Разбудить бога - Дмитрий Янковский

— То есть ты не против?

— Жить тут всегда? Даже за.

— Это остров.

— Тем лучше. Можно Оленя погладить?

— Не знаю. Спроси у него.

— Можно, — ответил Олень. — И почеши за ухом. А то там, кажется, паразит какой-то вцепился.

Катька подошла и потрепала мифическое существо за ухом. Олень зажмурился от удовольствия. На его морде эта почти человеческая гримаса выглядела не очень естественно, но и олень был не самым обыкновенным.

Я заметил, что с пригорка, на котором мы встретились, можно было без труда спуститься к дюнам и к пляжу за ними. Склон холма оказался пологим и удобным. Я хотел сказать это Катьке, но, когда обернулся, ее уже не было. Олень смотрел на меня.

— Где она? — спросил я.

— Спит, — ответил он. — Но ей здесь понравилось.

— Я видел.

— Значит, это место годится?

— Годится. А Максу ты тоже покажешь?

— Зачем? Все равно ему с вами будет лучше, чем где-то еще.

— И ты всем предлагаешь выбрать место, где провести вечность?

— Нет, конечно. Чаще всего души людей после смерти оказываются не в тех сферах, в которые хотели попасть при жизни. Каждая сфера, Саша, представляет собой нечто вроде стабильной энергетической орбиты, по которой электроны обращаются вокруг атомного ядра. Чем большую энергию человеку удалось накопить при жизни, тем в более плотную сферу попадает его энергетическая сущность. Ну сфера взаимодействия исключается, она слишком плотная, а вот другие доступны. Понятно, что разумному существу удобнее и приятнее пребывать в более привычных плотных сферах. Поэтому древние космогонические религии так много внимания уделяли повышению энергетики организма. В менее плотных, в очень удаленных от реальности сферах существовать сложно. Там законы совсем другие, и чем дальше, тем они менее стабильные.

— Значит, место, в которое попадает душа после смерти, зависит от образа жизни человека? — уточнил я. — Грешники попадают в одни сферы, а праведники — в другие?

— Праведники? Не понимаю. Я же говорил об энергии. Это куда в большей степени физика, чем что-то иное. Просто те энергии, которые действуют в описываемых мною процессах, физики еще не совсем открыли.

Меня позабавила его фразочка «не совсем открыли», но я понял, что имел в виду Северный Олень. Ученые ведь не дебилы, они видят, что в мире все устроено гораздо сложнее, чем описывают их формулы. Но у них такая профессия, у ученых, — оперировать только тем, что описывается известными формулами. Хотя по мере придумывания новых формул ученым все меньше и меньше приходится прикидываться дураками.

— То есть праведность вообще не имеет значения? — удивился я. — Странно, ты ведь упоминал религию!

— Да. Но лишь в том плане, что религия предписывает верующим некоторые правила. Древние космогонические религии часто содержали хоть и искаженные, но все же истинные сведения о реальности. Поэтому правила, предписываемые ими, нередко служили для накопления энергии, чтобы сделать посмертное существование людей более комфортным. И дело не только в комфорте. Объединенные общими правилами, близкие люди накапливали более или менее равную дозу энергии, если им удавалось прожить примерно равный промежуток времени. В результате те, кто были близки при жизни, и после смерти не расставались. Теперь все иначе. Кому-то пару тысяч лет назад пришло в голову, что отказ от вечности является величайшим самопожертвованием.

— В смысле? — не понял я.

— Была придумана религия, правила которой направлены не на накопление, а на уменьшение энергии. Самоистязание, голодовки, умерщвление плоти... Все это первыми адептами понималось как отказ от посмертного существования в сферах. Они так страдали при жизни, что хотели хоть после смерти отдохнуть, отказаться от вечного существования. Но их ученики всё переврали. Им невдомек уже было, что учителя пытались достигнуть растворения, распыления, исчезновения. Ученики почему-то решили, что величайшее самопожертвование даст им после смерти некое особенное блаженство. Как-то возвысит их над остальными. Обеспечит им место в VIP-зоне подле самого Бога. Представляешь, как теперь удивляются верующие праведники, когда вместо райских кущей попадают в ледяную пустоту тонких сфер, где нет света и звука? Неприятно, а главное — навсегда. Но они наотрез отказываются видеть истину, которую видели зачинатели их учения. — Северный Олень посмотрел на меня и добавил: — Ни одного из христиан мне еще ни разу не удалось убедить в бессмысленности и вреде прижизненных страданий. Умерщвляя плоть, сильную душу не вырастишь. Но они и слушать не хотели. А ведь, двигаясь по выбранному пути, можно попасть лишь туда, куда этот путь ведет. Их путь вел прямиком в ледяной ад тонких сфер, но когда я пытался им объяснить это во сне, они называли меня посланником дьявола. И продолжали пуще прежнего гнуть свою линию.

Слово «посланник» вызвало во мне воспоминание о диктофонной записи, сделанной Кириллом. Тема Посланника была там не менее важной, чем тема Хранителей. Может, Олень действительно никакой не добрый волшебник, а самый настоящий искуситель? Его взгляд, становившийся иногда жутковатым, подкидывал лишнюю гирьку именно на эту чашу весов.

— Ты и есть Посланник, — без особой уверенности заявил я. Это был пристрелочный выстрел.

— Кирилл оставил тебе посмертную запись, — спокойно ответил Олень. — Я знаю. Но в ней много неточностей. Например, Кирилл никогда не верил в существование Спящего Бога. Напрасно. Спящий Бог существует. Весь мир — просто один из его снов. Этих снов было бесчисленное множество, ведь Бог вечен. Почти все они были гораздо лучше теперешнего. Некоторые чуть-чуть лучше.

— Выходит, нынешний сон один их худших? — напрямую спросил я.

— Да. Хуже его был лишь сон о черно-красном мире, где русла рек были заполнены остывающей кровью. — Олень опустил голову. — Но этот тоже не очень хорош. Почему-то все здесь стараются друг друга убить. Это сон-кошмар. Не находишь?

Я не ответил. То, о чем говорил Олень, настолько совпадало с моими собственными ощущениями и с личным опытом последних пяти лет, что я усомнился в реальности происходящего. То есть понятно было, что все мне снится, но сны снам рознь — взять ту же сферу взаимодействия. Там каждый шаг столь близок к реальности, что напрямую взаимодействует с ней. А здесь реальность дала ощутимую трещину. Я не мог поверить в такое удивительное совпадение ощущений и даже формулировок. Возможно, Катька права, и Олень является лишь частью моего подсознания. Тогда какой смысл с ним разговаривать? Ни малейшего... Хотя разговаривают же люди сами с собой. Иногда это наводит на умные мысли, хотя и напоминает припадки шизофрении.

— Ты хочешь, чтобы я разбудил Спящего Бога? — Мне захотелось отсечь окольные пути, которыми Олень, по идее, должен был приближаться к главному.

Он не ответил, делая вид, что очень заинтересован растущим на холме подорожником. Я присел и опустил ладонь на прогретую солнцем землю. По ней бегали крошечные рыжие муравьи. От океана веяло свежестью, а запах хвои ее дополнял. Высоко в соснах шумел вечный ветер.

— Если сон Бога так плох, то откуда берутся такие замечательные миры? — вырвалось у меня.

— Мир один, — наконец ответил Олень, пожевывая лист подорожника. — Все остальное — лишь его отражения. Все сферы, если упрощенно, являются угасанием волновых функций реальности. Так понятно?

— Не очень, — признался я. — Но мне суть важна, а не какие-то функции.

Ощущение разговора с самим собой не проходило, но я решил не обращать на это внимания.

— Суть... — Северный Олень шагнул вперед и принялся за растущую под сосной сныть. — Вот тебе когда снится обычный сон, ты долго его потом помнишь?

— Не очень, — признался я.

— Конечно. Чем больше проходит времени, тем меньше и меньше деталей сна остается в памяти. Тем менее реальными и менее логичными кажутся ночные видения. У Спящего Бога так же.

— Погоди. Но у меня ведь только по прошествии некоторого времени реальность сна начинает утончаться.

— Ты все события воспринимаешь последовательно, — объяснил Олень. — Расставленными на линии времени. А для Бога вечность — как один миг и один миг — как вечность. Он воспринимает все бывшее, настоящее и будущее одновременно. Поэтому одновременно существуют все уровни воспоминания о том сне, который Спящий Бог видит в данный момент. Это и есть сферы реальности — ничего больше. Нынешний сон Бога кошмарен, но любому разуму свойственно помнить дольше хорошее, а не дурное. А потому, чем тоньше сфера, тем меньше в ней деталей вообще и плохих в частности. До определенного предела это улучшает миры, но самые тонкие сферы совершенно непригодны для существования разума. Там вообще нет деталей. Там нет почти ничего. Существует некоторая область наивысшего комфорта для душ. Чем от нее ближе к реальности, тем мир грубее и злее, чем дальше, тем менее предсказуем и менее вещественен.