Убийство в четыре хода - Андраш Тотис

— Поторопись. Завтрак сию минуту будет готов.

— Я это есть не в состоянии, — он укоризненно ткнул пальцем в яйцо.

— Не для тебя и готовлю. Ты обойдешься гренками. — Марта повернула кран, и на Альбера внезапно обрушилась ледяная струя.

Гренки подгорели, пока Марта готовила завтрак для гостей. Яичница с колбасой, зеленым горошком и овощной приправой, густо посыпанная тертым сыром, выглядела весьма аппетитно, и коллеги Альбера уписывали ее за обе щеки.

— Ты не допускаешь мысли, что Корню вошел в сговор с кем-то из шахматистов? Уж слишком хорошо были спланированы оба эти убийства.

— Еще чего! Я смотрю, эта фитюлька совсем задурила тебе голову. Знаешь, где силен шахматист в обдумывании ходов и составлении комбинаций? Только за шахматной доской.

— Что за фитюлька? — поинтересовалась Марта.

— Да мы тут допрашивали сестру Фонтэна, — рассеянно пояснил Шарль — По ее мнению, мы слишком примитивны, чтобы раскрыть преступление, задуманное шахматистом.

Марта сидела задумавшись, и Альбер надеялся, что размышляет она не над второй частью фразы Шарля — «совсем задурила тебе голову».

— Пожалуй, она права, — с милой улыбкой сказала вдруг Марта. — Вот уже сколько лет вам не удается поймать ее брата, разве что нападете на след случайно.

Полицейские переглянулись с понимающей сообщнической усмешкой, которую Марта терпеть не могла. «Что она в нашем деле понимает!» — яснее ясного говорил их вид.

— А кстати, не мог этот братец взорвать Ростана? — не унималась Марта.

— Нет, — решительно отрезал Шарль. Альбер с удивлением воззрился на него. До сих пор ему казалось, что комиссар изо всех подозреваемых отдает предпочтение Фонтэну. Интересно, ветер подул в другую сторону или Бришо высказывает свое особое мнение?

— Фонтэн — профи, он использует ровно столько взрывчатки, сколько необходимо, и ни граммом больше. Вчера, прежде чем уйти из отдела, я просмотрел досье на Фонтэна. Старина, этот человек обращается со взрывчаткой, как Армстронг с трубой. Если бы он подкладывал взрывчатку, чтобы убрать Ростана, там ни одна картина не упала бы со стены. Я специально звонил в лабораторию и поинтересовался…

Да, в этом весь Шарль. Позвонить в лабораторию, потребовать к телефону какого-нибудь ужасно важного и невероятно занятого эксперта по взрывчатым веществам, чтобы получить подробную консультацию… Шарлю приходится пускать в ход все свое обаяние, дабы не вызывать к себе антипатию.

— Говорят, сорока-пятидесяти граммов было бы вполне достаточно, и не исключено, что профессионал такой высокой марки, как Фонтэн, обошелся бы еще меньшим количеством. Но тут, по мнению эксперта, было взорвано добрых сто граммов.

— И что это значит? — задала вопрос Марта в надежде хоть сегодня наконец-то показать себя в кругу коллег осведомленной в делах полиции.

— Это значит, что убийца — профан, который желал действовать наверняка.

— Корню профаном не назовешь, — вмешался Альбер. — Он намеренно использовал так много пластика, чтобы в комнате камня на камне не осталось. Чтобы даже долговое обязательство в сейфе обратилось в пепел.

— Тогда как нам быть? Снова ехать к нему в казарму?

— По-моему, сперва надо бы взять в оборот бабенку. Корню, похоже, стреляный воробей.

Пора было и отправляться по делам. Марта, судя по всему, окончательно присвоила себе «рено». Машина производила впечатление побывавшей в основательных переделках; Альбер не помнил, чтобы он так уж сильно покорежил ее во время последней своей попытки научиться мастерскому вождению. Коллеги уселись в серый, без опознавательных надписей, служебный «пежо». Буасси с любопытством разглядывал вмятины на крыльях машины Альбера.

— Машину водит жена, — небрежно бросил Альбер, прежде чем приятели успели поинтересоваться, где это его так угораздило приложиться.

— Ясно, — кивнул Буасси. — Избави бог от женщины за рулем. — Его подруга действительно водила скверно.

Между тем Марта включила мотор и, сделав изящный разворот, подкатила к ним. Альбер покраснел. Если Марта сейчас выдаст истинного виновника повреждений…

— Если вы не очень торопитесь, вернись на минутку. Кое-что тебя ждет на письменном столе. — Она послала воздушный поцелуй, адресованный вроде бы всем троим сразу, и рванула на полной скорости.

На письменном столе лежала книга: толстая, со множеством рисунков, в точности такого типа, какие приносил домой Альбер — поначалу с горделивой радостью, а под конец украдкой. «Секреты шахматной игры» — гласил заголовок, а в подзаголовке стояло: «Как стать мастером». Альбер раскрыл книгу. В предисловии, разумеется, делалась попытка уйти от ответственности. Книга, мол, является всего лишь пособием, а стало быть, по ней нельзя научиться… В предисловиях всегда так пишут. Лелак больше верил аннотации на суперобложке, где утверждалось, что по этой книге вовсе даже можно научиться шахматной игpe, причем быстро и хорошо. В конце концов, ведь для этого книгу и выпускали! Иначе не имело бы смысла. Бедная Марта, с каким нетерпением она, должно быть, вчера ждала весь вечер, когда же он заметит выложенную на стол книгу! Но едва он пришел домой, как тут же явились гости. А утром… об этом лучше не вспоминать. Он почувствовал прилив благодарности к жене и угрызения совести. Перелистал книгу и, дойдя до главы «Образ мышления шахматиста», уткнулся в текст. Альбер и сам не заметил, как уселся в кресло, открыл бутылку с прохладительным напитком, сбросил ботинки и пристроил ноги на край стула, отыскал в глубине шкафа старенькую, бог весть сколько лет валявшуюся там шахматную доску и, руководствуясь пособием, углубился в изучение королевского гамбита. Но факт, что когда Шарлю надоело ждать и он, сообразив, что сигналят под окном они напрасно, поднялся в квартиру, он застал приятеля за этим занятием.

Метро в этом месте переходило в надземную линию, а дорога тянулась под эстакадой, среди полуразрушенных зданий. Дешевые лавчонки, бистро, околачивающиеся у входа мрачные типы, откуда-то доносятся звуки восточной музыки. Двое мужчин в заношенных спортивных свитерах заняты ремонтом старенького автомобиля. Со вчерашнего дня потеплело, и видно, что им жарко.

«Пежо» свернул вправо и проехал под станцией метро. На сей раз Буасси вел машину медленно, ровно. Пассажиры почти не ощущали, когда он прибавляет скорость, когда тормозит, а когда и вовсе останавливается. Альберу подумалось, что он тоже сумел бы так. Он посмотрел налево. Маленькая площадь, за нею выстроились в ряд дома типичной архитектуры шестидесятых годов — голые коробки, лишенные каких бы то ни было декоративных элементов, захламленная детская площадка. Район был явно знаком Альберу. Где-то здесь обитает чета Кузен.

— Вот что! — воскликнул Шарль. — А парень?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Альбер. — Если еще не угодил за решетку, то, наверное, околачивается где-нибудь поблизости.

— С какой это стати упекать его за решетку? — насмешливо бросил Шарль.

Буасси понятия не имел, о ком идет речь, но на всякий случай притормозил.

Супруги Кузен были пожилые, хворые люди, и жена в один прекрасный день пришла в полицию с заявлением, что ее муж намерен убить человека. Обратилась она непосредственно в отдел по расследованию убийств — щуплая старушка с волосами, напоминающими клочки свалявшейся ваты, прилепленные к черепу. Муж, сказала она, собирается убить того типа, что рисует на стенах свастику. Полицейские едва не выставили ее за порог. Париж, вероятно, занимает первое место в мире по обилию разнообразной пачкотни на стенах. Выродившиеся потомки поколения, взращенного под лозунгом «Свобода, Равенство и Братство», спутали свободу слова со свободой марать стены. С какой-то поистине маниакальной одержимостью они торопились провозгласить свое мнение надписями на стенах жилых домов, детских садов, театров и музеев, в поездах метро, на стволах деревьев и на спинках садовых скамеек.

Словом, Париж — это город, где у каждого есть собственное мнение по любому поводу, и если его не высказать во всеуслышание, этого просто не пережить. По соседству с Кузенами кто-то специализировался на свастике. Паучий знак этот французской столице тоже не в диковинку, на нем, — намалеванном на стенах, вырезанном на скамьях — нередко спотыкается глаз. Кому такая эмблема не по душе, старается ее не замечать. Но в том районе, где обитала пожилая чета, не заметить было невозможно. Кто-то сплошь исчеркал стены краской, а когда снаружи свободного пространства не осталось, перешел на подъезды. Однажды утром, открыв дверь своей квартиры, господин Кузен увидел, что под табличкой с его именем намалевана разлапистая свастика.

Пожилому человеку сделалось дурно, двое суток он пролежал в постели, держась на уколах. Его уговаривали не принимать близко к сердцу, успокоиться, краску с двери соскоблили. «Убью подонка!» — твердил старик.