Так называемая личная жизнь - Константин Симонов

- А вот скажите, - мечтательно спрашивала Таня, - почему, например, звезды бывают то белые-белые, то совсем голубые?

Коровкин затянулся папироской - было видно, как она вспыхнула в темноте, - и, помолчав, ответил лениво и многозначительно:

- Отдаленность...

Таня пораженно замолчала и, наверное, там, в темноте, прижалась к Коровкину.

- В девяносто пятом полку сегодня был, - снова донесся до Ковтуна ленивый голос Коровкина. - Корреспондента возил. Сапогами весь чехол замарал. Опять полковой комиссар придираться будет. Ты бы постирала, что ли...

- Ладно, - покорно отозвалась Таня.

В угловом окне комиссарского дома виднелась топкая, как лезвие ножа, полоска света. "Наверное, сидит, перекореживает чья-нибудь политдонесения так, что их и родная мать не узнает - подумал Ковтун. За три месяца службы в должности начальника оперативного отдела штаба дивизии он незаметно для себя привык смотреть на вещи глазами командира дивизии генерала Ефимова. А генерал-майор Ефимов не одобрял бумажные страсти полкового комиссара Бастрюкова.

До войны капитан запаса Ковтун, экономист по образованию, был главным бухгалтером большого винодельческого совхоза под Тирасполем и сам питал пристрастие к подробно, по всем правилам составленным канцелярским бумагам.

Но война и генерал Ефимов отучили Ковтуна от любви к длинным фразам и вводным предложениям. Обветренный и обстрелянный, он почти каждый день мотался вместе с Ефимовым на передовую и обратно, ходил с ним по полкам и батальонам, положив на колено планшет, писал под диктовку Ефимова короткие приказания и с удивлением вспоминал собственное прошлое.

Ковтун был под стать генералу - немолод, но вынослив. Так же, как генерал, он начал военную службу солдатом в последний: год империалистической войны, потом воевал до конца гражданской, и то, что они в молодости были люди одной судьбы, играло свою роль в их отношениях.

Во всяком случае, в первые же дни боев, временно заменив пришедшим из запаса капитаном Ковтуном убитого начальника оперативного отдела, Ефимов потом ни разу не проявил желания перевести Ковтуна на другую должность.

- Ковтун, ты здесь, а я тебя по телефону отыскиваю!

От соседнего дома, где жил командир дивизии, отделилась тонкая высокая фигура.

- Иди, садись, - ответил Ковтун и подвинулся на крылечке.

Адъютант комдива лейтенант Яхлаков подошел, сел и, сняв фуражку, положил ее себе на колени. Он был горьковчанин и говорил, заметно нажимая на "о". Его прямые, длинные, нарочно под молодого Горького отпущенные волосы, валившиеся на лоб, как только он снимал фуражку, были светло-соломенного цвета и сейчас, под луной, казались седыми.

- Жалко, зеркала нет, - сказал Ковтун. - Мне сейчас показалось, что ты седой, ей-богу.

- Поседеешь! Комдив звонил с дороги, я ему доложил, что Мурадов тяжело ранен, а он меня знаешь как обложил!

- За что?

- Что я ему в Одессу, в штаб армии, не сообщил. А я звонил, но его с Военного совета не вызвали. Я объясняю, а он орет: "Ты не адъютант, а шляпа! Если бы дозвонился, я б из штаба заехал в госпиталь, а теперь возвращаться поздно".

- Жалко Мурадова, - сказал Ковтун, помолчав.

- Я думал, чего пооригинальней скажешь, - отозвался Яхлаков. - А то все жаль да жаль. Позавчера тебе Халифмана было жаль, вчера Колесова, сегодня Мурадова. Меня тебе тоже жаль будет, если убьют?

- Трепач ты, - вместо ответа сказал Ковтун.

- Трепач или не трепач, а вот предсказываю, что комдив тебя вместо Мурадова назначит. Велел тебе спать не ложиться - как приедет, явиться к нему. Спрашивается - зачем?

- Ну и трепач, - равнодушно повторил Ковтун. - Мало ли зачем...

- А вот посмотрим, - сказал Яхлаков.

- Брось трепаться, - отрезал Ковтун.

- Ну, а кого? - спросил Яхлаков.

Но Ковтун не был склонен обсуждать этот вопрос.

- Левашов, когда про Мурадова звонил, сильно переживал. Говорит по телефону, а сам плачет.

- Левашов? - недоверчиво переспросил Ковтун. Он попытался представить себе плачущим батальонного комиссара Левашова, но не смог.

- Завтра в девяносто пятом операция намечалась, - сказал Яхлаков, которому наскучило молчание.

- Ну и проведут...

- Ас кем? - Яхлакову хотелось вернуться к прежней теме, но Ковтуна было не так-то просто сдвинуть с места.

- Кого назначат, с тем и проведут. Комдив из-за этого операцию отменять не будет.

- Мне Таня говорила, - сказал Яхлаков, - что позавчера, когда нас тут обстреляли, полковой комиссар себе ужин прямо в блиндаж потребовал.

- Ну и что?

- Что "ну и что"? Накрыла ужин салфеткой да и понесла ему через улицу, а он в блиндаже салфетку поднял и глядит, не залетел ли ему в простоквашу осколок.

- Врешь ты все, - сказал Ковтун, считавший неположенным вслух осуждать даже то начальство, которое ему было не по душе.

- Кажется, едет... - прислушиваясь, сказал Яхлаков. - Просил комдива, чтоб взял с собой в Одессу. Отказал: "В штабных передних штаны протирать и без тебя протиральщиков хватит. Лучше, говорит, расширь свой кругозор, книжку почитай..." Я ему говорю: "Ничего, я после войны почитаю". - "Ну и дурак", - говорит.

- Ну и правильно, - охотно согласился любивший чтение Ковтун.

- Точно, едет! - сказал Яхлаков и пошел навстречу. Полуторка, громыхая на колдобинах, вынырнула из-за угла и остановилась. Ефимов вылез из кабины и прошел в дом.

- Где Ковтун? - спросил он Яхлакова, вешая на гвоздь фуражку. Предупредил?

- Вызван, товарищ генерал.

- А как с Мурадовым? Не догадались до госпиталя дозвониться, пока я ехал?

- Никак нет, - ответил Яхлаков. Лицо его стало растерянным.

- Эх вы! Через пятнадцать минут позовите ко мне капитана Ковтуна.

Когда Ковтун вошел в хату командира дивизии, Ефимов говорил по телефону с госпиталем. Он сердился. Его круглая, бритая голова с прижатой к уху телефонной трубкой была еще багровей, чем обычно. Он сидел, навалившись грудью на стол и низко опустив голову, но, когда Ковтун вошел, сразу заметил его. Сердитые раскосые глаза Ефимова уперлись в Ковтуна и сделали ему знак "садитесь!", а сам Ефимов продолжал ругаться по телефону.

- Я, командир дивизии, - говорил он в трубку, - не добился у вашего начальника госпиталя сведений о своем командире полка. Он, видите ли, не знает! А ему положено знать! Если бы полковник Мурадов командовал здесь, в Одессе, своим полком, как ваш начальник госпиталем, весь ваш госпиталь давно плавал бы в Черном море!

- А меня его характер, - перебил Ефимов, очевидно, пробовавшего возразить ему собеседника и еще больше побагровел, - меня его характер нимало не интересует. Вы комиссар госпиталя - и будьте любезны навести у себя в госпитале партийный порядок, независимо от того, какой характер у вашего начальника, хоть трижды собачий... Принесли? - вдруг совершенно другим голосом сказал он. - Ну, слушаю... - Он надел пенсне, придвинул блокнот и взял карандаш. - Подождите, записываю. Благодарю. Если у вас все у меня все. Доброго здоровья...