Чезар - Артем Михайлович Краснов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я промолчал.
Когда мы подошли к машинам, где ждал неподвижный Витя, Рыкованов остановился и сказал:
— Я знаешь, что в зоне понял? Нет никакой экологии.
— В каком смысле?
— Ну, нет такого понятия вообще. Это как астрология. Вот я тебе скажу: когда Луна в Меркурии, у тебя, Кирюха, ноги отнимутся. И если ты поверишь, они у тебя и отнимутся. Я через себя всю таблицу Менделеева пропустил! Ну, погляди на меня: чё у меня, хвост вырос? Рога? Мне уже почти шестьдесят, а я рога кому хочешь обломаю. Потому что нет никакой экологии! Можно в горном воздухе в тридцать лет помереть, а можно у нас прямо на заводе палатку поставить и жить счастливо, если не накручивать себя.
Я не стал возражать. Рванув дверь машины, Рыкованов добавил:
— Заезжаю тут в город со стороны Каштака, где сады: вонь стоит — ты бы знал! Как в газовой камере. А откуда дым? Садоводы мусор жгут или бани топят, чёрт их знает! А Аристов с его свиньями как воняет? А очистные? Но валят-то всё на нас. Кто город потравил? Рыкованов, конечно. Когда заводы на боку лежали, никто о чистом воздухе и не думал, все о зарплатах переживали. А как мы предприятия перезапустили, тут же нарисовались шлюхи экологические! Кстати, о шлюхах… Тут в деле Самушкина новый поворот намечается.
Он протянул мне смартфон с сообщением от Пикулева.
«Пришли результаты вскрытия. Собираемся у тебя».
* * *На внутренней парковке заводоуправления алая Ferrari Пикулева на фоне чёрных внедорожников смотрелась низкой и слишком яркой, как содранная болячка. На её красном капоте слабо отражались облака.
Пикулев уже восседал во главе рыковановского стола, и вид у него был задумчивый. Рядом с ним сидел, раскладывая бумаги, Мирон Шульга, бывший военный врач, переучившийся на юриста. Я сел напротив.
— Ну, что врачи говорят? — спросил Рыкованов мрачно, принимая от Пикулева бумаги и читая вслух: — Множественные геморрагические инфильтрации… Гемоторакс нетравматического генеза… Суба… чего-то там… кровоизлияние в левую гемисферу. Что это значит-то? У него геморрой был или что?
Шульга откашлялся и после лёгкого кивка Пикулева ответил:
— Гемоторакс — это кровоизлияние в плевральную полость, в лёгкие. Плюс признаки инсульта. Судя по описанию, сосуды стали хрупкими, начали рваться.
— А чего у него сосуды-то хрупкие оказались? — буркнул Рыкованов, разложив перед собой листок и нависая над ним, словно устрашал пойманную дичь. Его угловатая голова медленно двигалась. — Молодой вроде ещё…
— Вот тут результаты химико-токсикологической экспертизы, — протянул Шульга другой документ. — В тканях лёгких и костях обнаружен стронций. Оценочная доза облучения — более 10 грей. Это очень много, очень. Судя по всему, это острая лучевая болезнь.
— Да ну! — возмутился Рыкованов, хлопнув ладонями по столу. — Кому ты рассказываешь, Мирон Иванович? Я лучевиков видел! От лучёвки так быстро не помирают. Кирилл вон говорит, Эдик с мегафоном бегал, народ баламутил, а у него, оказывается, лучевая болезнь в крайней стадии и сосуды как решето! Да не поверю!
Мирон пожал плечами и откинулся в кресле:
— Мы не знаем, когда именно он получил дозу. Кратковременная ремиссия характерна для лучевой болезни: её называют периодом видимого клинического благополучия.
Рыкованов приоткрыл окно и закурил, целясь струёй дыма в небольшую щель. Запах табака вывел Пикулева из прострации, тот постучал пальцами по бумагам и требовательно спросил:
— Мирон Иванович, когда именно он был отравлен? Что там пишут?
Шульга ещё раз пробежался глазами по документу.
— Судя по бурному развитию симптомов, незадолго до смерти. Из-за обширных повреждений сложно сказать, каким образом он получил дозу, но это было не внешнее воздействие: или ингаляционный способ, или с пищей, или сразу в кровь. Иначе на теле были бы ожоги.
— Всё равно не понимаю, — проворчал Рыкованов. — Да видел я, как от лучёвки помирают, но чтобы так сразу, за пару часов…
— Внутреннее облучение может быть крайне интенсивным, — ответил Шульга. — К тому же на фоне перенесённого онкологического заболевания. Радиация бьёт в самое слабое место: у него это сосуды.
Пикулев развернул ко мне огромное кресло Рыкованова и впился взглядом:
— Ты говоришь, за пару дней до смерти он уезжал?
— Да, близкие подозревают, что в Екатеринбург, но я думаю…
Пикулев оборвал:
— Вот! Вот где копать надо! Если Самушкин встречался с дягилевскими, значит, они и потравили. Радиация! Конечно, радиация — все сразу на нас подумают. С кем он виделся?
— Мы не знаем, — ответил я.
— Ищи, Кирилл, ищи! — воскликнул Пикулев. — Долго тянешь! Видишь как всё поворачивается! Сарматы готовят грязную бомбу, вся общественность накалена, а тут наш святой Эдуард гибнет от облучения! Так на нас что угодно повесят, и что мы с сарматами заодно. Надо ставить точку в истории!
Он с досадой оттолкнул от себя лист и нервно заколотил по столу позолоченной ручкой.
— А, чёрт! — воскликнул он. — Дягилевские точно сольют всё в прессу. Радиация всегда с нами ассоциируется, тут и доказывать нечего. Надо сработать на опережение, ясно?
Я промолчал. Пикулева это разозлило:
— Кирилл Михайлович, тебе ясно? На опережение!
— Что это значит? — спросил я.
— А то и значит! Нельзя ждать! Сейчас очень неудачное время для таких скандалов. Можно было бы заявить, что он умер от инсульта, но не получится: хоронить будут в закрытом гробу, народ не поверит. Тут надо что-то посерьёзнее выдумать. Как хочешь, но закрывай историю. Время даю до конца недели. Не можешь раскрыть — придумай что-нибудь!
Когда Пикулев с Шульгой вышли, Рыкованов не спеша вернулся в своё кресло, покачался в нём, поскрипел, словно выгоняя пикулевский дух, и кинул перед собой полусмятую пачку сигарет.
— Дрогин на тебя жалуется, — сказал он и посмотрел на меня испытующе. — Говорит, работать мешаешь, рукам волю даёшь.
— Дрогин скотина, — ответил я.
