Токсичная кровь - Евгений Сухов

— А в каком продуктовом магазине вы обычно отовариваетесь? — быстро спросил я.

— В «Магнолии», — так же быстро ответила Николаева. — Он прямо в нашем доме находится, на первом этаже…

— Тогда что вы делали девятого августа в магазине «Изобилие», который посетили в течение дня трижды, — грозно спросил я и свел брови к переносице. — Правда, изменив облик и поменяв одежду.

— Я не была в этом магазине, — сказала Светлана. — Я даже не знаю, где он находится, — добавила она, посмотрев куда-то мимо меня.

А вот это неправда, Светлана Павловна. Все жители Измайлова знают, где расположен этот магазин, который, по их мнению, самый дешевый. В смысле стоимости продуктов. Зачем вы мне соврали?

Я посмотрел на Николаеву и покачал головой:

— Вы говорите мне неправду, гражданка Николаева. Зачем? Выходит, вам есть что скрывать?

— Я не была девятого августа в магазине «Изобилие», — посмотрела мне прямо в глаза Светлана. — Девятое августа, а это была суббота, я весь день провела с моим молодым человеком…

— Вы можете назвать его имя, фамилию, место проживания?

— Конечно, могу. Его зовут Виктор. Виктор Андреевич Депрейс. Он живет в Лайт Хаусе, что в Сеченовском переулке…

— Что вы говорите! — всплеснул я руками. — В самом престижном доме на Остоженке!

— Да, — гордо вскинула голову Светлана. — И то, что я всю субботу девятого августа провела у него дома, может подтвердить сам Виктор и охранник на входе. Ну, и можете посмотреть записи камер видеонаблюдения. Их там на каждом шагу понатыкано…

— Это хорошо, что вы мне напомнили про камеры видеонаблюдения. Вы не будете против, если я вам покажу кое-что?

Я снял с плеча сумку с ноутбуком, достал аппарат, включил и сунул флешку в гнездо. На экране сначала показалась темноволосая девушка в шортах и летней курточке, что приходила в отдел кисломолочных продуктов магазина «Изобилие» в начале десятого утра.

Потом, в районе обеда, в магазин зашла девушка в джинсах и легкой курточке, с роскошными светлыми волосами, такими же, как у Светланы…

— Это не я, — посмотрела на меня Николаева.

— Разве? — недоверчиво спросил я.

— Да вы что, не видите? — искренне возмутилась она. — Девушка двигается… не так, как я. К тому же у нее парик…

— И что? — продолжал я разыгрывать из себя следователя.

— А то, что у меня волосы — свои. Не верите?

Я покосился на секретаршу и перевел взгляд на ее волосы.

— Вот, — наклонила она голову, — подергайте. Ничего не отвалится.

— Вы разрешаете?

— Разрешаю.

И я, захватив прядь ее волос в кулак, сильно дернул.

— Ой! — вскрикнула Николаева, подняла голову и, сморщившись, сердито посмотрела на меня. — Вы что?!

— Простите, но вы сами просили меня подергать вас за волосы, — невинным тоном заявил я.

— Подергали? — спросила Светлана, все еще продолжая морщиться от боли.

— Да.

— Теперь убедились, что волосы мои?

— Ну, может, вы их… крепко приклеили к голове, — пришлось понемногу сдавать позиции.

— Ага, на клей «Момент», что ли? — съехидничала секретарша.

Мы досмотрели кадры с девушкой, зашедшей в магазин уже в легкой блузке и короткой юбке. Ее кудри бросились в глаза Светлане, и она произнесла:

— А это опять парик. И лица не видно.

— То есть вы эту девушку не знаете и не видели никогда, — скорее констатировал, нежели спросил я.

— Так лица же не видно, — ответила Светлана.

И тут, совсем не подумав, что со мной случается довольно часто (я, бывает, сначала сделаю, а потом подумаю), я вытащил из кармана свой смартфон и протянул Светлане:

— Полистайте, пожалуйста, кадры с потерпевшими, что лежат в двух измайловских больницах. Может, узнаете кого…

Ах, какой я все же молодец, что снял втихаря отравившихся женщин, лежавших в больничке на Верхней Первомайской.

Светлана, листая кадры, вдруг через пару минут отчего-то радостно воскликнула:

— Вот! Эту женщину я знаю.

Я вздрогнул, поскольку совершенно не ожидал такого результата. Думал, что Николаева сухо ответит, что из больных никого не знает, и уйдет, сославшись на то, что обеденное время у нее вышло.

— Какую? — спросил я, наклоняясь над своим смартфоном в ее руках.

— Вот эту, пожилую, — указала она на Аделаиду Матвеевну Гаранину. — Она живет на Измайловском бульваре в пятиэтажной «сталинке», прямо напротив автобусной остановки.

— А как ее зовут? — спросил я, не сводя взгляда с секретарши.

— Я помню только отчество: Матвеевна.

— Может, Аделаида Матвеевна? — быстро спросил я.

— Точно! Аделаида Матвеевна. Так ее Виктор и называл…

— А вы что, были у нее дома? — поинтересовался я.

— Да, меня взял с собой Виктор.

— А она — знакомая Виктора?

— Да нет, — не очень решительно ответила Светлана. — Дело в том, что у этой старушки есть две гравюры первой половины семнадцатого века голландского живописца и гравера Геркулеса Сегерса. А Виктор просто обожает «голландцев». Ну, голландских художников того времени, — пояснила она мне, как несведущему в таких вопросах, как она думала. — В его коллекции есть портреты, написанные Михилем Миревельтом и Каспаром Нетшерем, акварели Корнелиса Троста и офорты Эсайаса ван де Вельде. И тут вдруг он через своих знакомых узнает, что у какой-то пенсионерки из Измайлова есть две гравюры Геркулеса Сегерса, которого почитал и ценил сам Рембрандт. Он даже не стеснялся копировать сюжеты Сегерса в своем творчестве…

— Вижу, этот Виктор Депрейс и вас заразил любовью к голландским живописцам, — заметил я.

— Да, я тоже увлеклась голландской живописью эпохи так называемого золотого века голландцев, — согласно кивнула Светлана. — Так вот, Виктор про эти гравюры узнал, позвонил старушке Гараниной и напросился на визит к ней. Она не сразу, но согласилась. Мы пришли к ней, и она показала ему свои гравюры Сегерса. Виктор был просто в восторге! Предложил за них три миллиона рублей. Потом три с половиной. Четыре… Но Аделаида Матвеевна не захотела продавать гравюры. Наверное, она не продала бы их, если бы мы предложили за них и более внушительную цену. И мы ушли… Виктор был очень расстроен…

— А когда, простите, вы были у этой старушки? — поинтересовался я как бы между прочим.

— Ну, где-то с месяц назад, — задумавшись, ответила Светлана. — Может, немного больше…

Интересный, однако, сюжетный поворот. Над этим стоит подумать. Как здорово все же, что я запечатлел Аделаиду Матвеевну Гаранину на своем смартфоне и без всякой задней мысли, то есть спонтанно, показал ее Светлане, совершенно не надеясь на результат.

Воистину, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь…

После того как Светлана, сославшись на то, что у нее закончился обеденный перерыв, покинула меня и вернулась на свое рабочее место, я еще какое-то время посидел на лавочке, размышляя.

Разные мысли одолевали меня…

А что, если этот богатей с Остоженки, Виктор Андреевич Депрейс, не успокоился на том, что Аделаида Матвеевна отказала ему в приобретении гравюр этого Геркулеса Сегерса? И отравление Гараниной — это его рук дело? В смысле, его план, а отравление было осуществлено его подручной девицей, столь ловко меняющей облик и не запечатлевшей свое лицо ни на одной из камер видеонаблюдения продуктового магазина «Изобилие».

А что? Старушка, которой уже семьдесят девять лет, благополучно отходит в мир иной и, конечно, лучший. Наследницей всего ее имущества, включая квартиру и эти две гравюры голландского живописца Сегерса, становится ее внучатая племянница Лариса, поскольку, по словам самой старушки Гараниной, она «одна как перст» и никого у нее больше нет родных, кроме Ларисы. А Виктор Андреевич, после устранения Аделаиды Матвеевны, преспокойно договаривается о продаже обеих гравюр с Ларисой, надеясь на то, что она ему не откажет.

Но тут встают два вопроса.

Первый — а почему это Витя Депрейс столь уверен, что Лариса ему эти гравюры непременно согласится продать?

И вопрос второй: почему тогда Гаранину отравили не до смерти?

Мучимый этими вопросами, я поднялся с лавки и побрел в сторону Верхней Первомайской. Пока дойду до клиники, пока то да се, глядишь, и четыре часа стукнет — начало законного времени посещения больных…

Удачи, как известно из жизненной практики всякому, кто хоть немного умеет сопоставлять и анализировать, не ходят косяком. И после случившегося фарта, окрылившего тебя и вселившего надежду, обязательно жди какого-нибудь прокола, который подрежет обретенные крылья. И примеров этому — уйма. Скажем, говорит тебе женщина столь долгожданное «люблю». И у тебя вырастают крылья, поскольку ты несказанно счастлив. Но проходит время, и эта женщина обманывает тебя, ибо без этого они ну никак не могут! И лишает выросших крыльев. С корнем, преболезненно, так что кровь во все стороны брызжет! А заодно лишает счастья, покоя и умения радоваться жизни. И цена, заплаченная за это «люблю», получается ох какая весомая…