Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

И в волосах какая-то гадость. Черная, липкая, вонючая. Запах похож на тот, который чувствуешь, проходя мимо дорожных рабочих, – у них еще такая большая дрель, и она шумит так, что от шума раскалывается голова. Волосы стали странными на ощупь. Он в кого-то превращался. Если бы здесь было зеркало, он бы увидел там не себя, а незнакомца. Кого бы он увидел? Мальчика с грубым, злым лицом. Еще немного, и будет слишком поздно: он не знает заклинания, которое бы повернуло превращение вспять.

Голые доски. Мерзкие, потрескавшиеся зеленые стены. Плотные жалюзи на окне. С потолка свисает голая лампочка на потертом шнуре. Белая батарея, обжигавшая ему кожу, когда он касался ее, и издававшая по ночам стонущие звуки, как умирающий на дороге зверь. Белый пластмассовый горшочек с трещиной посредине. Когда мальчик смотрел на него, ему становилось стыдно. Матрац с темными пятнами, брошенный прямо на пол. Одно пятно – это дракон, другое пятно – страна, но он не знал, какая именно. Одно пятно – лицо с крючковатым носом (он решил, что это лицо ведьмы), и еще одно пятно поставил он сам. В помещении была дверь, но она не открывалась, сколько бы он на нее ни смотрел. Даже если бы он мог шевелить руками и даже если бы дверь открылась, Мэтью знал: он бы все равно не смог выйти. За дверью его ждут, его схватят, не пустят дальше…

Детектив Иветта Лонг осмотрела гостиную Фарадеев. Повсюду были игрушки: на ковре стоял большой красный пластмассовый автобус и несколько машинок, валялись книги для чтения и книжки-раскраски, обезьянка – кукла-марионетка. На журнальном столике лежала большая пачка линованной бумаги, на которой Мэтью учился писать: старательно выведенные, но все равно кривые буквы, нарисованные красными чернилами, где вместо «д» написано «б», и наоборот. Перед Иветтой сидела Андреа Фарадей: длинные рыжие волосы давно не знали шампуня и расчески, лицо опухло от слез. У Иветты Лонг создалось впечатление, что женщина плакала несколько дней не переставая.

– Что еще я могу вам сказать? – спросила она. – Мне больше нечего сказать. Вообще. Я ничего не знаю. Вы вправду думаете, что я бы вам не сказала? Вы задаете одни и те же вопросы.

– Вы можете вспомнить что-нибудь подозрительное? Возможно, вы заметили незнакомца?

– Нет! Ничего. Если бы я не опоздала… Боже, если бы только я не опоздала! Пожалуйста, верните мне его. Моего малыша. Он до сих пор иногда писается по ночам.

– Я знаю, как вам тяжело. Мы делаем все, что в наших силах. Тем временем…

– Они же о нем ничегошеньки не знают! У него аллергия на орехи. Что, если они дадут ему орехи?

Детектив Лонг постаралась не выдать своих чувств и ободряюще сжала руку Андреа.

– Попытайтесь вспомнить что-то, что поможет нам найти его.

– Он еще такой малыш, правда. Он будет плакать и звать меня, а я не смогу к нему прийти. Вы понимаете, каково это? Я опоздала на автобус, и он ушел без меня.

Джек последовал совету Фриды. Сегодня он облачился в черные брюки, голубую рубашку, на которой расстегнул только верхнюю пуговицу, и серый шерстяной пиджак (Фрида заметила, что карманы пиджака все еще зашиты). Обут он был в дешевые лакированные туфли черного цвета – наверное, еще не успел оторвать с подошвы ценник. Он даже убрал волосы с лица и побрился, хотя и пропустил участок под подбородком. Он больше не походил на взъерошенного студента, скорее, напоминал бухгалтера-стажера или, возможно, новообращенного в некий религиозный культ. Постоянно сверяясь с блокнотом, Джек рассказывал о пациентах. Однако построить связный рассказ ему никак не удавалось, и Фриде было очень трудно сосредоточиться. Она посмотрела на часы: время консультации закончилось. Она кивнула Джеку и спросила:

– Представьте себе, что во время сеанса пациент признается в преступлении. Как вы поступите?

Джек немного выпрямил спину. Похоже, он заподозрил что-то неладное. Может, Фрида пытается подловить его?

– В каком преступлении? В превышении скорости? Краже в магазине?

– Нет, в серьезном. Например, в убийстве.

– Ничто не выйдет за пределы комнаты, – с сомнением в голосе произнес Джек. – Мы ведь именно это обещаем?

– Вы не священник, а сеанс – не исповедь, – рассмеялась Фрида. – Вы гражданин. Если кто-то признается в убийстве, вы должны вызвать полицию.

Джек залился краской: он не выдержал испытание.

– Еще вопрос: как поступить, если вы только подозреваете, что пациент совершил преступление?

Джек колебался. Начал грызть кончик большого пальца.

– Я не стану оценивать ваш ответ как правильный или неправильный.

– А почему вы его заподозрили? – наконец спросил он. – Я что хотел сказать: вы просто нюхом почуяли неладное? Но ведь обращаться в полицию, опираясь только на нюх, нельзя, верно? Очень часто нюх серьезно ошибается.

– Я не знаю. – Фрида, скорее, говорила с собой, а не с ним. – Я действительно не знаю, откуда берется такое чувство.

– Дело в том, – вздохнул Джек, – что, дай я себе волю, я бы в очень и очень многих людях заподозрил преступников. Вчера у меня была встреча с мужчиной, который говорил просто ужасные вещи. Мне стало дурно только от того, что я сидел и слушал. Мне приходилось постоянно напоминать себе, о чем вы как-то говорили: представлять себе что-то и сделать что-то – далеко не одно и то же.

Фрида кивнула:

– Правильно.

– И вы постоянно повторяете: наша работа состоит не в том, чтобы убрать беспорядок в мире, а в том, чтобы убрать беспорядок в голове обратившегося к нам. – Он помолчал. – Речь идет о вашем пациенте, не так ли?

– Не совсем. А возможно, вы правы.

– Проще всего – спросить его напрямик.

Фрида посмотрела на него и улыбнулась.

– Вы бы именно так и поступили?

– Я? Нет. Я бы обратился к вам и поступил так, как вы бы мне велели.

После очередного пациента Фрида отправилась к Барбикану пешком, поэтому добралась до места только к половине девятого. Шел дождь: сначала он накрапывал, но к тому времени, когда она закончила прогулку, начался самый настоящий ливень, так что на тротуаре и дороге образовались лужи, а проезжающие мимо автомобили норовили окатить ее водой из-под колес.

– Я принесу тебе полотенце, – предложил Сэнди, как только увидел ее. – И сухую рубашку.

– Спасибо.

– Почему ты не взяла такси?

– Мне нужно было пройтись.

Он принес мягкую белую рубашку, стащил с нее туфли и колготки, вытер ей ноги и волосы. Она свернулась калачиком на диване, и Сэнди вручил ей бокал вина. В квартире было тепло и светло; снаружи бушевал ветер, лил дождь, а огни ночного Лондона мигали и расплывались.

– Как хорошо, – вздохнула она. – Чем это пахнет?

– Креветки в чесночном соусе с рисом и зеленым салатом. Годится?

– Просто шикарно. Из меня повар никудышний.

– Я это как-то переживу.

– Спасибо, что успокоил.

Они поели за низким столиком. Сэнди зажег свечу. На нем была темно-синяя рубашка и джинсы. Он так пристально разглядывал ее, что Фрида занервничала. Она привыкла к любопытству со стороны студентов и пациентов, но тут было что-то иное.

– Почему я ничего не знаю о твоем прошлом?

– Значит, ты решил начать тот самый «серьезный разговор»?

– Не совсем. Но ты многое скрываешь от меня.

– Я?

– Я чувствую, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе.

– На это нужно время.

– Я знаю, что нужно. И у нас есть время, не так ли?

Она выдержала его пристальный взгляд.

– Я думаю, да.

– Все случилось так неожиданно, – признался он.

– С любовью всегда так.

Слово сорвалось с языка прежде, чем она успела спохватиться, – наверное, во всем виновато вино.

Сэнди накрыл ее руку своей. Он внезапно посерьезнел.

– Вообще-то я должен тебе кое-что сообщить.

– Надеюсь, ты не намерен признаться мне, что женат?

Он улыбнулся.

– Нет, вовсе нет. Мне предложили новую работу.

– Вот как. – По ней словно прокатилась волна облегчения. – Я думала, ты хочешь сообщить что-то ужасное. Но это ведь хорошо, правда? Что за работа?

– Должность и звание профессора.

– Сэнди, это просто великолепно!

– В знаменитом Корнелльском университете.

Фрида аккуратно положила на место нож и вилку и отодвинула от себя тарелку. Поставила локти на стол.

– Который находится в Нью-Йорке.

– Да, – кивнул Сэнди. – Тот самый.

– Значит, ты переезжаешь в Штаты?

– Собираюсь.

– Вот как. – Ей внезапно стало очень холодно, и она мгновенно протрезвела. – Когда ты дал согласие?

– Несколько недель назад.

– И все это время ты знал.

Он отвернулся. Он казался одновременно смущенным и раздраженным собственным смущением.

– Когда я получил эту работу, мы с тобой еще даже знакомы не были.