Пароход Бабелон - Афанасий Исаакович Мамедов

Ему не нравились ни густой синий дым, ни та история, которую поведал Керим.

А Керим рассказывал, что Месмеханум и его покойный отец часто брали еду взаймы. Хозяин лавки записывал их имена в «толстый и серый книг» старыми арабскими буквами. А потом случился пожар на промыслах. Отец его и старший брат погибли в том самом пожаре.

– Я не знал, ага, что люди умеют так быстро гореть, – и Керим показал, какие были у них глаза, когда они бежали прочь от нефтяных вышек и себя самих – полыхающих точно факелы.

– Ай, ага, я после пожара на нефтяных промыслах в Сураханах сразу уехал в Баку. Ходил туда, ходил сюда, работу искал, ага. Устроился матросом на нобелевский танкер «Зороастр».

Израфил начал скрести дверь.

Керим нехотя поднялся с табурета, открыл коту дверь.

– А иди, да, иди э, предатель!.. – после чего продолжил рассказ.

О том, что было во время его хождения на «Зороастре» по Каспию и после того, Керим рассказал вскользь – какое-то картофельное пюре из прошлого: нефть, контрабанда, революционное движение, Маркс под подушкой (“сам читал или ему читали?”), боевая ячейка в баиловском порту, которую кто-то сдал царской охранке, и смуглая яркоглазая девушка по имени Зейнаб, на которой Керим женился и которая родила ему трех девочек.

– Мехрибан, Афаг и Шахназ. Мы так их назвали, ага. На Зейнаб мою девочки похожи были, на меня мало. Хорошо да, я же некрасивый. На мои уши посмотри! – Удерживая свою палочку коленями, Керим дотронулся двумя руками до огромных ушей, тем самым показывая Ефиму, что он о себе знает все и заблуждениями не живет.

О хорошем Керим говорил так, как говорят о хорошем люди, оказавшиеся однажды сломленными. То есть так, как если бы в этом хорошем, когда-то с ними случившемся, в итоге не оказалось ничего, о чем можно было бы вспомнить со светлой улыбкой по прошествии лет.

Керима сломал погром восемнадцатого года[15], невероятной патологической жестокости.

– Дашнаки резали нас как хотели, да. От детей только глаза на стенах оставались… а от женщин – внутренности…

Когда Керим похоронил Зейнаб и трех своих девочек – Мехрибан, Афаг и Шахназ, у него не было сил даже на месть.

Он лежал в этой комнате, да, да, вот в той самой, где сейчас живет Ефим, на вот этой кровати, на которой сейчас спит Ефим.

– Она только не здесь стояла, а в том месте, где рукомойник.

Он не спал и ничего не ел, рассчитывал на то, что Бог его вскоре призовет.

И вот однажды явилась к нему младшая, любимица его Шахназ, и позвала, будто живая была: ата, ата[16]… Протягивает ему хурму-королек, спелую-преспелую, сочную-пресочную, и в окно открытое, за собою зовет идти, мол, иди, ата, за мною, в сады далекие, в сады богатые, где хурмы много-много.

И видит Керим, как Шахназ, кровиночка его, от подоконника легонечко так отталкивается и медленно-медленно в небо уплывает.

– До минарета она так почти доплыла, остановилась и машет мне, Кораном тебе клянусь, ага.

И решил тогда Керим последовать за ней.

Но нет, не послал ему скорой смерти Аллах. Все, что удалось Кериму, – это только сломать в нескольких местах ногу. Срослась нога неправильно, и вот теперь приходится ему ходить с палочкой, по ночам просыпаться от боли адской.

– Да, боль!.. Осень – боль! Зима тоже – боль. Один ганжа меня спасает, ага. – Он произносил «анжа», а не ганжа или ганджа.

Постучал палочкой по полу, а потом пододвинулся к Ефиму, сказал тихо по секрету, что один из убийц его жены и детей работает теперь заместителем директора на заводе «Парижской коммуны».

– Жду, ага, когда Бог его накажет, но Бог, наверное, не на моей стороне.

Ефим вспомнил, как укладывал штабелями зарезанных казаками евреев. Бог тогда тоже был не на их стороне. И между теми окаменевшими в памяти евреями теперь легла девчушка Шахназ.

Ефиму хотелось открыть по миру огонь из всех артиллерийских орудий разом и только после этого спросить Керима, как же он все это носит в себе, откуда берет силы, – но Керим исчез вслед за своим котом-зверюгой.

Ефим остался один, и это одиночество показалось ему невыносимым.

Он сидел, сжимая в руке серебряный шарик, напротив лампы и раскачивался из стороны в сторону. Что-то искал в своем прошлом. Оказалось – голос матери. Как только Ефим его обнаружил и воспроизвел внутри себя, случилось невероятное – то, чему он никак не мог научиться у Джорджа Ивановича в Фонтенбло: Ефим увидел себя, однако не таким, какими обычно видят себя люди в зеркалах, а как бы со стороны. Ефим увидел… Ефима, вглядывающегося в оттенки пламени, ищущего что-то важное на рисунке от копоти в том месте, где сужалось ламповое стекло.

…Вот Фонтенбло. Все здесь окутано легендами, флером тайны и избранности посвященных. Кажется, любая краска на тропинке, в палой листве – с полотна Коро, Ренуара, Сезанна… Фонтенбло – отдушина Стендаля, Бальзака, Мопассана и, конечно же, Бея. А вот и его аббатство «Бас-Лож». Когда-то, еще в Средние века, здесь был монастырь кармелитов, потом аббатство переходило из рук в руки, а в начале двадцатых в поместье водворился со своими учениками-искателями «русский маг» с Кавказа по прозвищу Бей. Кто-то в учение Бея верит, кто-то считает, что оно вовсе не учение, но единственно средство наживы, а сам учитель – гипнотист и сладострастник. Но кто бы и что о нем ни говорил, учение его переживет его самого, как переживут своих создателей учения Штайнера и Фрейда, которого Джордж Иванович Бей, к слову сказать, не выносит в точности так же, как и Чопура. Бей говорит, что Чопур извратил его учение, превратил в огромный красный огород, на котором поспевают к кремлевским парадам тупые головы его последователей, но ничего, он доберется до него, сколько бы Чопур в целях безопасности ни менял дату своего рождения, сколько бы ни прикрывался двойниками, сколько бы ни сулил своим опричникам.

…А вот и путешествие в Стамбул шестилетней давности. Вот Старик с Принцевых островов, козлиная бородка и копна непослушных седых волос, надменный взгляд из-за пенсне… Все жесты – жесты великого человека. У него тоже свое учение.

Ефим рассказывает Старику о гибели некоего англичанина в гостинице.

– Они все время на шаг впереди нас, – говорит Старик.

– Такое впечатление, что в нас вставлены какие-то уэллсовские датчики, с помощью которых Чопур узнает все о наших намерениях, – старается произвести впечатление на Старика