Азимут «Уральского следопыта» - Станислав Мешавкин

17 мая 1744 года императрица подписала подготовленный Демидовым и бароном Черкасовым указ, в котором повелела «послать бригадира Беэра и с ним… поручика Ивана Улиха, который пробирное дело знает», на колыванские заводы, чтобы удостовериться, «есть ли тех серебряных руд квантитет, чтобы завод завесть».

И только теперь, когда все уже решено, когда уже никто не осмелится оспорить волю императрицы, барон посылает в Берг-коллегию бумагу, информирующую высший горный орган о случившемся. В конце бумаги имеется приписка: «Для Берг-коллегии чрез сие объявляется для известия». Никакого участия в серебряном деле Берг-коллегии не предлагают.

Горная власть была нейтрализована, но оставался еще саксонец Филипп Трегер. Ведь он вместе с доносом привез с собой образцы не только медной, но и серебряной руды, и даже серебряные самородки. Больше того, он прихватил с собой и руду, которая содержала золото. Трегеровский донос может исказить историю открытия колыванского серебра. Ведь Акинфий Демидов определенно заявил, что до самого последнего времени он выплавлял только медь и лишь-совсем недавно иноземец Яган Юнгенс «изыскал часть серебра».

Подал ли все-таки Трегер кому-нибудь свой извет? В Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, где собраны все документы о колыванском серебре начиная с 1744 года, трегеровского доноса не оказалось. Очевидно, Демидов сумел как-то обезопасить себя от саксонского мастера. Но какие-то сведения, хотя и не самые опасные для Акинфия Никитича, все-таки дошли до императрицы, 2 июля 1744 года появился еще один указ, подписанный Елизаветою Петровной, и по нему Филипп Трегер включался в экспедицию Беэра, который теперь должен был освидетельствовать не только серебряную, но и золотую руду. Кроме того, Беэра обязали секретно осмотреть на Урале казенные и частные заводы, так как «о состоянии их и с таким ли порядком производятся, как Наш интерес требует, Мы неизвестны и от Берг-коллегии того (известия) получить не можем». И поскольку слухи о сокровищах уральских и сибирских недр разрослись, видимо, до баснословных размеров, то императрица поручила Беэру «разведать… о таких минералах, чего на свете не произошло».

Однако, несмотря на подозрения, которые появились у императрицы после приезда в столицу Трегера, для Демидова все складывалось наилучшим образом: 24 июля 1744 года появился указ императрицы Елизаветы:

«Известно Нам учинилось, что действительному статскому советнику Акинфию Демидову не только в том месте, где он по своим заводам ведом, но и в прочих правительствах чинят обиды и недельными прицепками волокиту и разорение, паче же в его делах помешательство и остановку приклювают. А понеже он, Демидов, кроме настоящей трудами своими государственной и народной пользы, особливо и собственные многие Нам верные службы показали, того ради повелеваем Нашему Сенату как в Берг-коллегию, так и в прочие места дать Наши указы с наикрепчайшим подтверждением: ежели где до него, Акинфия Демидова, будут касаться какие дела или от кого будет на него челобитье, о том наперед доносить Нам, понеже за его верные службы в собственной протекции и защищении содержать имеем…»

Горный магнат оказался, таким образом, в совершенно исключительном положении: ведь никто из горнозаводчиков не мог похвастаться столь высоким покровительством. И никто теперь не осмелится встать Демидову поперек дороги.

Не опасался Акинфий Никитич и последствий алтайского вояжа Беэра. Ведь Демидов сам предложил его в доверенные чиновники для освидетельствования алтайских руд. Вот уже много лет управляющий тульскими оружейными заводами бригадир Андрей Беэр и могущественный горнозаводчик связаны явными и тайными делами. Демидов вполне мог положиться на бригадира, который относился к числу самых близких ему людей. Недаром подпись Беэра стояла под демидовским завещанием о наследстве. Беэр явно в чем-то зависел от уральского горнозаводчика. Об этом свидетельствуют его льстивые письма Демидову.

Беэр возвращался из Колывани уже летом 1745 года. По пути в столицу он еще раз побывал на Невьянском заводе, где, выполняя секретную инструкцию императрицы, оставил Ивана Улиха. Оставил с секретным заданием, но заранее дал знать об этом заводовладельцу, находящемуся тогда в Туле. После Беэровского сообщения Акинфий Демидов, несмотря на «изнеможение», выехал на Урал, доплыл на стругах до Камы, но, так и не добравшись до Невьянского завода, умер в пути 5 августа 1745 года.

Свое секретное задание Улих выполнил без присутствия и надзора горного хозяина. Когда Беэр, вернувшись в Петербург, узнал о смерти Демидова, появился документ, составленный, видимо, под диктовку бригадира.

«Ежели соизволено будет от Кабинета Ея Императорского Величества послать к обретающемуся в Екатеринбурге или на Невьянских заводах, оставленному бригадиром Беэром для очищения выплавленной на Колыванском заводе черной меди, из 246 п., и вынутая из нея серебра, гиттенфервальтеру Улиху указ с нарочным курьером, то написать в том указе следующее: ежели он, Улих, медь черную перечистил и серебро из нея отделил, то прислать бы оное серебро с тем курьером в Петербург при письменном извещении, а Улиху самому оставаться на месте. Ежели же, паче чаяния, Улих из Екатеринбурга выехал и тот курьер повстречается с ним в дороге, то Улих все-таки должен отдать серебро курьеру, а сам должен следовать в Москву и там ждать прибытия туда бригадира Беэра, а в С.-Петербург не ездить».

Столь сильное желание Беэра не допустить Улиха до Петербурга можно объяснить тем, что Улих, плавивший на Невьянском заводе серебро, мог вольно или невольно рассказать в столице о том, что так тщательно скрывал при жизни Акинфий Демидов и что теперь старался утаить Беэр.

Пожалуй, именно свидетельства Улиха могли бы пролить свет на некоторые тайны Невьянской башни. Ведь если он плавил серебро на Невьянском заводе, то наверняка мог пользоваться теми же плавильными печами, что и Акинфий Демидов.

Наступление на тайны Невьянской башни продолжается. И сегодня это наступление уже ведут не только одиночки-энтузиасты, а ученые самых разных профессий. Разгадывание тайн истории (да и не только истории) увлекательное и полезное дело.

ДАЕМ АДРЕСА РОМАНТИКАМ

Альфред Гольд

Первые бастионы

Притча о Колумбе

Колумб не открыл Америку. По крайней мере для себя. Для себя, как известно, Колумб открыл кратчайший путь в Индию. Ступив на твердь нового континента, он решил, что достиг восточных берегов Азии. Произошло это по двум причинам: с одной стороны — слишком узкая целенаправленность поиска, с другой — ослепляющая вера в непогрешимость карты итальянского астронома и географа Тосканелли. Что из этого получилось, знает теперь каждый школьник.

Америку Колумб открыл для конкистадоров. Алчная, хищная толпа устремилась через океан по его следу в новые земли, все сметая, сжигая и круша на своем пути. Под пеплом нашествия похоронены удивительные цивилизации инков, майя, ацтеков. Рана непоправимой утраты и по сей день зияет в памяти человечества. Так героическое обернулось постыдным.

Вправе ли мы винить во всех грехах великих первопроходцев? Разумеется, нет. Но вывод из яркого урока истории напрашивается сам собою: колумбы хороши там и тогда, где и когда общество в интеллектуальном, духовном и нравственном отношении созрело для того, чтобы разумно воспользоваться плодами их открытий.

Я с теми, кто вышел строить…

Ночь в поселке Танапча, промежуточном на зимнике Салехард — Надым, показалась мне долгой. Только к двенадцати удалось раскочегарить старую, черную от копоти печь и растопить в ведре снег. Потом, обжигаясь, пили из алюминиевой тары кипяток, похрумывали рафинадом и беседовали за жизнь с двумя бородатыми механизаторами из Одессы. За окнами развалюхи-барака без умолку тарахтели их тракторы, свет фар трепетал на облупленных стенах. Когда в дырявом нашем убежище потеплело, разговор как-то сам собой стал ослабевать, гаснуть, усталость придавила веки и, не раздеваясь, мы завалились спать.

Проснулся я оттого, что под одежду стал пробираться мороз. Было шесть утра. На востоке, над сиреневой в зазубринах дугой леса нависало тяжелое солнце. Снег, пересыпанный алмазной крошкой, слепил глаза.

Пока мои благодетели, Бачин и Петров, отогревали моторы «Уралов», я любовался крупными полярными куропатками. Прямо посреди поселка они покачивались на тонких ломких прутиках карликовых берез, и я поначалу принял их за обыкновенные комки снега. Потом обнаружилось, что у этих комков — черные хвостики и настороженные головки. Я подошел поближе, но куропатки дружно вспорхнули и бесшумно, как призраки, планируя и сливаясь с белизной снежного покрова, перелетели на другие деревья, поодаль.