Музыкальная журналистика и музыкальная критика: учебное пособие - Татьяна Курышева

Не менее важны и завершения. Последние слова остаются в памяти дольше, поэтому важно не уходить в формальное «кадансирование», а выстраивать текст до последнего слова. Хотя сама «кода», роль которой, как правило, исполняет последний абзац, может быть и логической вершиной (что уже говорилось), и «репризой», перекликаясь с началом изложения, и содержать новые идеи, создавая ощущение открытой формы, незавершенного разговора, который хорошо бы продолжить…

Заголовок. Как театр «начинается с вешалки», журналистский материал начинается с заголовка (на языке газетчиков – «шапка»). Он также может быть чисто информативным, извещая о событии, о котором пойдет речь, или времени и месте происшествия, а значит быть как бы нейтральным по отношению к основным выводам и настрою предлагаемого вниманию текста. Но может иметь активный, даже агрессивный характер, завлекая заложенным в нем художественным (или нарочито «антихудожественным») образом, то есть намеренно заранее оказывать на читателя определенное эмоциональное воздействие.

Классическая русская музыкальная критика не всегда придавала этому значение. «Шестой концерт Кусевицкого», «Седьмой концерт Кусевицкого» и т. п. в статьях В. Каратыгина – ничего не значащее обозначение. Оно вполне уместно в постоянной рубрике постоянно пишущего автора. Авторские подходы в таких случаях раскрываются постепенно.

Современная журналистская традиция, напротив, весьма требовательна к заголовкам. Заголовок экономит читательское время в достижении искомого автором коммуникативного результата. Подобно эпиграфу он дает настрой и направляет читательскую мысль в желаемом направлении, подобно рекламе привлекает внимание, втягивая в чтение. Хорошо, когда в заголовке есть своя интрига. Даже в казалось бы скромном, но очень удачном заголовке приведенной рецензии «Шаляпин – Демон» мерцает несколько смыслов, усиливая интерес к публикации: и прямой, говорящий о новой театральной роли любимого артиста, и иносказательный, манящий чудом, сверхъестественной силой, поднимающий имя великого певца на уровень небожителя.

Название упоминавшейся беседы с композитором А. Николаевым «Благословенны чистые сердцем» готовит читателя к разговору о серьезном, о вечных ценностях. А приснопамятные статьи 30-х годов прошлого века в газете «Правда» о новых театральных работах Д. Шостаковича «Сумбур вместо музыки» и «Балетная фальшь» – сразу извещают читателя о «погроме». В студенческой публикации о проблемах популярного направления «аутентичного» исполнительства критически настроенный автор называет свой материал «Аутентизм или аутизм?»38, как бы сразу приглашая читателя к полемике и затем весьма убедительно излагая свое видение ситуации.

Примеров множество. Делая интервью с ректором Московской консерватории А.С. Соколовым о намерениях определенных кругов отторгнуть от Московской консерватории ее знаменитый Большой зал, его эмоциональное восклицание «Этого греха не должно произойти!» я оставила как последние слова текста и, одновременно, вынесла в заголовок39. Причем на первой полосе газеты, – мы все боролись за консерваторию, как могли.

В реальной жизни авторские заголовки чаще всего не доходят до читателя, вместо них редакторы периодических изданий, как правило, ставят свои. Хотя в этом можно усмотреть посягательство на авторское право, здесь все-таки есть и своя логика: редактор выпуска может точнее чувствовать стиль и концепцию издания, лучше знать своего читателя, наконец, обладать большим опытом. Но может и навязывать свои вкусовые пристрастия, вплоть до привычных и удобных штампов.

2.3. Литературный штамп

Экспрессивный литературный стиль – источник художественности словесного творчества. Но он же порождает и главного антагониста художественности – литературный штамп.

По свидетельству Энциклопедического словаря, «штамп» или «клише» есть «стереотипное выражение, механически воспроизводимое в типичных речевых контекстах и ситуациях; шаблонная фраза, выражение»40. Есть ряд сфер человеческой деятельности, связанных со словом, которые принципиально опираются на клишированные тексты: точные науки, медицина, право. Для них особенно важным является понятие «термин», которое предполагает точность и безусловность выражения. Распространенная фраза «договоримся о терминах» означает, что слова в процессе данного разговора будут иметь одно определенное значение, не допуская иных смыслов и разночтений.

К шаблонной лексике и фразеологии тяготеет также бюрократический язык. Существует даже понятие – «канцеляризмы». Причем если в науке словесные стереотипы возникают из стремления к точности, то канцеляризмы – порождение некой «надчеловеческой» машины. Бюрократический словесный стиль – бесчувственный, мертвый, а зачастую и косноязычный – со своей стороны отражает это. «Какая гадость чиновничий язык!.. Читаю и отплевываюсь…» – ужасался А.П. Чехов.

Однако литературный штамп – это принципиально иное. Сила речевого воздействия, как уже говорилось, во многом определяется неожиданностью появления тех или иных слов, фраз в данном контексте. В том числе и тогда, когда эти слова принадлежат другой области, для которой они – четкое понятие, может быть, даже термин, а в музыкальном контексте – образное выражение. Источником свежей лексики часто оказываются смежные искусства, хотя в принципе им может стать любая сфера человеческой деятельности. Но в процессе многократного употребления подобные слова из эффектного образа превращаются в термины (например, в музыке: колорирование, суммирование, дробление, сдвиг, драматургия, монтаж, фабула и многое другое) или… в литературный штамп.

То есть речь идет об экспрессивной по происхождению (точнее – по замыслу автора) словесности, выразительность которой от частого употребления, тиражирования стерта. Результат такой стилистики производит совсем другой эффект: избитые эпитеты, набившие оскомину сравнения, ходульные метафоры и прочие приметы «типовой» выразительности и есть тот самый «язык готовых выражений», фразы которого, как говорил Алексей Толстой, «скользят по воображению, не затрагивая сложнейшей клавиатуры нашего мозга».

Музыковедческие штампы

Для музыковедческой литературной деятельности эта проблема очень важна. С одной стороны, для нее образная речь – непременный и обязательный компонент, поскольку из всех гуманитарных сфер слово о музыке требует, пожалуй, наибольшей фантазии. С другой – недостаточно развитая индивидуальность, закрепощенное мышление, прочно вбитые в сознание и память типовые музыковедческие словесные стереотипы являются идеальной питательной средой, на которой расцветает штампованная литературная стилистика. Именно здесь, вероятно, кроется одна из причин нередкого отказа массовых изданий от журналистских услуг «чистых» музыковедов. Здесь же следует искать причины и новых закономерностей: талантливые музыкальные журналисты сегодня, как правило, целиком отдаются этой деятельности, не стремясь совмещать ее с академическими научно-педагогическими направлениями. А когда в дипломных или курсовых работах, исходя из направленности работы, появляется более свободный литературный стиль, нередко звучит упрек: «это журналистика, а не музыкальная наука!».

С позиции музыкальной журналистики один из источников музыковедческих штампов – наукообразие. Оно утяжеляет речь, делая ее чужеродной для широкого читателя, а главное, затемняет мысль. Не увлекаясь написанным и даже не всегда понимая, что же хочет сказать автор, читатель без сожалений расстанется с таким текстом.

Второй источник типовых образов – описательность «музлитературной» традиции. Например, на протяжении только первого абзаца одной музыковедческой статьи на тему новой музыки, предполагающую оценочные, то есть музыкально-критические подходы, встречаем целый каскад ходульных словосочетаний: «многоликое творчество», «огромные завоевания», «неуклонный подъем», «всюду расцвело самобытное песенное творчество», «заметные успехи» и, наконец, ключевое – метафорическое! – последнее предложение: «Сливаясь воедино, творчество […] композиторов образует многоголосную палитру, в которой каждый голос органично вливается в единое полифоническое целое и вместе с тем отчетливо слышен во всей неповторимой специфике». А далее в аналитическом эпизоде статьи возникает такая характеристика: «В умиротворенное, проникнутое светлой печалью звучание этой темы (у альтовой флейты на фоне выдержанных аккордов струнного квинтета) вторгается контрастный, сумрачный, словно окутанный туманной дымкой, серийно организованный эпизод»41.

В приведенных отрывках налицо набор образных словосочетаний. Однако большинство из них – типовые «музлитературные» словесные краски. И нужное автору ощущение уникальности свершающихся культурных и звуковых событий при таком литературном преподнесении у читателя вряд ли возникнет. Виной тому все тот же литературный штамп…