Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

К этому времени в его мозгу вновь зашевелилась одна и та же мысль: не может быть, чтоб Шатрова так вот и отбросила его прочь, как истрепавшуюся вещь, его, Митьку?! Зашевелилась, подогревая все более и более.

И вот на прошлой неделе он все-таки, не понимая, как это случилось, оказался в доме Шатровых.

Старик Анисим лежал, укрытый, на кровати. Рядом, на табуретке, стояли пузырьки с лекарствами.

— Вот, Ирка… — тяжело дыша, выдавил Курганов, опускаясь на лавку. — Я пришел… сам пришел.

— Незачем тебе приходить сюда.

Анисим шевельнулся, с трудом повернул землистое, осунувшееся лицо.

— Почто же, поговорите, — сказал он уже явно через силу. — Хорошо, что пришел… Вы поговорите, а я послушаю.

Митька вынул было папиросу.

— Не кури, пожалуйста, — предупредила Ирина. Она поправила деду подушки, одеяло, отошла вглубь комнаты и оттуда произнесла: — Ну?

— Так почему же… незачем мне? — спросил Митька, не поднимая головы. — Я же не глупый и вижу, что я тебе… И вот я — сам… Ты это… понимаешь?

— Понимаю, — тихо произнесла Иринка.

— Ну…

— А вот что… Хорошо, что раньше не пришел. Я ведь поверила бы тебе, как…

— А сейчас — не веришь разве? — быстро спросил, почти выкрикнул Митька.

— А что сейчас! — повысила голос Ирина. — Тебе потянулся навстречу цветок, а ты под сапог его… Да тебе не в первый ведь раз.

— Как… под сапог?

— Молчи! Все ты понимаешь! — уже сквозь слезы выкрикнула Ирина, отвернулась. Но тут же справилась с собой, заговорила спокойнее: — А потом… потом я до конца узнала и про Зину, и вообще какой ты… какая душонка у тебя гадкая и мизерная.

— Мелкая, может? — усмехнулся Митька, чувствуя, что опять может взорваться его оскорбленное самолюбие.

— Нет, мизерная. И тогда словно другим сапогом ты…

Митька помолчал, обдумывая, как ее разубедить в этом. Но придумать ничего не мог и спросил:

— И что теперь?

— Ничего. Погляди, что там, под сапогами твоими…

Митька поднялся.

— Я и помру теперь спокойно, — проговорил вдруг Анисим. — Поговорила, Иринушка, ты хорошо…

— Значит, все? — спросил Митька, шумно дыша. — И с концом?

— Все, — по-прежнему не глядя на него, ответила Иринка.

Только на улице Митька заметил, что вспотел, что от пота он весь мокрый. И только здесь, кажется, осознал до конца, что это ведь, собственно, ему от ворот поворот…

Он растоптал вынутую еще там, у «них», папиросу так, что от нее ничего не осталось. Он стремительно зашагал по улице, не видя ни встречных, ни поперечных…

Опомнился он уже на краю деревни, сообразил, что идет не туда. Повернулся, побежал домой, схватил новый костюм, переоделся.

— Ты куда, Митенька? — с беспокойством спросила мать.

— Я ей покажу, я покажу! — закричал Митька, рассовывая в карманы деньги. — Я вот возьму и на калеке женюсь! Пусть тогда от зависти порычит!

Митька не соображал, что говорит. Зато Степанида отлично соображала и все понимала.

— И то, и то… — поспешно закивала она.

— Что «и то»? — повернул к ней Митька взлохмаченную голову.

— Да, сказывают, вылечили ее, и рубцов…

— А пусть хоть вся в рубцах! Пусть хоть страшилище страшное…

Митька выскочил из дому, крупно зашагал на полустанок.

…В поликлинике Вера Михайловна встретила Курганова с некоторым удивлением. Затем сухо сказала:

— Я думаю, теперь-то незачем. Нет надобности.

— Нет, есть! — решительно отрубил Митька. — Мне — есть! Пустите — или… я сам.

Вера Михайловна пожала плечами:

— Что ж… пожалуйста.

…Елена Степановна лежала в четырехкоечной палате возле окна и глядела в потолок.

— Здравствуйте, — несмело сказал Митька, останавливаясь возле койки.

Краснова медленно повернула к нему голову, в глазах ее что-то дрогнуло.

Митька ожидал ее увидеть забинтованной, похудевшей, как старик Анисим, с глубокими шрамами на щеках. Никаких бинтов, никаких шрамов не было. Только на правом виске расходились лучиками бледноватые полоски, да на лбу, у самых волос, была наклеена пока тоненькая полоска пластыря.

Рядом с кроватью стояла белая тумбочка, на ней лежало несколько журналов, книг, овальное зеркало с целлулоидной ручкой.

Елена Степановна долго смотрела на Митьку, точно никак не могла узнать его.

— Это вы? — еле слышно проговорила наконец.

— Я. — Митька улыбнулся. И подумал, что улыбка его, видимо, жалкая и ненужная.

А девушка снова принялась не мигая глядеть в потолок. Глаза ее заблестели, потом наполнились слезами. Митька стоял как истукан, не зная, не соображая, что ему теперь делать, что говорить.

А Елена Степановна, как и тогда, зимой, в станционном медпункте, тихо произнесла:

— Уходите.

…Как Митька вышел из поликлиники, как добрался домой — он не помнил. Вагонные колеса всю дорогу отстукивали и отстукивали: «У-хо-ди-те… У-хо-ди-те…» Совсем почти не подмерзшая за ночь снежная жижа от самого полустанка до Зеленого Дола чавкала под сапогами, издевалась: «Уй-дешь? Уй-дешь?»

«Черта с два! — почти криком кричал Митька. — Черта с два!» Но что «черта с два» — и сам не мог бы объяснить. Просто билась в мозгу, как бабочка об оконные стекла, одна и та же мысль: «Кажется, Зинка ведь Никулина вчера приехала. Ага, Зинка, Зинка, Зинка…»

И он, минуя свой дом, направился к Никулиным.

Когда заходил в сени, у него мелькнула злорадная мысль о матери: «А ведь приведу ей сейчас, однако, жену в дом. Вытянет лицо от радости…»

Едва он вошел в избу, Зина встала из-за