Россия без Петра: 1725-1740 - Евгений Анисимов

В сознании послепетровских деятелей укрепляется мысль о необходимости пересмотра ставок таможенного тарифа, который, по словам Ягужинского, «не без страсти было сочинение, понеже портовые служители какие по тарифу людям обиды чинят, то всем известно»21. Речь идет о том, что в России бытует с давних пор: мало того, что зачастую издается нелепый с точки зрения здравого смысла таможенный закон, запрещающий ввоз или налагающий гигантскую пошлину на товары, которых нет в стране, но и реализуется он с поразительной свирепостью, становится поводом для злоупотреблений на самых разных уровнях, начиная с рядового таможенника и кончая высоким начальством.

Торгово-промышленные проблемы были весьма сложны, и в начале 1727 года в Совете созрела мысль организовать «Комиссию о коммерции» под руководством А. И. Остермана. Одним из первых начинаний комиссии стал призыв к купечеству подавать свои проекты и челобитные о «поправлении коммерции». Уже с самого начала стало ясно, что дело это — не одного года, и верховники отдавали себе отчет в трудностях перемен как в таможенном, так и в податном деле.

Важные перемены во многих сферах хозяйства шли параллельно с изменениями системы государственного управления, созданной Петром в результате реформы 1718–1724 годов. Две главные претензии предъявляли великому реформатору его сподвижники. Во-первых, они считали, что реформа управления привела к снижению общей эффективности, оперативности работы правительственных органов. Создание многих коллегий не привело, по мнению верховников, к улучшению управления, а централизация управления лишь усилила волокиту и злоупотребления. Во-вторых, верховники осуждали резкое увеличение численности чиновников. «Гражданский штат ни от чего так не отягощен, как от множества служителей, из которых, по разсуждению, великая часть отставлена быть может», — писал 1 апреля 1726 года Карл Фридрих. Ему в своей коллективной записке вторили Меншиков, Макаров, Остерман: «Умножение правителей и канцелярий во всем государстве не токмо служит к великому отягощению стата, но и к великой тягости народа»22.

То, что новые правители России — сами бюрократы до мозга костей — начали бороться с излишним, по их мнению, ростом бюрократии, вполне естественно. Этим людям казалось, что эффективность и надежность аппарата управления зависят от сокращения его численности и общего удешевления. В России — стране обитания чудовищного бюрократического монстра — все это делалось неоднократно и безуспешно. Но те сокращения, о которых идет речь, имели свою идеологию, которую можно назвать «реставрационной». Под сомнение ставились прежде всего основные камералистские, взятые с Запада, принципы государственного строительства, положенные в основу петровских реформ. И здесь были две главные причины: верховники эти принципы не понимали и в условиях России эти принципы не работали.

Первое, что было ожесточенно раскритиковано и подверглось частичной отмене, — это принцип коллегиальности как в центральных, так и в местных учреждениях. 15 июня 1726 года в Совете «разсуждение было о множественном числе в коллегиях членов, от чего в жалованье происходит напрасный убыток, а в делах успеху не бывает». Из высшего эшелона коллежского управления было предложено оставить в каждой коллегии лишь президента, вице-президента, двух советников и двух асессоров и «быть из них одной половине в Петербурге», а другую распустить по домам без жалованья на том основании, что «в таком множественном числе во управлении лучшаго успеху быть не может, ибо оные все в слушании дел за едино ухо почитаются».

Это не только образное, но и точное определение. Действительно, коллегиальная система управления, которая должна была, по мысли Петра, поставить заслон самовластию прежних руководителей приказов — судей, явно не срабатывала. Президентами коллегий были, как правило, «принципалы» — приближенные Петра, и спорить с ними на заседаниях коллегии простым членам присутствия было небезопасно, — слишком неравны были, при формальном равенстве голосов, силы. Поэтому, прочитав сотни протоколов и журналов коллегий, очень редко встретишь споры и дискуссии по обсуждаемым Вопросам, — все споры решались еще до заседания, в кабинете президента. Да иначе и быть не могло — некоторые элементы и формы демократии (даже в ее бюрократическом, для пользы дела, смысле) тотчас извращались и угасали под сильнейшим влиянием всей системы, построенной на совсем иных принципах.

И верховники в этом смысле были реалистами — они тяготели к дедовским порядкам: в провинции — полновластный воевода, а руководитель центрального учреждения — судья приказного типа. Тогда же в Совете было «рассуждено», что поскольку в провинциальных городах кроме воевод есть еще «по нескольку человек асессоров, секретарей и к тому особливыя правления имеют камериры и рентмейстеры и при них подьячие и солдаты, також вальдмейстеры», то от обилия этих служащих случаются «в делах непорядки и продолжения… народу от многих и разных управителей тягости и волокиты».

И дело не только в том, что послепетровским деятелям были чужды идеи бюрократической дифференциации и контроля над работой государственного аппарата, которые Петр настойчиво проводил в ходе своей государственной реформы. Дело в другом: верховники испытывали ностальгию по прежним, старым добрым временам. Альтернативой петровской системе выступали такие удобные допетровские порядки. «А понеже, — читаем мы там же, — прежде сего бывали во всех городах одни воеводы и всякие дела, как государевы, так и челобитчиковы, також по присланным изо всех приказов указом отправляли одни и были без жалованья, и тогда лучшее от одного правление происходило, и люди были довольны»23.

Еще бы: нынче всюду камериры, рентмейстеры да асессоры! То ли дело раньше — принесешь гуся да денег дьяку Ивану Петровичу, и он тебе — и камерир, и рентмейстер, и прокурор в одном лице, все сделает и без всяких хлопот, только подмазать надо.

Особенно теплые воспоминания (естественно, с укоризной современным порядкам) у послепетровских деятелей вызывал дореформенный суд. Обер-секретарь Сената И. Кирилов в записке 1730 года с ностальгическо-бюрократической тоской вспоминал те времена, когда была при Боярской думе Расправная палата, в которой сидели мудрые бояре и думные дьяки и быстро решали всякие спорные и запутанные дела. И не было никакой писанины, запросов, и «что приговорят, то думной дьяк вершение подпишет, и по-прежнему все дело отдадут в приказ, и ни пошлин, ни записки не было». А если челобитчик чем недоволен или появится «сумление», его дело может выслушать «сам государь с собранием всех полатных людей». И только в петровские времена весь этот порядок был разрушен и начались справки, выписки, журналы, реестры, секретари, камериры, нотариусы, архивариусы и т. д. В результате всех этих нововведений только и осталось о суде «единым словом сказать, что его нигде нет»24.

В решении Совета (март 1727 года) ностальгическая тоска претворяется уже в конкретное стремление восстановить далекое, но родное прошлое: «А понеже в прежние времена в Москве в приказах и в знатных городах были разряды, дьяков и подьячих было умеренное число, только в чем нужда ко управлению дел состояла, а ныне, как в Москве, в разных канцеляриях и конторах, так и во всех провинциях у разных дел чиновников умножено». И далее предлагается, не мудрствуя лукаво, «Сенату при… рассмотрении штата определение учинить по точному примеру прежних времен, а имянно как было до 1700 году». Наконец, чтобы «в делах государственных какова повреждения, а челобитчикам напрасных волокит не происходило, в том за ними смотреть судьям таким же образом, как тогда смотрение имели»25.

К допетровским порядкам вернулись и в оплате канцелярского труда. Во «Мнении» Карла Фридриха, поданном 1 апреля 1726 года, была высказана такая, явно подсказанная голштинцу кем-то из русских советников, мысль: «Гражданский штат ни от чего так не отягощен, как от множества служителей, из которых, по разсуждению, великая часть отставлена быть может». И далее самое главное: «Есть много служителей, которые по прежнему здесь, в империи, бывшему обычаю с приказных доходов, не отягощая штат, довольно жить могли». Против обыкновения, герцога поддержал Меншиков, который также полагал, что от возвращения к прежнему порядку все только выиграют: расход денег будет меньшим, «а дела могут справнее и без продолжения решаться, понеже всякой за акцыденцию (акциденциями назывались «от дел приказных полученные доходы». — Е. А.) будет неленостно трудиться»26.

Действительно, в допетровском государственном аппарате существовала практика, когда дьяк или подьячий получал с челобитчиков деньги. Если он при этом не нарушал законов, то передача денег не рассматривалась как взятка. И для огромного числа подьячих XVII века акциденции были основным источником «пропитания». Нередко приказным, не имевшим по роду работы контакта с челобитчиками, выплачивалось жалованье на том основании, что они «от челобитчиковых дел никакого поживления не имеют». Так, разрядный подьячий О. Гаврилов просил увеличения жалованья: «А человеченко я, холоп Ваш, скудной, тем Вашим, Великого государя, жалованьем в год прокормитца нечем, потому что в приказе, опроче Великаго государя дел, иных никаких челобитчиковых покормок нет»27.