Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи

– О, юная госпожа, юная госпожа пожаловала со своим питомцем… – Старенький хайванат-баши, управитель зверинца, спешил навстречу Орысе, часто и мелко кланяясь. Пардино тоже поклонился, совсем дружески; когда старик потрепал его пышные бакенбарды, зверь сощурился, но стерпел: от управителя, единственного, кроме хозяйки, он мог принять некоторую фамильярность. – Добро пожаловать, юная госпожа! Давненько не видывал тебя в нашем зверином санджаке, давненько, давненько… Уже полгода, верно? А уж так-то ты за эти месяцы выросла и стала еще прекраснее, юная госпожа. В твои годы для девочек это обычно, но ты, юная госпожа, тут превосходишь многих, о да, да… Почти столь же превосходишь, как твоя рысь – ангорскую кошку.

Так разговаривать с дочерью султана никому не полагалось, но хайванат-баши всегда был на особом положении, точнее, вне всяких положений вообще. Он был такой весь из себя хайванат-баши, командир животных и тех, кто ухаживает за ними. Даже имени его никто не знал, хотя, конечно, оно значилось где-то в архивах дворцовой канцелярии.

Что такое Звериный Притвор в дворцовой иерархии? Ничто и трижды менее чем ничто: не им держится дворец, а уж о Блистательной Порте в целом тем паче речи нет. Однако иметь зверинец считается приличным, те или иные «хранилища» зверей и птиц есть и были у многих прославленных владык, даже франкских, не говоря уж о носителях истинной веры. Так что негоже Столпу Вселенной обходиться без того, чем обладают иные, многожды менее достойные. Потому есть султанский приказ, и под его благодатной сенью это дворцовое ведомство процветает в отведенной ему тени, столь же безвредное и декоративное, как йезидские петухи в пределах Пушечных Врат.

Так сестры думали еще пару лет назад. И хорошо, что они думали именно так. Поскольку три года назад, когда Пардино-Бей был котенком, Орысе показалось было, что хайванат-баши как-то запретно на него поглядывает. Она долго искала сравнение – и вспомнила, что примерно так ведет себя Гюльфем-хатун, тридцатишестилетняя старуха, вроде бы давно и полностью смирившаяся со своей судьбой мирно отставленной наложницы, когда искоса поглядывает на новое рубиновое ожерелье, охватывающее шею Хюррем-хасеки. С завистью поглядывает, но все же хорошо осознавая, что у нее нет и быть не может права на такую драгоценность.

Вполне понимая, что у ничтожного управителя зверинца нет и не может быть права как-то изъять в свою пользу подарок, предназначенный для султанской дочери, Орыся безбоязненно посещала Притвор, в том числе и с рысенком, на поводке и без. Вскоре она осознала, что взгляды управителя следует трактовать иначе: он смотрел на растущего звереныша не с завистью, а как ценитель, сожалеющий, что за таким сокровищем, может быть, недостаточно хороший уход, плоховато хранимо оно и ценимо. Так что, когда старик понял, как хорошо Пардино у его юной хозяйки, то совсем уж перестал поглядывать на рысенка с чувством уязвленной собственности и смотрел теперь с чистым восхищением.

На хозяйку тоже, но уже «вторым взглядом», словно на приложение к ее питомцу. Впрочем, приметлив был. Кто как растет, чахнет или хорошеет, хайванат-баши даже у людей замечал. Насчет масти и пятен он тоже не ошибался. Так что при встрече с ним как «госпожа Михримах» Орыся особенно внимательно следила, чтобы прическа закрывала виски. У Разии, служанки, они и так чадрой скрыты.

Сейчас она была «госпожа Михримах»: без служанки и без белой плоскомордой собачки (которой управитель никогда не интересовался), но с иберийской рысью. Так в основном сюда и ходила. У сестры Звериный Притвор особого любопытства не вызывал, разве что если туда какая-нибудь диковинка поступит, из самых красивых: заморская птица с ярким и сложным, как праздничное платье, оперением… или мелкий потешный маймунчик, шерсть которого, мордочка и зад тоже обычно окрашены в по-птичьи яркие цвета…

– Кого хочешь посмотреть сегодня прежде других, юная госпожа? У полосатой африканской ослицы потомок родился. Молодые Коблан-хан и Коблан-хатун, так долго ссорившиеся, наконец-то поладили, так что к весне надеемся на тигрят. А вот от тибетских сарлыков мы с тобой, госпожа, потомства так, видать, и не дождемся, увы. Более того, самого лучшего быка мы уже потеряли. Все-таки слишком жарко у нас. Не всякий, кто в Истанбул привезен, тут выживет: иной совсем не для наших краев рожден…

Орыся собралась было милостиво-снисходительно усмехнуться («мы с тобой, госпожа, потомства так и не дождемся» – надо же!), но при последних словах старика у нее словно бы мороз прошел по коже. Воистину: иных в Истанбул привозят не для жизни. Будь то хоть косматый горный бык, хоть…

– Так куда, госпожа, желаешь пойти сначала? Если будет дозволено дать тебе совет, то, может быть, к новичкам? У нас таких со времен твоего прежнего посещения трое: двое, хе-хе, кони, оба, хе-хе, в центральном пруду сейчас, а один… пожалуй, человек. Хе-хе. Ну, сама увидишь. Начнем с тех, кто лошадиного рода, да? С твоего позволения, конечно…

Орыся кивнула. Сказать что-либо остереглась: голос у нее мог дрогнуть, а это совсем ни к чему.

Они прошли по узенькой, как тропка, аллее, вившейся меж звериными палатами, хижинами и темницами-узилищами, тут уж кому как. С двух сторон жирафы – высоченные вольеры им были по грудь – склонили над тропой свои царственные шеи. Старик мимоходом погладил бархатистую морду одному, девушка – другому. Пардино-Бей у ее ноги напрягся, но стерпел, не бросился защищать хозяйку.

Насчет одного из «коней» Орыся догадалась заранее, еще прежде, чем они вышли к большему из двух бассейнов, что в ограде Притвора. Конечно, конь-птица. Не такая уж диковина, пеликанов в зверинец завозили часто, в малом пруду и сейчас, наверное, содержится их семейство: самец-султан и несколько самочек. Даже странно, отчего управитель решил ей показать этого «коня» раньше, чем африканского осленка.

Но когда они вышли на берег пруда, поняла. Конь-птица как раз на берегу сидел, прихорашивался. Он, видать, был ручной, оттого подпустил к себе вплотную, в воду кидаться не стал. И был он так огромен, что сразу стало ясно: вот это и есть султан, а тот, что в малом пруду, отныне будет на положении евнуха, без доступа к гарему… то есть такого доступа.

Выпрямившись на перепончатых лапах и вытянув шею, он, конечно же, мог бы посмотреть на девушку сверху вниз. А в размахе крыльев, наверное, вообще два ее роста было. Ангелу такие крылья впору. Бело-розовые, непорочного цвета, лишь маховые перья темные, как грех.

Хайванат-баши посмеивался над франкским суеверием, что конь-птицы на гнездовье, если им не удастся поймать рыбу, будто бы способны распарывать клювом собственную грудь и кормить голодных птенцов своей кровью. А когда Михримах с Орысей, еще совсем несмышленые в ту пору, начали было донимать его вопросами, правда ли, будто пеликан в своем горловом мешке носил камни в Мекку для постройки первой мечети, сделал вид, будто не слышит. Но сейчас девушка чуть было не спросила старика об этом снова. Потому что можно было поверить: такой великан унесет в подклювном мешке хоть целый булыжник.