Самая крупная победа - Виктор Пушкин

— Вот здесь лежал, — ответил он и показал на край стола и сразу же спросил: — Вот тут написано, что ты дрался, а вначале все нет и нет. Ты тогда не дрался, да? Обманывал меня?

— Скажешь еще! — отбирая дневник и изо всех сил стараясь не покраснеть, небрежно ответил я. — Просто… ну, просто противники были не такие сильные, что зря расписывать про таких… — Поскорее перевел разговор: — Да, мам, сегодня мы повторный медосмотр проходили! — и подмигнул Севе, давая понять, что есть кое-что интересное.

— Ну и как? — насторожилась мать.

— Ну как? Врач сказал, что не верит, что это я. Посмотрел, что в моей карточке было раньше написано, и сразу же сестру позвал. А когда я в такую трубочку подул, так они еще сильнее удивились.

— А железку со стрелочкой опять нажимал? — срываясь со стула, подскочил ко мне Сева.

— Еще как! Мам, знаешь сколько? — обернулся я к матери, лихорадочно прикинул и торжествующе закончил: — Шестьдесят! — и быстро оглядел слушателей: не продешевил ли.

— Ух ты-ы! — завопил Сева.

А мать спросила:

— Это много или мало? Что врач-то сказал?

— Сказал, что скоро буду настоящим боксером.

— Ах ты мой настоящий боксер! — улыбнулась мать и хотела что-то еще спросить.

Но в комнату вдруг ввалился дядя Владя:

— К вам можно?

Он всегда делал так: сначала входил, а потом спрашивал, и мне всякий раз хотелось сказать: «Да чего же вы спрашиваете? И так уж вошли».

— Можно, можно! — смутилась мать и, посмотрев на дядю Владю, тревожно спросила: — Что-нибудь случилось?

Дядя Владя помялся, потом пробурчал:

— Митька вон весь наш сарай опять изломал. Давеча твой малый его мордой в грязь толкнул, так он в отместку!

Сева радостно крикнул:

— У, я видел! Он по нему ломом знаете как бахал!

— Так чего ж молчал-то? — обернулся к нему дядя Владя.

— Забыл…

— «Забыл»! — передразнил дядя Владя. — Надо было сразу меня звать.

— Ладно, — сказал Сева, — в следующий раз позову.

— Эх ты, ритатуй! — окатил его презрением дядя Владя и продолжал: — Так я что? За молоточком. Дайте, завтра все назад приколочу.

Мать сказала, чтобы я дал. И дядя Владя ушел.

— Зачем ты связываешься с этим Митькой? — возмутилась мать.

— Да он и не связывался, — сказал Сева. — Это Рыжий.

— И все равно, лучше отойди.

— А как же папа учил: сам ни к кому не приставай, но уж если кто полезет…

— Правильно! И мой папа так же говорит, — поддержал меня Сева.

— Ну, я не знаю, когда он тебе это говорил, — не слушая его, вздохнула мать, — но, по-моему, все-таки лучше отойти.

— Ладно, отойду! — со вздохом обещал я.

Отцу писал о тренере, новых товарищах и о том, как я уже запросто выхожу на ринг и боксирую.

16

Утром, когда я пошел в школу, дядя Владя предупредил:

— А ты теперь, малый, гляди в оба, когда на улицу-то выходишь, а то как бы Рыжий тебя чем не оглоушил, он злющий! Да постой-ка, я с тобой выйду.

— Не надо, — возразил я, стараясь показать, что ни капельки и не боюсь Рыжего, а сам очень хотел, чтобы дядя Владя выполнил свое намерение.

— Выйду, выйду! У меня как раз папиросы кончились. А то он, стервец, уж наверно, ждет!

И в самом деле, когда мы вышли на улицу и обогнули дом, я сразу же увидел у ворот Митьку. Он кидался камнями в воробьев.

— Вон он! Вон он! — зашептал дядя Владя.

А я, делая вид, будто и не замечаю врага, поскорее нырнул в калитку.

Когда дошли до метро, дядя Владя сказал:

— Ну, теперь крой!

И я, уговаривая себя не оглядываться, пошел нарочито спокойно, выдерживая характер, но незаметно перешел на мелкую рысь и с шумом вбежал в школу.

Домой шел вместе с Жорой и еще двумя учениками, специально их подождал. Поравнявшись со своим парадным, юркнул в него и уж больше не выходил на улицу, а так хотелось выйти! Да еще уроки, как нарочно, быстро сделал, и Сева что-то не появлялся. Когда все сроки вышли, я не выдержал и пошел к нему сам.

Оказалось, что он в школу не ходил, а лежал в постели — у него разболелся живот. Его мама сказала, что он сейчас очень слаб и поэтому спит, но из комнаты вдруг раздался Севин голос:

— Кто это там, ма?

— Нету никого, — ответила она и знаком показала, чтобы я молчал. — Почему ты не спишь? Если хочешь поскорей выздороветь, то сейчас же попробуй заснуть!

— И так все время пробую! — прогнусавил Сева. Пришлось уйти.

«Эх, пойду-ка все же погуляю», — выглянув в окно на двор, подумал я. Быстро оделся и вышел.

Низко плыли серые клокастые облака, было сумрачно, кружил и налетал с разных сторон, словно намереваясь застать врасплох, ветер.

«Интересно, а что она сейчас делает?» — глядя на Лилины окна, думал я и вдруг услышал резкий скрип калитки: Митька! Расстегнутый, под мышкой обшарпанный портфель без ручки.

Бежать? Крикнуть дяде Владе?

Митька тоже заметил меня и, зловеще повторяя: «Что, попался, попался?» — подходил все ближе и ближе. А я стоял, слушал, как кто-то захлебывается внутри: «Да не бойся, не бойся же! Покажи ему, где раки зимуют! Ведь ты теперь в тысячу раз сильней!» — и не знал, на что решиться.

Вообще-то хотелось показать, очень хотелось, но воспоминания о жестких кулаках и злости Митьки наполняли все тело вялостью и слабостью. И я продолжал стоять.

Митька же, подойдя совсем близко, еще более обозленный, что от него не бегут, отбросил портфель и, вдруг рванувшись, схватил меня за пальто — полетели пуговицы — и злобно толкнул к дровяным сараям. Бить теперь он уже явно опасался, чтобы опять с позором не полететь рожей вниз.

Я попятился, споткнулся о застывшую грязь, но удержался, не упал, продолжая смотреть в ненавистное лицо. И он забеспокоился, заискал по земле глазами, схватил увесистый кусок кирпича, но в это время раздался хриплый голос дяди Влади:

— Эй-эй, я т-тебе дам!

И было видно в окно, как он бросился к двери, чтобы выбежать на улицу.

Митька нехотя швырнул кирпич в сторону, поднял с земли портфель и помотал перед своим носом туго сжатым кулаком:

— Л-ладно, ты мне еще попадешься! — и поспешно пошел к своему дому, так как в нашем подъезде уже показался дядя Владя.

— А, испугался, стервец! — часто дыша, крикнул он.

— Да что мне пугаться-то? — останавливаясь на пороге своего подъезда, нахально ответил Митька.

И в самом деле, чего ему было бояться? Отца у него не было, а мать, большая, грубая, с намалеванными губами тетя, работавшая кассиршей и только и умевшая со всеми, как говорил дядя Владя, собачиться, обычно кричала, если к ней приходили жаловаться: «Только других и хаете, сами хороши!» — и никогда не наказывала Митьку.

Когда я, ненавидя себя за нерешительность, вслед за дядей Владей поднялся домой, он сердито сказал:

— Да чего ты все спускаешь этому одру? Он же трус! Дай ему раз хорошенько по шее, и он никогда больше приставать не будет!

«Верно! Правильно! — опустив голову, с досадой думал я. — И ведь сейчас мог, мог бы набить ему рожу, и даже Вадим Вадимыч ничего бы не сказал! Ну ладно, уж в следующий раз не буду стоять и смотреть!» — входя в комнату, горячо поклялся я кому-то.

Встав в стойку, погнал воображаемого Митьку резкими прямыми ударами левой перед собой и коротко, когда тот меньше всего ожидал этого, добавил мощный удар справа. Вот так! Провел еще две стремительные атаки: вот так! вот так!..

Снял пальто, трех пуговиц не хватало.

Так же уныло тянулся и следующий день. Митька опять не пошел в школу, а, подняв воротник пальто, толокся возле своей голубятни. И я почему-то не рискнул выйти во двор.

Но все сразу изменилось, когда я взял свой тренировочный чемодан и вышел из дому, правда не черным ходом, а, чтобы не видел Митька, парадным.

Еще по дороге от метро стали попадаться товарищи по секции, и ко дворцу мы уже подходили гурьбой.

Только Верблюд да Ерема шли отдельно. Кто-то негромко сказал, что сегодня Вадим Вадимыч и им в перчатках работать позволит.

Я невольно оглянулся. Мишка тоже оглянулся и, принужденно смеясь, шепнул, будто прочитав мои мысли:

— Только бы не со мной!

Но вышло так, что ему именно с Еремой и досталось боксировать. И я удивился, каким вдруг стал Мишкин противник: он побледнел, с его вытянувшегося лица мигом слетело то презрительно-брезгливое выражение, с которым он обычно глядел на все и всех. А когда Вадим Вадимыч сказал: «Время!» — на него вообще стало противно смотреть: весь сжался, откинул голову назад, думая, что этак в нее труднее будет попасть. И Мишка посмотрел-посмотрел, понял, кто перед ним, и начал преспокойненько осыпать его градом ударов.

Вот так да! Где же его храбрость-то? Ведь и ростом выше и сильнее Мишки, а уж хвалился больше всех!..

Верблюд тоже весь как-то перекособочился и даже закрывал от страха глаза, когда его пугали обманными ударами. Те, к кому их прикрепили, подбадривали, напоминали, как себя нужно держать, какой рукой лучше бить, но они ничего не слышали.