасом к примлелой молодецкой гоп-компании, откинув свой рыжий утепленный лайковый малахай-капюшон, доверивши осенней липкой лесной сырости блистающий плиссированный вороненый тяжелый каскад волос до плеч…

И весь стоп-кадр заполнил именно этот невозможно знакомый, близкий черный породистый затылок, часть нежной бледноватой щеки, крылья носа, отвердевшие от созерцания заказанного зрелища и единственный машинальный жест ее пламенеющих кожаных длинных пальцев, прибравший за правое слегка оттопыренное аккуратное ухо надоедливую грузную прядь. Именно подобным идиотским жестом прибирала вечно сальные, тщательно расчесанные волосы одна моя старинная знакомая, — моя первая женщина, девочка-нимфетка — Римка!..

Неужели эта, вся упакованная, вся в дорогущем, нарочито-броском, вызывающем, ежели не аляповатом, чужеземном пурпурно-лимонном гарнитурном прикиде, с манекенными, неприкрыто брезгливыми, новорусскими мертвыми очами барышня, эта бывшая малолетка-кокетка, ленивица и двоечница, не отличила мимо прошедшего фланирующего интеллигентного прохожего, — следует отметить, одиночного, одинокого, с красиво пушкинской грустинкой в неравнодушных глазах, — не узнала? Или не позволила себе узнать когда-то ею обожаемого, милого, услужливого, вечно с голодной слюною, талантливого ученика и немножко учителя…

Предаться чрезмерно длительным ностальгическим обидам мне не позволил следующий факт-кадр, за которым последовали не менее впечатляющие, выразительные и безжалостные в своей новейшей откровенности и какой-то запредельной немотивированной жестокости.

Видимо, наемный Ахилл несколько переусердствовал в своем экзекуторском рвении, морально (прежде всего) уничтоживши одного из самых дерзких начинающих молодых волков, еще достаточно безмозглых и достаточно миролюбивых законных жителей цивилизованных столичных джунглей, которые в первые мгновения органично стушевались, вернее, даже стадно и стыдно перетрухали от столь куражливых профессиональных маневров… Маневров профессионального волка мифологической невозмутимости и обличия.

— Эй, дядя! Ты забыл мальчику штанишки одеть, простудится! Или замандражил, дядя? — с некоторым запозданием просвистела в сторону мерно и мирно удаляющихся камуфляжных мраморных лопаток тройка восклицательных дротиков, пущенных дрожащей, но довольно нахальной уверенной рукой из кучки оттаивающих, ощерившихся школяров. С некоторым обывательским малодушием я зачертыхался про себя, что оказался невольным свидетелем-очевидцем предстоявшей пошлой кровавой разборки. И чтобы как-то упредить трагедийный фарс снимаемого передо мною постсоветского сюрреалистического киножития, я решился на бездарную отсебятину:

— Римма Степановна, день добрый! Не сразу узнал вас! Быть вам богатой…

Моя бодряцкая реплика, разумеется, не осталась без внимания. Взрослая Римка едва приметно передернулась и с грацией гранд-дамы оборотила в мою сторону свое приметное, холеное более обычного, затянутое в бледный тон лицо с яркими, в цвет сапожек и перчаток, губами.

— Это вы-ы… Игорь! Я тебя… Ты изменился. Филипп! — вернулась в прежнюю начальственную позицию моя старинная приятельница. — Я приказываю покарать ублюдков.

— Римма Степановна! Риммочка, остановите своего бультерьера. Иначе будет кровь. Вы…

— Вы хорошо выглядите, Игорь! И вам лучше не вмешиваться. Отвернитесь, если такой слабонервный.

Исполнительному Филиппку приказание повторять не понадобилось. Этот мраморный бык уже не виделся мне древнегреческим героем Ахиллом, а именно тупым, универсальным домашним скотоподобным убийцей. Этот послушный, роботизированный парень, не портя гримасами гнева своего ладного лика, тотчас же после маловыразительной команды кровожадной хозяйки сделал по-армейски сразу «кругом», одновременно заученно выхватывая из поясной кобуры боевую длинноствольную дуру.

ПОСЛЕДУЮЩИЕ КАДРЫ с протокольной точностью и отчетливостью отпечатались в моем мозгу.

Распялив мраморные столбы ног, точно он находился в обычном тренировочном тире, домашний убийца, на американский киношный манер удерживая двумя скрещенными вытянутыми руками убойно-карающий предмет, с методичностью и прицеленностью неодушевленного механизма размозжил черепа пристыло обуянным предсмертным ужасом четверым рассредоточенным школярам. Оставшаяся тройка брызнула серыми невзрачными осколками в стороны, распадаясь со скоростью замедленного монтажного показа… Подлые, некогда запрещенные, со смещенным центром, приглушенно циркающие свинцовые плевки с артистической легкостью догоняли и с чавкающим аппетитным звуком дробили недозрелые школярские тыковки.

Виновник кровавого расстрельного кошмара, не успевший еще окончательно прийти в себя, со скрюченной холодящейся сахарной задницей, обхвативши отросшие патлы согнутыми локтями, тонко, по-заячьи вереща, резво, судорожно заперебирал ногами, закручивая себя, точно раздавленный слизняк, вжимаясь, втискиваясь в пряную влажную мертвую листву, волшебно надеясь всосаться, втянуться внутрь осеннего полуживого лесного дерна.

Окончательный карающий смачный харчок странно задерживался в разогретом слабо курящемся стальном зеве, который, плавно переместившись в сторону последнего приговоренного, созерцательно замер, чего-то явно выжидая.

— Римка, сука, как ты посмела?! Ты, что, стерва, наделала? — бессмысленно хлопая глазами, словно мертвая кукла из серии “Барби”, с бессмысленным недоумением завопрошал я, пытаясь проглотить, протолкнуть внутрь себя комок позорной вязкой тошноты, вставшей в точности поперек пережатой глотки.

Вместо какого угодно истерического женского ответа, до моего слуха донеслось нечто непонятное моему разуму, нечто маньячно-отвратительное:

— Филиппушка, лапушка, оставь этого червячка мне, — высказавши эту невинную просьбу почти ласковым, чуть задыхающимся от зрительского пережитого голосом, моя бывшая растлительница вновь с милой грациозностью обратила ко мне свою бледную маску в прямоугольном чернично-лакированном окоеме, в котором кровенеющие лепные губы знакомо, по-девчоночьи складывались в дурашливую трубочку, требовали свое, лично ей принадлежавшее… — Дядя Игорь, не ругайтесь. Ты хоть и вырос вон какой, красивый, интеллигентный, а долдон еще тот. Ты прямо как маленький. Ты не сердись, я не специально… Сами мальчишки виноваты. Дядя Игорь, я приглашаю тебя на казнь. Красивую маленькую казнь, как в мультиках. Увидишь сам, совсем не страшно. А потом пойдем ко мне… Я тебе такой приемчик покажу! Закачаешься…

Боже мой, эта холеная сучка в своем репертуаре — о каком-то “приемчике” талдычит! И смеет говорить со мною таким снисходительным запанибратским тоном, точно мы расстались буквально вчера и оставили на потом самое классное, самое трудоемкое, самое забавное совокупительное упражнение… Меня приглашали на обыкновенное злодейское подлое смертоубийство раздавленного балбеса-школяра, которое будет совсем не страшное, как в настоящих задорных телемультиках о бесстрашной девочке и ее храбром и верном роботе-телохранителе.