Когда приходят ангелы - Андрей Дмитраков

И мой высокогорный гость опустошит стакан залпом за наших предков, современников, будущих потомков и непременно полюбит Беларусь…

Непременно.

Мы станем друзьями. Мы дышим одним воздухом, смотрим на одни и те же звезды, мечтаем, по сути, об одном и том же. О дружной, не обремененной тяготами неблагополучия семье, о здоровых, сытых, одетых и счастливых детях. О плодотворной деятельности, о безмятежной жизни. Наши деды плечом к плечу сражались за будущее своих внуков, за нашу свободу, а значит, мы теперь не просто друзья, а братья, и мы рождены для взаимной любви, ради мира на земле.

Наблюдая, как солнце медленно тонет за «Бештау», я вернулся домой, разделся, лёг в постель и с улыбкой на уже загорелом лице уснул.

Так прошел мой кавказский день, так пройдет неделя, и к концу её, слегка загрустив, я, как бы невзначай, спрошу у бабушки: «Так с кем вы меня познакомить-то хотели?»

Бабушка, улыбнувшись, ответит: «Ну наконец-то, созрел!»

Соседи жили неподалеку в просторном кирпичном особняке. Глава семьи, в прошлом летчик, теперь занимался реставрацией православного храма в центре города. Он оказался мастером на все руки. Постоянно что-то мастерил, придумывал, на месте не сидел. И фамилия его соответствовала образу жизни. Шагин. Нет, простите, я поправлюсь. Мастер Шагин. Так он представился, протягивая для рукопожатия мозолистую, шершавую ладонь. Это была ладонь, которая всегда что-то вертит, отвинчивает, вкручивает, сжимает, надпиливает.

Я ему понравился. Видимо, тем, что был благодарным внимательным слушателем. В нем где-то глубоко все еще жил летчик. А значит, и ребенок. И он никак не мог успокоиться, приземлиться, наконец, на землю, и пусть мысленно, но до сих пор летал высоко в облаках, на своем кукурузнике. Он усаживал меня за стол, наливал тарелку сытного горячего борща, рюмку ледяной водки, и начинал взахлеб рассказывать о своих воздушных подвигах. Домашним его истории надоели давно, а тут — внимающий я со свежими, участливыми ушами. Поэтому выкладывался Шагин по полной. Я не скажу, что мне уж очень было интересно, но человек говорил искренне, хоть, возможно, чуточку и привирал, да и к тому же мне уже на тот момент была симпатична его дочурка. Для того, чтобы находиться к ней поближе, мне приходилось полвечера слушать его байки. Зато вторую половину я заслуженно, «легально» проводил с Алисой.

Стройная, веселая и приятная девушка восемнадцати лет училась в медицинском колледже. Мне нравилось ее своеобразное, с примесью местного диалекта, произношение, смуглость бархатной кожи, округлости двух бугорков под майкой и зелень милых глаз.

Первое время она издалека, но с интересом наблюдала за мной, ведь я из другой страны, что за тридевять земель отсюда. Разница между мной и местными «сорвиголовами», безусловно, была. Я ухаживал ненавязчиво, с фантазией, много шутил, умничал в меру, приходил неожиданно, уходил чуть раньше положенного, чтобы после моего ухода оставалось чувство легкой недосказанности. Так мы потихоньку сблизились.

Завязались теплые дружеские отношения с ее мамой, работавшей на телеграфе, женщиной с юмором, и с младшим братом, простым русским парнем, обожавшим охоту и уставшим от папиных историй и изобретений. Он был первым испытателем его бесконечных «Икаровых крыльев» и иногда попадал в небольшие аварии. Я почти каждый день заходил к ним и постепенно стал своим.

Когда сумерки густели, наполняясь таинственным ароматом ночи, а душа в предчувствии долгожданной встречи занималась тревогой, за дальней горой просыпалась луна. Каждое новое пробуждение её было тайным знаком для нас. Я выключал свет в комнате, осторожно спускался вниз по ступенькам и с букетиком цветов, собранных мной за день, волнуясь, спешил к заветной калитке. Из глубины двора появлялся расплывчатый силуэт. Алиса осторожно закрывала калитку, чтобы не разбудить никого в доме, и мы, взявшись за руки, уходили в ночь. Все вокруг интимно преображалось. Улочки делались еще более тесными от длинных теней усадеб, громоздившихся по обе стороны дороги. Тени вытесняли нас к центру улицы, и мы прижимались ближе друг к другу. Цикады стрекотали громче обычного, и мы внимательней прислушивались к стуку собственных сердец. Звезды звонкими иглами вонзались в ночное небо, оставляя яркие светящиеся дырочки, и этот таинственный лунный мир теперь, казалось, существовал только для нас двоих. Мы спускались вдоль абрикосовых садов к тихо журчащему ручейку, и я, перешагнув по камешкам, протягивал руку, поддерживая Алису. Мы шли под переплетенными ветвями странных фантастических деревьев и оказывались в «Английском» парке. Лишь отдаленные, странные, но нисколько не пугающие шорохи в чаще да редкий окрик невиданной птицы нарушали это сказочное безмолвие. Я присаживался на краю разрушенной эстрады, Алиса — ко мне на колени, и мы, обнявшись, тихо целовались. В эти минуты не было ничего более романтичного и желанного на земле, чем это ласковое уединение.

Когда же пьянящий сок друг друга, наконец, был испит без остатка, и губы, горячие и уставшие, шептали что-то несуразное, мы медленно и отрешенно возвращались домой. Я провожал ее до самой калитки и, окрыленный нежным чувством недавней, не доведенной до предела близости, спешил к себе на балкон.

— А хочешь, я заведу тебя в «духоверню», что высоко в горах? — спросила она однажды перед прощальным поцелуем на ночь.

— С тобой готов я и на Эльбрус, — говорю.

— А не боишься?

— Обидеть хочешь? И кстати, что за «духоверня»?

— Возле старого заброшенного аула течет черный ручей. В полнолуние вместо воды кипит в нем кровь. Если пойти вдоль ручья, чуть левее рваного ущелья, поднимаясь вверх по усеянной диковинными цветами тропинке, пробираясь сквозь заросли кривых деревьев и незаметно прокрасться через древнее кладбище, то окажешься на небольшой поляне. Там под сенью прожитых веков темнеет приземистая, с маленькими окошками под черепичной крышей, сложенная из круглого камня «духоверня». Живут в ней белые голуби. Если случилось заболеть кому, то нужно прийти ночью, поймать одного из голубей и, отрезав ему голову, помазать свежей кровью горло заболевшему. И он непременно выздоровеет. В знак благодарности горцы оставляют в специальных нишах золото, деньги, фамильные украшения, красивые кинжалы, драгоценности, кольца. И никто, даже воры, не смеют притронуться к этим богатствам, боясь навлечь на себя страшное проклятие духов, которым и предназначены сокровища… Представляешь, сколько там всего скопилось?

— А если нас поймают?

— Зарежут, конечно. Осквернившим это место, да еще чужакам, неминуемо — смерть. Кровь, журчащая в черном ручье, кровь тех, кто пытался ограбить духоверню…

— Может, все-таки на Эльбрус?

— А, испугался?

— Не то, чтобы очень, просто не хочется рыться в чужих вещах, да и со злыми духами я не в ладах…

— Да ладно, я пошутила, я сама бы не пошла. С утра на Машук рванем по-дикому. У тебя обувь прочная, на рефленой подошве есть?

— Разумеется. Что значит «по-дикому»?

— Не по дороге. А прямо в гору. Завтра в 7:00 стартуем. Готов?

— «Усигда готов»!

На рассвете мы отправились покорять километровый Машук, что высится зеленым бугром над городом Пятигорском. Снизу посмотришь, вроде бы совсем не гора, а крупный пригорок. Но это лишь иллюзия. И исчезает она, когда начинаешь восходить. Однако подъём оказался не таким страшным, как мне казалось. Шли тропами, протоптанными такими же, как и мы, влюбленными сумасшедшими. Местами на особо крутых отрезках приходилось буквально подтягиваться, цепляясь за деревья одной рукой, а другой придерживать Алису. Чем выше поднимались, тем живописней открывался вид на лежащий у подножья город. И вот наконец мы взобрались на покатую лысину Машука. Я пришел в восторг от созерцания необъятных далей, разноцветных квадратов полей, крошечных кубиков многоэтажек, поблескивавших где-то внизу. Низкие кудряшки облаков проплывали прямо над головой, солнце, зацепившееся за одну из вершин Бештау, ласково улыбалось нам. Теперь мне был понятен смысл выражения «видеть как на ладони». Складывалось ощущение, что мы уже не на земле, а высоко в небе. Я был вне себя от радости и завидовал тогда лишь птицам. Как жаль, что нельзя было разбежаться, оттолкнуться и полететь на крыльях над этим городом, над полями, садами, туда, за далекий горизонт. Мы позагорали еще пару часов. Не спеша спустились вниз по кольцевой асфальтированной дороге. Зашли на знаменитый «Провал» — уникальное творение природы, появившееся в результате землетрясения в середине восемнадцатого века, когда «провалился» свод карстовой пещеры с небольшим минеральным озером. Вода горячего серного источника, питающего озеро, выходит из-под площадки перед Провалом и стекает бурным ручьем к реке «Подкумок». Искупались в «бесстыжих ваннах». Уставшие, но счастливые едва успели на электричку и вернулись домой, а утром следующего дня умер дядя Вася.