Украденные ночи - Виктория Холт

— Она не находила себе места от беспокойства, опасаясь, что из-за слабого здоровья станет обузой для Эдварда. И от этого заболела. Она часто болела, но на этот раз ей делалось все хуже и хуже. Она умерла за неделю до того дня, когда должна была стать женой Эдварда. День ее свадьбы стал днем ее похорон, и вместо свадебных колоколов мы слушали заунывные удары колоколов похоронных.

— Какая ужасная история! Это так печально!

— Такие истории и рождают легенды. Так что, Сэйра, если ты услышишь, как слуги судачат о привидении, твой долг — положить конец этой глупой болтовне. — Тут она резко сменила тему. — Надо будет заказать и твой портрет, Сэйра, — неожиданно заявила она. — Марта только вчера об этом говорила.

— До моей мамы у отца была другая жена, — произнесла я. — До недавнего времени я и не подозревала, что у меня есть сводная сестра.

Мабель поджала губы.

— Вы ее видели? — спросила я.

— Нет, — ответила Мабель и еще плотнее сжала губы, как будто опасаясь, что они произнесут что-нибудь против ее воли.

— Быть может, стоило бы написать также портрет моей сестры? — предложила я.

— Вот еще, — вырвалось из плотно сжатых губ, и Мабель неприязненно посмотрела на меня. Затем она придвинулась поближе и заговорщически зашептала: — Быть может, нам удастся убедить твою маму воссоединиться с мужем?

— Вряд ли.

— Но ведь еще не поздно. Они оба еще достаточно молоды. Марта говорит…

Я хотела яростно возразить: слишком поздно, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как они расстались. Все эти годы они жили врозь и даже не виделись. Как можно требовать от них воссоединения на том лишь основании, что теткам Ашингтон хочется наследника мужского пола?

Я не могла оторвать глаз от портрета Маргарет. Я вспомнила о страхах, преследующих прислугу, и представила себе, как это прелестное лицо оживает, а его владелица делает шаг вперед, покидая раму, чтобы поискать Эдварда Сандертона, отнятого ею у Марты.

— А что случилось с ним? — неожиданно спросила я.

— Что случилось с кем? — удивилась тетя Мабель.

— С Эдвардом Сандертоном.

— О… он уехал стрелять тигров в Индии. Сначала он поздравлял нас с Рождеством, но затем открытки перестали приходить, и больше мы о нем ничего не слышали.

Когда мы вышли с галереи, я оглянулась через плечо. И в самом деле жутковатое место, неудивительно, что оно обросло легендами.

Мы с мамой пошли погулять в лес. Он был прекрасен: листья пожелтели и начали опадать, устлав тропинку золотистым ковром.

Мама никогда не относилась к поклонникам красот природы, но в лесу она немного оживилась и повеселела. Я отметила это, на что она сказала:

— Это потому, что я покинула стены этого дома. А отсюда я его даже не вижу. Если бы ты знала, Сиддонс, как мне там плохо.

— Возможно, мы переехали сюда не навсегда.

— Конечно, нет. Я уверена, что Том начнет меня разыскивать.

— Надеюсь, ты примешь его предложение, даже если…

— О, это будет интересное предложение, — поморщившись, перебила меня мама. Я ведь была значительной фигурой. Публика не могла меня забыть.

Мне стало ее жаль. Публика и в самом деле ее любила… когда-то. Но ведь любовь зрителя непостоянна. Это даже я знала. И еще я знала, что она никогда не получит этого долгожданного предложения.

— Я ненавижу этих теток, — продолжала она. — Особенно Марту. Сиддонс, если честно, она меня пугает.

— Я тебя понимаю. Но что она может тебе сделать?

— Она так на меня смотрит. Иногда я поднимаю голову и ловлю на себе ее взгляд. Мне кажется, она что-то задумала.

— Ты все это себе напридумывала.

— Я чувствовала все это и раньше… когда приехала сюда с твоим отцом. Он так и говорил: «Марта обязательно должна что-нибудь планировать. Если она что-то задумала, она не успокоится, пока не добьется своего. Я сказала ему на то, что ей не нравится наш брак. Что же она в таком случае задумает? Мне всегда казалось, что у нее на уме убийство.

— Айрини Раштон! — воскликнула я. — Ты не на сцене. И ты забываешь, что тетя Марта — образчик добропорядочности, а добропорядочность и убийство — вещи несовместимые.

— И все же мне страшно. О, как мне хочется выбраться отсюда! Но тебе здесь, похоже, нравится.

Она была права. Меня привлекала древность дома и льстило осознание того, что мои предки жили здесь на протяжении двухсот лет. Мне нравился порядок, установленный в доме раз и навсегда, а также то, что мне прислуживают люди, нисколько не сомневающиеся в том, что это их священный долг. Я и не догадывалась, как меня утомили постоянные одолжения со стороны Джанет. Мне нравилось, что завтракают, обедают и ужинают здесь в строго заведенное время. Мне даже утренние молитвы перед завтраком нравились. Я начинала восхищаться тетками, хотя долго не хотела признаваться в этом чувстве даже себе, уже не говоря о маме. Я с удовольствием ходила с ними в церковь, где мы сидели на скамье Ашингтонов, специально отведенной для помещичьей семьи. Я любовалась витражами, подаренными церкви в период Реставрации одним из Ашингтонов, праздновавшим возврат к нормальной жизни и окончание эпохи вандалов Кромвеля, к счастью, обошедшей его дом стороной. Я с интересом рассматривала мемориальные таблички различным членам семьи и замысловато украшенные надгробия на могилах членов рода Ашингтонов, расположенных в специально отведенной для них части кладбища.

Я чувствовала, что и сама принадлежу к этому уважаемому роду, но понимала, что мама не может разделить со мной это чувство. В отличие от меня она была для Ашингтонов посторонней, без приглашения вторгшейся в их упорядоченную жизнь.

Меня представили священнику, преподобному Питеру Кэннону, и трем его долговязым дочерям, посвятившим себя работе на благо прихода, что объяснялось просто — всем им было уже за тридцать, и всех их обошли стороной как радости, так и горести супружеской жизни. Была у священника и супруга, очень хорошенькая и веселая дама, с легким недоумением взиравшая на дочерей, как будто удивляясь тому, что это она произвела на свет подобное потомство. Раз в две недели по воскресеньям священник с семейством являлся к обеду в Ашингтон-Грейндж. Я их всех чрезвычайно заинтересовала, и они мечтали вовлечь меня в жизнь прихода. С мамой они держались вежливо, но сдержанно, как будто ожидая от нее всевозможных странных выходок. Они моментально почувствовали, что она — не их поля ягода, но ничем не выдали осведомленности о ее связи с Эверардом. Объяснялось ли это их хорошим воспитанием или им просто ничего не было об этом известно, я так и не узнала.