Секс и эротика в русской традиционной культуре - И. Кон

Менее популярны производные от *kras-, ср. рус. и вост.-укр. краски, красок нет, нейдут краски, краски начали ходить (о девушке), рус. (в частушках) п… краски разлила.[249]

Преимущественно на западе славянского этноязыкового континуума (и прежде всего в католических традициях) имеют хождение некоторые производные от *červ-, такие, например, как укр. бойков, червоний Іван, зап.-бел.-полес. чэрвоны дни, чеш. červenej král, луж. cërwjony král, cërvjona bušańka, хорв. erven kralj, болг. банат. има чьрвенту, изгубила чьрвенту.

Среди южнославянских можно назвать и термины, акцентирующие внимание на «выделенности», заметности женщины в известные физиологические периоды, ср. болг. съ вижда, eudoва ли се моме, видоваш ли се? серб. шумадий, видети се, виħати се, ср. давно ce веħ не виħам, мора да сам тегобна (дословно: «давно у меня нет регул, должно быть, я беременна»), ja се виħам сваког месеца уредно («я имею месячные регулярно каждый месяц»), хорват., славой. žena koja se vida, т. e., возможно, «ma, которую видно», «виднеется» (ср. в этой связи москов, демонстрация "регулы"). По-видимому, с этим сопоставимо болг. банат. се глъде, има глъдень, първа глъдань.

Кроме названных групп, в славянских языках широко представлены единичные наименования, отражающие различные аспекты и особенности традиционного восприятия регул и их мифологии и потому, как правило, достаточно прозрачные в семантическом отношении. Среди украинских названий отметим женське (находящее продолжение в словосочетаниях типа «женское время», «женский цвет» и под.), а также шарівські (ср. чи не шарівські до тебе заїхали? или ось як зашарілась). Приводимое ниже свидетельство из Белорусского Полесья развивает в специфическом ключе мотивационную тему «свободного времени», вынужденного бездействия, в котором пребывает женщина во время регул: «Як так е, то кажуть: у мэнэ тэпэр субота, а зара месячныя говорать, або на сороццы. Тэпэр у мэнэ прышоӱ шабас, вроде еврэйска слова, шчо трэба посидиты, ниц нэ робыты» (ПА, Ласицк Пинского р-на Брестской обл.; то же — Грабово Любомльского р-на Волынской обл.).

Западнобелорусско-полесское выражение вэсилле началось может быть, по-видимому, интерпретировано в связи с упоминавшимся уже параллелизмом некоторых терминов (а также запретов, об этом см. ниже), относящихся к регулам и дефлорации; впрочем, нельзя исключать и возможной связи этого выражения с семантикой приведенного выше текста, трактующего регулы как период «праздничный» (праздный), т. е. "пустой, порожний, свободный от работы" (ср. в этой связи москов. молодежное красный день календаря "регулы").

В сербском отмечено эвфемистическое оно (имага оно на себе), сопоставимое с русским, возможно, городским это дело, эти дела. Несколько терминов и выражений известны и в болгарских диалектах, ср. болг. сев.-запад. бръндза, влачим бръндзата, обръндзала си се, донела бръндзата. Для чешского отметим svá nemoc и čmejra, čmýra, sčmýra.[250] В восточнославянских диалектах известны также сложные наименования, основу которых составляют глаголы движения, ср. зап.-бел.-полес. ӱжэ прийихаӱ на билом конёви, у мене разъйихалось, укр.-закарпат. прышло на ню.

Немногочисленные названия, используемые в славянских языках и диалектах для обозначения самой женщины, находящейся в состоянии регул и не дублирующие названия периода регул, имеют обычно эвфемистический (ср. рус. така стала, болг. такива и др.) либо негативно-оценочный характер (ср. рус. погана стала, грязная, укр. нечиста баба, болг. нечиста, мръсна «грязная скверная», лоша «плохая, дурная», а также единичное боен, срамотна болеет). Негативные коннотации находят развитие как в разнообразных запретах, вызванных к жизни стремлением свести к минимуму вредоносное влияние «нечистой» женщины, так и в некоторых специфических мотивировках и толкованиях, непосредственно связывающих ее со сферой нечистоты, с хтоническим началом, гадами и т. п. Так, например, согласно поверьям, сыр, приготовленный женщиной во время регул, будет смердеть (Бадаланова, с. 285, болгарское); в мясе животного, забитого ею, заведутся черви (ПА, Ласицк Пинского р-на Брестской обл.); они же поселятся в колодце, из которого такая женщина наберет воды (Swiętek, s. 598, польское); в хате, побеленной ею, появятся блохи, тараканы и пауки («Хату не можна белить, то будe ӱсяка гадость, падла поеӱицця ӱ хате», ПА, Выступовичи Овручского р-на Житомирской обл.); а в деже, где солила огурцы «нечистая» женщина, заведутся мыши (Полесский сборник, с. 60, Черниговская обл.).[251]

Укажем в заключение на большое число составных наименований, использующих возвратное местоимение «себя» и притяжательное местоимение «свой, своя, свое», типа «свой час», «свое время», «свой цвет», «своя болезнь» (ср. также вост.-пол. swaje reczy), «иметь на себе» и под. Этот факт возвращает нас к теме неотторжимости регул от женского естества. Регулы потому и «свои», что воспринимаются (в отличие от болезней, насланных кем-то извне) как нечто органически присущее женской природе, как то, без чего она не была бы ни женщиной, ни матерью.

ПЕРВЫЕ РЕГУЛЫ

Рассматривая народную терминологию и фразеологию, относящуюся к регулам, мы обратили внимание на известный параллелизм наименований, обозначающих регулы и одновременно — определенный возрастной этап в жизни женщины. Начало этого этапа — появление у девочки регул — было первым значительным рубежом (не только половозрастным, но и в некотором смысле — социально-возрастным), который ей предстояло преодолеть в жизни. Достижение физиологической зрелости знаменовало для нее приближение «активного» возраста, когда девочка получала возможность войти в столь желанные для нее права взрослых девушек: носить их одежду и украшения (отмеченные культурно оформленными признаками социо-возрастной принадлежности), участвовать в жизни молодежных групп и объединений и, наконец, вступить в брак. Вполне понятно, что на этом — как и на любом другом — рубежном этапе жизни девочка не оставалась одна. Ее путь к центру социума, путь от девочки к девушке, женщине, матери был оформлен ритуалами, призванными не только испытать ее на предмет готовности к очередному социо-возрастному «переходу», но и поддержать ее, помочь адаптироваться в новом ее состоянии и качестве, сопряженном со страхом неведомого, а кроме того, избавить от возможных неприятностей, облегчить регулы в будущем, обеспечить выполнение ею основного жизненного предназначения — материнства. К этим последним и принадлежат в славянской традиционной культуре ритуалы и обычаи, связанные с появлением первых регул.

Было бы натяжкой утверждать, что эти ритуалы и обычаи составляют сложную обрядовую систему. Как и большинство славянских ритуалов инициационного типа, во всяком случае, на этапе конца XIX — начала XX в., они воспринимаются скорее как зачатки ритуального комплекса, так и не оформившегося — ни в структурном, ни в мировоззренческом плане — в развитую систему.

Кое-где встречаются специальные наименования, относящиеся к появлению у девушки первых регул. Обычно они отмечают переход девушки в иную половозрастную группу, ср. рус. (у марковцев, русских переселенцев на Анадыре) дзека (девка) стала, болг. станала е вече мома, полес. Житомир, ӱжэ ӱходыт ӱ диӱкы, поле с. бреет. маладое и др. У марковцев девушек, достигших половой зрелости, называли «агасками», «по имени какой-то женской покровительницы, выбивающей кровь» (Сокольников, с. 136). Если первые регулы почему-либо задерживались, девушке говорили: «Бог забул, молись Богу — Агаска выбьет и кровь пойдет» (там же).

В западной Сербии появление первых регул тщательно скрывалось девушками от посторонних — главным образом из опасения, что посредством месячной крови на девушку может быть наведена порча или любовная тоска. За помощью она могла обратиться к матери, а при ее отсутствии — к старшей женщине в доме (сестре, золовке и др.) (Malešević, р. 83).