Газета Завтра 355 (38 2000) - Газета Завтра Газета

МЕЖДУ АВТОРАМИ НАЗВАННЫХ КНИГ о Шолохове немало и других несогласий, противоречий. Но есть одно, в чем почти все они едины... В прошлом среди этих авторов не замечалось ни диссидентов, ни антисоветчиков. Наоборот! Иные из них были весьма сановными и до тошноты правоверными тружениками советской культуры. Один работал заместителем главного редактора четырежды орденоносной "Комсомольской правды", другой — главным редактором "ЖЗЛ", журнала "Человек и закон", третий — главным редактором комсомольского издательства "Молодая гвардия", а потом — аж директором издательства "Художественная литература", четвертый был первым секретарём Московского отделения Союза писателей… Но перечисленные книги были написаны уже после того, как на трон России уселась её препохабие Антисоветчина. И вот тлетворное дыхание помазанницы сатаны веет на нас со многих страниц почти всех этих книг.

По-разному, конечно. У Ф.Кузнецова, например, у самого учёного и многоопытного из них, оно обнаруживается иногда как бы в случайных обмолвках, недоговоренностях, излишнем и туманном умствовании. Так, он заключает о клеветниках Шолохова: "Если их аргументы свести к конечному выводу, то он примерно таков: "Коммунист не мог написать белогвардейский роман. Он мог только переписать чужой "белогвардейский" текст". Казалось бы, тут надо было ясно и твердо сказать, что сам автор неоднократно и решительно, например, во время известной встречи со Сталиным, отвергал попытки объявить роман белогвардейским. Можно именно здесь привести бы и воспоминания белоказака Павла Кудинова, руководителя антисоветского вешенского восстания о том, как встретили казаки великую книгу в эмиграции, в Болгарии: "Читал я "Тихий Дон" взахлеб, рыдал-горевал над ним и радовался, — до чего же красиво и влюбленно все описано. И страдал-казнился — до чего же полынно горька правда о нашем восстании... Казаки-батраки собирались по вечерам у меня в сарае и зачитывались до слез и пели старинные донские песни, проклиная Деникина, барона Врангеля, Черчилля и всю Антанту... Скажу вам как на духу — "Тихий Дон" потряс наши души и заставил всё передумать заново, и тоска наша по России стала еще острее, а в головах посветлело. Поверьте, что те казаки, кто читал роман Шолохова как откровение Иоанна, кто рыдал над его страницами и рвал свои седые волосы (а таких было тысячи), — эти люди в 1941 году воевать против Советской России не могли. И зов Гитлера — "дранг нах остен" — был для них гласом сумасшедшего, вопиющего в пустыне". Какие еще нужны доказательства, что "Тихий Дон" насквозь советская книга? А Кузнецов вместо подтверждения этого пускается в туманные философствования: "При таком предельно упрощенном подходе (коммунист-де не мог написать белогвардейский роман. — В.Б. ) уходят в сторону такие факторы творчества, как литературный талант, индивидуальность и духовный мир писателя, особенности художественного сознания, никак не тождественного сознанию политическому и идеологическому, категория правды как главного критерия художественности в реализме, сложная диалектика взаимоотношений и взаимодействия мировоззрения творца, его духовного мира и конечного результата художественного творчества". О, Господи! Это достойно лучших страниц марксиста в законе Юрия Суровцева... А суть такова: талантливый коммунист вопреки своему идеологическому и политическому сознанию советского человека может поднатужившись написать и белогвардейский антисоветский роман, каковым, вишь ты, и является "Тихий Дон". Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять!.. Громче всех этому аплодирует Валентин Осипов, расхваленный Кузнецовым.

А вот еще из того же джентльменского набора: упоминавшегося Л.Г.Якименко — царство ему небесное! — наш исследователь брезгливо назвал "ультрасоветским критиком". А каким же, дорогой Феликс, мог быть он, коммунист и участник Отечественной войны, её инвалид? Да каким ты и сам-то был, работая долгие годы, в отличие от меня, например, членом редколлегии "Литгазеты", занимая пост председателя секции критики, потом Первого секретаря столичного отделения Союза писателей, участвуя в работе райкома, горкома партии и даже её съездов? Я-то бывал в райкоме (выше — никогда!) только два раза в жизни — когда получал партбилет и когда хотели мне влепить выговор с занесением в личное дело за то, что обидел ненароком одного хорошо известного тебе большого литературного начальника, члена ЦК и Героя Советского Союза. А ты в этих "структурах" был своим человеком.

А еще был такой случай. На площади Маяковского над зданием, в котором кинотеатр "Москва", красовался титанический лозунг "ПРЕВРАТИМ МОСКВУ В ОБРАЗЦОВЫЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ГОРОД!" Однажды темной ночью, в обществе еще и тогда пленительной Дины Терещенко возвращаясь в тепленьком состоянии из ресторана ЦДЛ, я от станции метро взглянул налево и не увидел пламенного призыва. "Дина, наконец-то!" — воскликнул я. Восторг мой был так велик, что, придя домой и всё еще пребывая в помянутом состоянии, я накатал письма в горком партии. Спасибо, мол, вам, отцы-благодетели, что избавили столицу от этой нелепости: о возможности построения коммунизма в одном отдельно взятом городе никто из классиков марксизма не говорил. Наутро, проспавшись, я не поумнел: письмо отправил. О, что тут началось!.. Оказывается, никто лозунг не снимал, он в ту ночь, вероятно, всего лишь не был освещен или мне в том состоянии просто померещилось, что его нет. Через несколько дней получаю открытку (ведь адрес, дурак, дал!) с предложением припожаловать в МГК для разъяснений. Я — ноль внимания. Тогда — уже суровый телефонный звонок: "Явитесь!" Я после нескольких неласковых слов бросаю трубку и уезжаю в Малеевку. А лозунг-то, оказывается, принадлежал самому Брежневу!.. Приезжаю из Малеевки — опять звонок: "Явитесь!" И тут я не выдержал. Я сказал, что если вы, бездельники, не отвяжитесь, то я напишу самому товарищу Брежневу, моему фронтовому другу, с которым мы на Малой земле (я там не был и во сне) вместе кровь мешками проливали... И что ж вы думаете? Отвязались.

А в это же самое время один собрат мой по Союзу писателей без конца твердил: "Превратим Москву!.." И представлял дело так, будто все мы с ним заодно. Например, на городской отчетно-выбороной конференции писателей говорил: "Писатели Москвы были надежными помощниками партии в работе по строительству нового общества, помощниками городского комитета КПСС в борьбе за превращение столицы в образцовый коммунистический город". И позже проникновенно внушал нам: "Вслушайтесь, вдумайтесь, на какую высоту ставит Программа КПСС литературно-художественную критику: "КПСС бережно, уважительно относится к таланту, к художественному поиску. В то же время она всегда боролась и будет бороться, опираясь на марксистско-ленинскую критику, против проявлений безыдейности" и т.д. Или: "Наш идеал — постепенный переход от социализма к коммунизму, где материальные блага не самоцель, но лишь необходимое условие гармонического развития личности" и т. п. Кто же это говорил? Ультрасоветский критик Якименко тогда уже умер. Ультрасоветский критик Бушин, таким и оставшийся, дубина, до сих пор, тоже не говорил, он, как видим, отбивался от МГК. Открою секрет, дорогой Феликс: это говорил, конечно же, ультрасоветский, суперкоммунистический, архимобильный критик Кузнецов Ф.Ф...

На должностях, которые Феликс Феодосьевич долгие годы занимал, кроме квартир и дач, полагалось иметь кучу орденов, премий и множество изданий-переизданий. И все это наш вождь имел, включая орден Октябрьской революции, в связи с 50-летием Союза писателей, Красного знамени в связи со своим 50-летием и на седьмом десятке — премию Ленинского комсомола за достижения в коммунистическом воспитании юношества. А здоровенные тома его сочинений в 300-400-500-600 и даже в 1200 (двухтомник) страниц до сих пор лежат в золотом фонде советской литературы. И вот, имея всё это за спиной, он гвоздит теперь ультрасоветских, предпочитая почему-то покойных.

Якименко гвоздит за то, что он Григория Мелехова "именовал отщепенцем". Слово это, конечно, нехорошее. Но, во-первых, а кто он, Григорий, — вожак трудового казачества? Организатор мирного селянства? Вопрос сложный. Об этом уже семьдесят лет спорят и еще будут спорить не меньше, чем о Гамлете. Вот ведь как однажды о нем мать родная сказала: "Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, загубленых тобой, тоже небось детки поостались... Ну как же так можно? В измальстве какой ты был ласковый да желанный, а зараз так и живешь со сдвинутыми бровями. У тебя уж, гляди-кось, сердце как волчиное исделалось... Послухай матерю, Гришенька!" Сердце как волчиное... При всем том, что он плоть от плоти народа, кость от кости его... Сергей Семанов, мракобес с калькулятором, подсчитал, что Григорий собственноручно лишил жизни четырнадцать человек. А вот сам он о себе: "Я с семнадцатого года хожу по вилюжинам, как пьяный качаюсь... От белых отбился, к красным не пристал, так и плаваю, как навоз в проруби..." Но критик, охватывая взглядом всю сложную жизнь, всю трагическую судьбу героя и переломное время, в котором он жил, возвысился и над словами его матери, и над бухгалтерией Семанова, и над собственными суждениями героя о себе: "При всех своих сомнениях и колебаниях Григорий остаётся в романе сильным, цельным человеком. Это героическая личность. Искатель правды. Цели. Смысла". И никакого "отщепенца" у критика нет.