Язык и идеология: Критика идеалистических концепций функционирования и развития языка - Андрей Александрович Белецкий

Г. Хенигсвальд (1970, 83) предложил рассматривать любое семантическое изменение как замещение:

«Подлинное языковое изменение непременно приводит к замещению».

Влияние бихевиоризма видно в таком его утверждении:

«…мерой постоянства языка служат обстоятельства, изменяющие шансы появления стимулов для возникновения одних высказываний и исчезновения других» (там же, 83).

Как известно, представители бихевиоризма в основном изучают в лингвистике те ситуации, в которых язык используется для побуждения к действию; из ситуации «слово – образ – действие» они исключают образ, считая, что значением слова является побуждаемое им действие.

Задачи, поставленные перед советской наукой «Основными направлениями экономического и социального развития СССР на 1981 – 1985 годы и на период до 1990 года», предусматривают широкое применение автоматических манипуляторов (промышленных роботов). В нашей науке идет речь о лингвистическом обеспечении таких роботов в будущем. Подобное обеспечение требует тщательного анализа и описания семантики, поскольку при этом предполагается использование семантических связей между понятиями окружающего мира.

При построении семантических «формализмов» для обеспечения систем искусственного интеллекта необходимо углубленное исследование лексической семантики с привлечением данных как психолингвистики, так, возможно, и нейрофизиологии. При этом тщательный и тонкий лингвистический анализ не должен подменяться декларативными утверждениями о задачах лингвистической теории, формалистическими процедурами типа «перфектного квадрата» Дж. Гринберга или С-маркеров Н. Хомского, переодеванием банальных утверждений в «точную» оболочку псевдоматематической терминологии. Лингвист не должен забывать о сложности и противоречивости исследуемого объекта – языка, не должен переоценивать в нем роль системных отношений, тем более пытаться строить из них некие реляционные каркасы. Представление о языке как о коде, перешедшее, как и практика описания языковых подсистем средствами теории множеств, в лингвистику из семиотики, примитивизирует и искажает языковую реальность.

Есть проблемы, при изучении которых, безусловно, полезен взгляд на язык как на знаковую систему, но при этом не следует забывать, что он представляет собой сложное многоаспектное явление, что знаковость – только один из языковых аспектов. Нужно помнить, что язык прежде всего «есть практическое… сознание» (Маркс, Энгельс, т. 19, 29). Но даже рассматривая язык как знаковую систему, нельзя забывать о сложности ее элементов – знаков.

«Языковой знак представляет собой очень сложное, диалектически противоречивое явление… Благодаря наличию языкового знака сам процесс познания объективной действительности также приобретает социальный, общественный характер. В этом, в частности, заключается одно из существенных различий между познавательной деятельностью человека и животных»

(Панфилов, 1979, 16).

Языковая семантика многослойна вследствие неодновременности формирования различных языковых элементов и их чрезвычайного разнообразия. Семантика любого естественного языка, даже исследуемого на протяжении длительного времени, как большинство индоевропейских языков, все же не может считаться хорошо изученной, поскольку ее тщательному анализу стали уделять внимание лишь в последние десятилетия. В настоящее время назрела необходимость внимательно рассмотреть вопросы анализа языковой семантики, поставленные как лингвистической теорией, так и практикой решения прикладных задач. К таким вопросам относятся: выделение семантических полей[4], описание соотношений между семантическими процессами и явлениями, выделение основных семантических единиц и установление принципов семантического структурирования языка. При решении этих важных проблем следует давать отпор всяким попыткам внести в советское языкознание бесплодные формалистические идеи, опирающиеся на чуждые нам философские концепции.

1.4. Идеализм в понимании знаков и знаковых систем

Одним из провозвестников лингвистической семиотики, очевидно, был Аврелий Августин (354 – 430 н.э.), более известный как автор богословских сочинений. В его сохранившемся лишь в отрывках сочинении «Septem artes liberales» (своего рода энциклопедии времен упадка Римской империи), а именно в книге «De grammatica», есть вполне лингвосемиотические (или семиолингвистические) определения: 1) verbum est signum «слово – это знак» и 2) signum est res signans et signata «знак – это вещь обозначающая и вещь обозначаемая» (Aurelii, 94). Через пятнадцать веков после Аврелия Августина этот тезис: единство обозначающего (le signifiant) и обозначаемого (le signifié) – был сформулирован Фердинандом де Соссюром:

«Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психическая сущность»

(Соссюр, 1977, 99).

Согласно ему, «языковой знак» состоит из «акустического образа» и «понятия» и

«обе стороны языкового знака психичны и связываются в нашем мозгу ассоциативной связью» (там же).

Нашей целью является не запоздалая критика общетеоретических идей зачинателя структурно-функционального языкознания Ф. де Соссюра, которому многим обязаны и выступившие после Великой Отечественной войны советские языковеды, – мы выступаем здесь против метафизического, следовательно, нематериалистического и недиалектического понимания в лингвистике двух центральных категорий, которыми для нас в настоящее время оказываются «знак» и «система знаков», или «знаковая система».

Фердинанд де Соссюр в своих лекциях по общему языкознанию (см.: Соссюр, 1977) близко подошел к правильному пониманию значения этих категорий для науки о языке, но не осмыслил их со стороны материалистической диалектики. В таком метафизическом виде они были усвоены его учениками и последователями. Это обстоятельство обнаружилось особенно наглядно на международном симпозиуме в Магдебурге на тему «Знаки и система языка» (Zeichen und System der Sprache. I Internationales Symposium. Magdeburg, 1964), где разгорелся спор адептов «односторонности» и «двусторонности» знаков – унилатералистов и билатералистов, несколько напоминающий древние споры сторонников physei или thesei в отношении названий «вещей» или аналогистов и аномалистов в отношении порядка или беспорядка в языке. Можно утверждать, что унилатералисты заняли более надежную позицию, убеждая противников в материальности знаков и в «идеальности» (психической природе) их значений. Однако в пылу семиотических споров унилатералистов и билатералистов как будто было забыто самое главное – то, что любой факт (соответственно – явление) объективной действительности может быть знаком только в знаковой, или семиотической ситуации, обычно являющейся частью коммуникативной ситуации, т.е. ситуации общения живых существ, пользующихся тем или иным «сигнальным кодом» или системой знаков, в случае общения людей – каким-либо человеческим языком. Не рассматривая здесь специально всевозможные заблуждения, какими бы интересными они ни были для истории вопроса, скажем, что из семиотического лабиринта нам помогает выбраться ариаднина нить материалистической диалектики и ленинской теории отражения.

Едва ли с полной достоверностью можно установить, кто и когда именно впервые дал классическое определение знака (signum): aliquid stat pro aliquo («что-то стоит вместо чего-то»), но, во всяком случае, оно многократно повторялось и в нашем XX веке, например в книге К.Л. Бюлера «Теория языка. Репрезентативная функция языка» (Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache. Jena, 1934) в качестве одной из его четырех аксиом. В этом примитивном определении знака, конечно, нет еще указания на того, для кого «что-то» является знаком «чего-то», и на обстановку, в которой осуществляется связь «чего-то» с «чем-то».