Концерт. Путешествие в Триест - Хартмут Ланге
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9
Всю неделю, на которую было назначен отъезд, погода стояла безоблачная. Профессор Монтаг скосил в саду траву и аккуратно вырвал длинное, похожее на подсолнух растение, оставив в земле только корни.
«Никогда не знаешь, — размышлял он, — расцветет ли оно в следующую весну».
Профессор посмотрел на галок, беспокойно шнырявших в кустарнике, и в этот момент услышал, как ему показалось, чьи-то шаги. Он пошел по гравийной дорожке. Калитка была открыта. Он попробовал вправить проржавевшие и оттого болтавшиеся петли, но в конце концов оставил это дело, решив заняться калиткой основательнее в ближайшие дни.
Стоя на террасе, он еще раз оглядел сад и определил, какие кусты следует срезать осенью. Запланировал расширить газон. «А там, — размышлял он, глядя в дальний угол, на который падала тень тиса, — можно было бы разместить небольшой бассейн». Он думал о внучках, о том, как они обрадуются этому приобретению, когда снова станет жарко и душно.
«Пластиковый бассейн, — представил он, — надувной, который в любое время можно убрать».
Он вымыл руки в ванной. Посмотрел на себя в зеркало, нашел, что тени под глазами — причина его постоянных беспокойств — исчезли. Пролистал блокнотик, прикрепленный к оконному переплету рядом с весами. Он привык каждое утро записывать туда наблюдения за своим состоянием и в последние дни был вполне доволен результатами. Вес тела оставался неизменным, прием таблеток был сокращен до минимума.
Профессор зашел в библиотеку. Было еще довольно светло, и у окна можно было читать без электричества. В какой-то момент он поднял голову и прислушался. Ему хотелось понять, была ли Ирэна в своей комнате. Но вокруг стояла тишина, к тому же он вспомнил, что домработница взяла выходной.
«Значит, кроме меня, в доме никого нет? Такого не может быть. Если бы Ирэна выходила, — рассуждал он про себя, — то я непременно увидел бы ее из сада». Пока он так размышлял, то снимая, то надевая очки, у него появилось ощущение, что царившая в доме тишина была какой-то неестественной. В это мгновение в дверь позвонили. Или ему только показалось?
Позвонили еще раз, как-то неопределенно и быстро, словно едва касаясь кнопки. Он положил книгу на письменный стол, миновал коридор и открыл дверь. Вход в особняк выходил на юго-запад, и, несмотря на то, что заходившее солнце светило профессору Монтагу в лицо, он тотчас узнал стоявшего перед ним человека. Это был Паченски. Он прислонился плечом к стене, пытаясь, видимо, таким способом придать своей вялой фигуре более или менее прямую осанку.
— Я договорился с вашей женой о встрече.
Профессор Монтаг рассмеялся и, не заботясь больше о Паченски, повернул обратно в библиотеку. Некоторое время он бессмысленно стоял перед книжными полками. За его спиной из соседней комнаты доносилась приглушенная речь, затем быстрые, энергичные шаги жены, щелчок замка входной двери… И все. Дом погрузился в тишину.
«На нем снова куртка не по размеру», — подумал профессор Монтаг, заставляя себя успокоиться. Он не сомневался, что жена объяснит, зачем он приходил. Профессор подождал еще минут пятнадцать, но поскольку ничего больше не происходило, он вышел в коридор. Дверь в комнату жены была полностью прикрыта, хотя до этого оставалась щелка. Они беседовали, он отчетливо слышал их голоса. Ощущение собственной ненужности и забытости заставило его подойти поближе, чтобы разобрать, о чем они там договариваются. Да ведь они смеются! Не проще ли одним движением опустить щеколду и призвать обоих к ответу?
«Принесу-ка я им чаю», — решил он.
Профессор отправился в кухню, положил по ложке чаю в каждую чашку, залил кипятком и поставил чашки на поднос. Пока он шел по коридору, чай расплескался. Он вытер насухо поднос носовым платком и открыл дверь со словами:
— Я подумал, что вам не повредит что-нибудь теплое.
Его встретили удивленные взгляды. Паченски, сидевший за столом напротив Ирэны, поднялся. Профессор сначала поставил дымящуюся чашку перед ним. Потом перед Ирэной, вспомнил, что забыл про сахар, и удалился, захлопнув за собой дверь.
Сахар пришлось искать долго. Наконец он обнаружил вскрытую упаковку, высыпал немного на тарелку и, предварительно постучав, снова появился в комнате жены. Поскольку письменный стол практически весь был занят бумагами, он поставил тарелку на самый край. Они поблагодарили. Но он уже вышел в коридор и стал ходить взад-вперед, выискивая предлог, чтобы зайти еще раз, например убрать посуду или что-нибудь поправить. Он немного влево сдвинул комод, так что висевшая над ним картина оказалась ровно посередине, расставил как положено стулья, снял с вешалки одежду и отнес ее в гардероб. Около десяти часов, когда за окном совсем стемнело, он зажег во всем доме свет. Сел за пианино и начал импровизировать, используя педаль, чего обычно избегал, так как инструмент тогда невыносимо гремел. В половине одиннадцатого Ирэна и Паченски наконец вышли в прихожую. Он ждал этого и мгновенно оказался между ними.
Он осторожно спросил у Паченски, не пора ли тому идти домой. Молодой человек понял намек и, ухмыляясь, на прощанье похлопал профессора по плечу. Профессор отметил этот почти что приятельский жест и почувствовал, что Паченски сделал это без всякой задней мысли.
Пока Ирэна провожала Паченски до калитки, профессор Монтаг заглянул в ее комнату, едва не споткнувшись о поднос, который стоял на полу вместе с чашками и сахаром, и стал спешно осматривать все, что попадалось под руку: ящик стола, стопку монографий, лежавший на диване каталожный ящик. Он быстро прощупал на верхней полке книги, которые удерживались металлическими скобами, нашел пару отдельных листков и спрятал их в карман пиджака.
В коридоре он мимоходом кивнул Ирэне, возившейся с замком входной двери, а за ужином они поговорили о саде, о том, что нужно заменить калитку и некоторые плитки по краям гравийной дорожки. Про Паченски словно забыли. Профессор Монтаг нащупал в кармане пиджака скомканные в спешке разрозненные листки и пытался тайком их расправить.
Ирэна сказала, что ей нужно еще кое-что сделать. В двенадцать она все еще сидела у себя в кабинете, и профессор Монтаг решил идти спать. По заведенной привычке он выложил все из карманов на стул — ключ, мелкие монеты, авторучку, после чего достал листки, надел очки и стал читать:
«Подумай, каждая буква стоит 25 марок, а приличное каменное надгробие в любом случае будет стоить не меньше 3000 марок. Нужно также продумать, нельзя ли сократить текст печатного объявления, хотя бы выбросить honoris causa.[19] Тут каждый слог тянет на кругленькую сумму, а кто сегодня обращает внимание на такие титулы. Впрочем, за большое объявление во „Франкфуртер альгемайне“ пусть сами платят, а если мы, как ты утверждаешь, соберем тридцать пять человек и каждый из них выложит по 100 марок, то сможем покрыть хотя бы титульный лист этого издания».
Профессор Монтаг почувствовал легкую изжогу. Он еще раз пробежал глазами написанную от руки записку и понял, что это не все. В записке не хватало обращения и даты. Подписи он тоже нигде не обнаружил, сколько ни крутил исписанные мелким почерком листки. Правда, в записке упоминалась деталь, за которую можно было зацепиться!
«Ангелика тоже считает, — читал он, — что общую сумму расходов можно немного урезать, при этом никого не обижая. Мы сами смогли бы то здесь, то там заплатить на несколько марок больше, только вот, Ирэна, венок за такие деньги… Ты должна еще раз все обдумать! Так что в общем и целом получается…»
Далее следовала смета расходов:
«Объявления в печати / типография — примерно 10 000 марок
Погребение / могила — примерно 8000 марок
Сопутствующие расходы — примерно 3000 марок
Итого: 21 000 марок!
Надеюсь, я ничего не забыл».
Это был почерк Винцента, профессор Монтаг не сомневался. Затем шел текст объявления, который профессору был уже знаком, но уже с вычеркнутым honoris causa. Еще на листках были какие-то записи, нисколько для него не интересные, и наконец, напечатанное на машинке письмо, датированное вторым июля:
«Глубокоуважаемая госпожа доктор Монтаг, позвольте поблагодарить Вас за доверие. Если потребуется — надеемся, что этого не случится, — то мы распорядимся обо всем необходимом. Билеты, как мы и договаривались, будут доставлены в течение двадцати четырех часов.
С глубоким уважением,
Подписано:
Типография Лемана ГмбХ».10
В тот памятный вечер профессор Монтаг подошел к письменному столу, достал из ящика конверт и листки бумаги, аккуратно сложил их и поместил в конверт. Услышав шум воды в ванной и убедившись, что Ирэна сразу пойдет спать, он заглянул в ее кабинет и вставил конверт с листками на прежнее место между книгами. Ему хотелось еще раз взять написанное на синей бумаге письмо Винцента и еще раз убедиться в том, что именно о его невестке идет речь, но, впрочем, он и так не сомневался, почерк говорил сам за себя. И она, невестка, высказала свое мнение, согласившись со всеми остальными.
