Весенняя коллекция детектива - Устинова Татьяна

– На какой такой случай?

– Чтобы быстрее приехали. – Проверить это невозможно – его телефон в его собственном кармане в данную минуту звонил «куда следует», и звонок его непременно будет зафиксирован, а больше ничего и не нужно.

– Когда это случилось?

Добровольский пожал плечами:

– Минут сорок назад.

Крюков кивнул с сомнением, будто точно знал, что все это случилось как минимум на прошлой неделе, но уличать во лжи подозрительного иностранца пока еще рано.

– А что вы делали на улице, когда… потерпевший упал?

– Я гулял, – признался Павел Петрович.

– С девушкой прогуливались?

– С котом.

Словно в подтверждение сказанного, на пороге показался Василий, пришел неслышно, встал и почесал бок о косяк. Зеленый хвост извивался.

– А девушка откуда взялась?

– Я мусор выносила, – встряла Олимпиада храбро. – Мы уже к подъезду подошли, когда снег стал падать, такие огромные глыбы. Да вы их видели!..

– Мы видели.

– И сверху нам кто-то крикнул «осторожней!» или «отойдите!».

– Поберегись, он крикнул, – уточнил Добровольский. – Мы зашли под козырек, и в этот момент человек… упал.

– Да ты ж мой дарагой! – вдруг закричали с лестницы, и снова раздались рыдания. – Да ты мой бедный! Сколько раз говорила, чтоб не смел на крышу, особенно когда выпимши, а он и в тот раз тоже, и опять!

– Успокойтесь, – заговорило сразу несколько голосов, – тише, тише! Люся, дай ей воды! Щас, тетя Верочка, сию секундочку дам! У меня налейте, ко мне ближе, и валокордин в холодильнике с правой стороны!

– Да не надо мне никакого валокордину, когда так оно все вышло! Да что ж это такое делается, когда жизни никакой нет, когда в самом расцвете…

– Господин полицейский, – вдруг спросил Добровольский, – а вы посмотрели?.. На… покойном нет проводов?

Последовала секундная пауза, после чего лейтенант выпучил глаза и гаркнул во все горло:

– …твою мать!

Сильно топая, он ринулся вниз и закричал:

– Осторожно, мужики, он может быть заминированный! Осторожно, кому говорят, отойдите от него все!

Безутешная вдова кинулась следом за ним, так что вертлявая старушонка, поддерживавшая ее за локоть, сделала несколько суетливых шажочков и чуть не упала, и обе они пропали из виду следом за лейтенантом.

Снизу неслись мат, крики, ругань, топанье ног, отдаленный хрип милицейской рации. На площадке и на лестнице остались Олимпиада с Люсиндой, дебелая женщина в немыслимом халате, с тюрбаном на голове, еще одна, в валенках и серой потертой шали, и еще издерганный молодой мужчина с портфелем наперевес. Все они поначалу смотрели вниз, в пролет, а потом как по команде уставились на Добровольского.

От неожиданной неловкости Добровольский уронил зажигалку, наклонился и стал ее искать. Дружелюбная Люсинда кинулась ему помогать, и они довольно быстро ее нашли, и Добровольский опять уронил – ну, невозможно, когда на тебя смотрят столько женщин сразу!

Зажигалка поскакала по ступеням, дама в шали посторонилась. Добровольский ринулся и нагнал зажигалку, но еще долго ползал по полу, все не мог подобрать.

– Молодой человек! – строго сказала та, что в шали, когда он подполз слишком уж близко. – Что это вы там делаете?!

Зажав дурацкую зажигалку в руке, он выпрямился.

– Прошу прошения, – пробормотал Павел и показал свой трофей. – Зажигалка упала.

– Господи, – громким шепотом спросила Люсинда, – это что ж такое творится? Это как же оно так получается, а?!

– Недаром карты беду предсказывали, – сказала дебелая женщина и поправила свой тюрбан. – И, главное, я смотрю и никак в толк не возьму, кому беду-то? Гадала клиентке одной, и беда выпала, но не ей! А оно вон как вышло!..

– Липа, – сказал издерганный молодой человек и странным, умоляющим жестом прижал к себе портфель поплотнее, как младенца. – Липа, я должен ехать!

– Олежка, ты же видишь, что тут творится!..

– Вижу, – согласился Олежка, и лицо у него сморщилось, стало совсем детским. – Но я-то ничего не видел! Ничего!.. Я должен ехать!

Олимпиада Владимировна пожала плечами:

– Ну, уезжай.

– Так они же меня не отпустят!

– Похоже, нет.

– Ну, скажи им, чтобы они меня отпустили, Липа!

– Я?! – поразилась бедная Олимпиада Владимировна. – Я должна сказать?!

– Ну, хотите, я скажу, – внезапно предложил Добровольский.

– А вы-то тут при чем?!

– Какая разница, кто скажет? Все равно полиция никого не отпустит, это совершенно очевидно!..

По лестнице на площадку второго этажа поднималась Парамонова, а за ней трюхала вертлявая старушка. Парамонова качалась из стороны в сторону, как будто тянула тяжелую баржу, а старушка подпрыгивала и старалась рассмотреть, что происходит на площадке.

В это время на третьем этаже вдруг хлопнула дверь – все замерли и подняли головы, – заскрипели ступеньки, на стену упала длинная тень и показались кеды на белой резиновой подошве, потом вытянутый и побелевший от многочисленных стирок некогда синий свитерок, на который опускалась монументальная борода.

– Я пришел сказать, – сказал обладатель бороды замогильным голосом и поднял вверх правую руку. – Я пришел сказать вам: случилось то, что должно было случиться!

Олимпиада от растерянности посмотрела почему-то на Добровольского, Люсинда прыснула со смеху, бабки переглянулись, а Парамонова вдруг перестала раскачиваться, схватилась за перила и прошипела:

– Ах ты, сучок болотный! Сидишь себе в норе, носа не кажешь, да?! Случилось, что должно! Да ты же его небось сам и подтолкнул! Ты хде был все это время?! Ты хде был, когда мово мужа с крыши кидали?! Бомж проклятый, писатель он, видали мы таких писателей!

И она бросилась вперед и вцепилась ему в бороду так, что Жорж Данс зашатался и упал. Вдвоем с Парамоновой они покатились по ступенькам, сбили с ног гадалку Любу, которая только охнула и села на них верхом.

Парамонова выла и молотила кулаками куда ни попадя, Жорж выворачивался и кричал, и все про то, что он точно знал, что так и будет, где-то лаяла собака, Люсинда хохотала во все горло, истерзанный молодой человек с портфелем стонал, а Олимпиада кричала:

– Остановитесь! Остановитесь же! – И, кажется, в воздухе над ними реяли клочья вырванной бороды.

Добровольский, наблюдавший за заварухой с неподдельным интересом, глянул на Олимпиаду, подошел к куча-мала поближе, примерился и двумя руками поднял с пола тетку в халате. Поднял и отставил ее к стене. Посмотрел еще и выдернул бородатого пророка, изрядно ощипанного, но не побежденного. Парамоновой же, которая все порывалась дотянуться и вцепиться в пророка, он громко сказал:

– Брейк! – И взяв под мышки, отволок ее к противоположной стене.

– Ну, доберусь я до тебя, попомнишь меня тогда, гад ползучий! И никакая ментура мне не указ! Я, может, сегодня кормильца потеряла, кто мне пенсион будет выдавать?! Ты, что ли, убивец?!

Некоторое время все молчали, а потом по лестнице поднялся старший лейтенант. Вид у него был усталый.

– Нет на нем никаких проводов, – негромко сообщил он Добровольскому. Почему-то все нынче обращались только к нему. – Если б вы знали, как вы меня все достали!.. А это кто такой?!

Все соседи разом повернулись, и Добровольский повернулся тоже, и оказалось, что у стены рядом с тяжело дышавшей и хватавшейся за сердце гадалкой Любой стоит гладкий розовый мужчина в небольших очочках. Он был в светлом плаще, в одной руке держал портфель, а в другой шляпу и вид имел довольно растерянный.

– Добрый вечер, Владлен Филиппович, – поздоровалась Олимпиада. – У нас опять чрезвычайное происшествие.

– Какой ужас! – сказал мужчина гулким и приятным голосом. – Я видел внизу тело. Мои соболезнования, – и он слегка поклонился Парамоновой, которая сморкалась в огромный платок, – мои самые искренние соболезнования. Ваш муж был прекрасный, добрый человек, отличный общественник, он никогда не ставил свои интересы выше интересов нашего дома, так сказать, в целом.