Тридцатилетняя война - Сесили Вероника Веджвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
12 сентября в Ротенбурге состоялось собрание унии, на котором депутаты за редким исключением рекомендовали Фридриху не встревать в дела Богемии. Ангальт и его сторонники, естественно, придерживались иного мнения. Герцог Савойский, рассерженный тем, что ему не досталась ни та ни другая корона, пригрозил отказать в помощи, венецианцы уклонились от того, чтобы участвовать в таком безумии[184]. Принц Оранский подбадривал Фридриха, но недавняя революция, начавшаяся в Соединенных провинциях, временно изгнавшая противников дома Оранских и сделавшая Морица фактическим диктатором, еще не завершилась, и правительство не чувствовало в себе силу. Король Великобритании с первых дней восстания не переставая ругал зятя. Неугомонный Бетлен Габор слал из Венгрии благословляющие послания, но вряд ли стоило полагаться на столь ненадежного союзника.
И все-таки Фридрих должен был принимать решение исходя не из политических, а из моральных соображений. Князья в XVII веке воспитывались именно в таком духе, и Фридрих доверил судьбу Богемии суду своей совести. Он не был уверен ни в нравственной правоте поддержки повстанцев[185], ни в священности долга перед императором. С одной стороны, он был германским князем, с другой — его действия уже спровоцировали скороспелые надежды чехов. Если он покинет Фердинанда, то всегда сможет сослаться на то, что поссорился не с императором, а с низложенным королем провинции, находящейся вне имперского контроля. Если же он бросит Богемию, то предаст людей, доверившихся ему. В одном случае он проявит обыкновенное политическое ловкачество, в другом — совершит моральный проступок. 28 сентября 1619 года Фридрих тайно передал повстанцам, что согласен принять корону. Что бы потом ни говорили недоброжелатели, вряд ли можно сомневаться в искренности признания Фридриха, выраженного в письме дяде, герцогу Буйонскому: «Это было веление свыше, и я не мог не подчиниться ему… Мое предназначение служить Господу и Его церкви»[186].
В своих расчетах Фридрих не учел позицию одного влиятельного князя. Со времени начала восстания его сородич Максимилиан Баварский прилагал усилия к тому, чтобы мирно урегулировать конфликт, и согласие Фридриха нарушило его планы. Фридрих помешал ему и в осуществлении другого замысла: создать коалицию католических и протестантских князей, унии и лиги[187], для защиты германской конституции. Вполне естественно, что Максимилиан затаил зло на Фридриха, но не только озлобление привело его в стан врагов курфюрста Пфальцского. Как католик, он не хотел, чтобы в Богемии был протестантский король. Как германский князь, он не мог допустить, чтобы Фридриху нанесли поражение войска, присланные из Испании и Фландрии. Он видел только один путь решения проблемы: поддержать Фердинанда и восстановить его на троне силами Католической лиги. В таком случае ему удастся и сохранить церковь в Богемии, и привязать Фердинанда узами благодарности к католическим князьям Германии.
Хорошо, если бы Максимилиан на этом и остановился. Однако стареющий и бездетный князь замыслил нечто большее, поддаваясь личным и династическим амбициям и зависти к красивому кузену, обладавшему прелестной, юной и энергичной женой. Как глава Католической лиги и имеющий в распоряжении одну из лучших профессиональных армий в Европе, он мог очень дорого продать свое союзничество. 8 октября 1619 года Максимилиан подписал с Фердинандом соглашение, по которому ему давалось право осуществлять любые действия в Богемии и относить расходы на счет завоеванных территорий[188]. Мало того, секретной статьей было предусмотрено, что после поражения Фридриха к нему перейдет титул курфюрста.
Пагубный альянс практически оформился, когда Фридрих выезжал из Гейдельберга среди горестного плача провожающих. «Он увозите собой в Богемию пфальцграфство», — причитала мать. Но отъезд Фридриха означал гораздо больше. Истекал срок перемирия между Испанией и Соединенными провинциями, а человек, на которого голландцы возлагали защиту Рейна, оставлял свой пост, отправляясь в погоню за призраками в Богемию и пренебрегая угрозами, исходящими из Испании. Вождь протестантов империи, обязанный отстаивать конституционные права и религиозные свободы, выступил в поддержку национального восстания в Богемии. Германский князь взялся возглавить славянский мятеж. Когда Фридрих под моросящим октябрьским дождем[189] выезжал из Гейдельберга, он рисковал не только будущим пфальцграфства. Он ставил на карту судьбу Германии и мира в Европе.
Глава третья
КОРОЛЬ НА ОДНУ ЗИМУ (1619-1621)
Пусть они там в Богемии дерутся сколько хотят, а мы здесь для них останемся хорошими соседями.
Курфюрст Трира
1
Если в истории и можно выделить какой-то человеческий поступок, оказавший решающее влияние на дальнейшее развитие событий, то именно таким актом было решение курфюрста Фридриха принять корону Богемии. Он взбудоражил всю европейскую дипломатию и объединил интересы протестантов Германии и европейских противников династии Габсбургов. Как курфюрст Пфальца Фридрих уже служил сдерживающей силой в отношениях между мятежными голландцами и агрессивной Испанией. В качестве богемского короля он стал бы защитником княжеских свобод от имперских посягательств. Если бы ему удалось успешно исполнять обе роли, то курфюрст превратил бы свои земли в барьер против агрессии Габсбургов от Рейна до Одера. Франция, Соединенные провинции, Дания, Швеция, Англия и германские князья должны были проникнуться важностью момента и начать действовать. Согласно планам Ангальта, время для этого наступило.
Ангальт знал, что делал. Знал это и его соратник из Ансбаха, заявлявший: «У нас есть все для того, чтобы потрясти мир». Понимали, как будут развиваться события, и венецианский агент в Вене, сообщавший, что за оружие возьмется вся Германия, и вожаки чешского восстания, ожидавшие действий европейских князей, и имперские советники, опасавшиеся вмешательства Франции, и герцог Буйонский, настаивавший на вмешательстве французов[190]. Но все они допускали одну ошибку: не учитывали человеческий фактор. В истории Европы редко случалось, чтобы никчемность одного человека играла определяющую роль в развитии целого периода. Фридрих не был лидером, он был настолько инфантилен, что не смог бы стать личностью, если бы даже из него и пытались ее сотворить. То, что человек выше обстоятельств, сказано, конечно, не о нем. Противники Габсбургов в принципе должны были поддержать его, но, не доверяя ему, колебались вплоть до той поры, когда Фридрих пал, потеряв и Богемию и Пфальц, и потратили не одно десятилетие на то, чтобы залатать дыры, наделанные распрями.
Личная трагедия Фридриха усугублялась еще и тем, что его ввели в заблуждение обманчиво благоприятные первоначальные внешние обстоятельства. Когда молодежная кавалькада курфюрста направлялась к границе Богемии, Фердинанд уже уехал из Франкфурта в Грац, уединенное владение в горах Штирии, где от неизлечимой болезни медленно умирал его старший сын. Вновь поползли всякого рода злостные слухи, стихшие на время императорских выборов. Говорили, будто изменники затаились и в имперском совете[191]. Неспокойно было в Штирии, протестанты Австрии и Венгрии вступили в альянс с чехами[192]. Бетлен Габор, объединившись с ними, уже взял Пресбург и теснил расхлябанные и плохо оплачиваемые войска Фердинанда по Дунаю. Оборона была никудышной, и еще до завершения осени он без особых помех подходил к Вене, опустошая все на своем пути. Только Всевышний может теперь спасти Австрийский двор, сообщал венецианский агент[193].
За пределами империи обстановка складывалась тоже не в пользу Фердинанда. Признали Фридриха королем Соединенные провинции, Дания[194], Швеция и Венецианская республика. Предложил помощь герцог Буйонский, а из Давоса, с гор Граубюндена в Швейцарии обещали не пропускать через Вальтеллину испанские войска. Даже польский король, зять и союзник Фердинанда, под давлением сейма не решался трогать Силезию[195].
Тем временем Вена, переполненная беженцами и пораженная чумой, в страхе ожидала пришествия голода и Бетлена Габора. Фердинанд покинул умирающего сына и помчался в столицу, надеясь, что его присутствие вдохновит жителей города. Засуха, сменившаяся проливными дождями и ураганами, погубила урожай, а жара, наступившая в конце лета, принесла в долины Австрии чуму[196]. По всей дороге Фердинанда встречали толпы изможденных беженцев — крестьян-католиков, уходивших из Богемии, Венгрии, Верхней Австрии, монахов и монахинь, покинувших свои разоренные монастыри и падавших перед ним на колени и протягивавших к нему руки. Когда он въезжал в город, Бетлен Габор практически стоял у ворот, предоставив всю восточную часть страны на разграбление своим ордам[197].
