На руинах империи - Брайан Стейвли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей было прекрасно!
В ее крови пел Менкидок.
«Опасность! – раз за разом напоминала она себе. – Ложь! Ты превращаешься во что-то незнакомое, во что-то страшное».
Что-то в ней еще помнило об этом.
«Подумай, что сталось с Джононом, – уговаривал тихий голос. – Подумай, что сталось со всем континентом».
Но все ее существо только смеялось в ответ, и этот смех был громче голоса разума. Когда из-под снега проступили камни, она ускорила шаг, пустилась бегом, запрыгала с валуна на валун, упиваясь легкостью и силой. Не верилось, что она – та сломленная, побежденная женщина, что столько недель корчилась в темноте карцера. Стоило вспомнить ту себя, ее тошнило, но тошнота быстро отступала, испарялась, как вода с раскаленной плиты.
Следовало обдумать план действий, но Дхар не знал точно, где Джонон, далеко ли ушел. Можно было всю ночь красться по ущелью, шмыгая из тени в тень, а потом узнать, что опоздала, что он вышел из терпения и сотворил с Крысой такое, что сказать нельзя. Лучше было спешить, обратив в свою пользу скорость, силу и внезапность. Немного удачи, и она перехватит его в пути, ударит в спину, порубит в куски, не дав даже понять, что происходит…
Нет.
Она хотела, чтоб он увидел. Чтобы понял. Пусть знает, что не смеет хватать детей, использовать их как пешки в какой-то своей игре. Уж в этом-то Дхар был прав. Больно высоко адмирал себя ставил, на том и сломался. Пусть осознает это, прежде чем она вонзит клинок.
А потом…
Кшештримское кольцо оттягивало карман – маленькое, но тяжелое, как свинец; обжигающее, как лед. Гвенна погладила его пальцем.
– Как только Джонон умрет, я его надену.
Она заставила себя выговорить это вслух, представила, как достает кольцо из кармана и снова втискивает в него палец. Трудно будет – трудно возвращаться к боли, к тяжести тела, к усталости, – но она не раз справлялась с трудностями. Просто еще одна добавится.
– Убить Джонона, – сказала она, – и конец.
– Убить Джонона?
Мужской голос отдался от стен ущелья – сочный, радостный, словно наслаждающийся ему одному понятной шуткой. Гвенна замерла, оступившись на ломком камне, выдернула из ножен мечи. Облака пробегали по лунному диску, по валунам скользили тени. Валуны предлагали десятки укрытий, но Джонон не стал прятаться.
Он сидел в десятке шагов от нее на большом, словно воз, валуне, и обнаженный кортик лежал на камне под рукой. Луна блестела на стали и в его глазах. Одной рукой он кривовато отдал честь, в другой держал что-то похожее на баранье бедро. Под ее взглядом поднес мясо ко рту, зубами оторвал полоску и стал жевать. В нем еще остались черты прежней привлекательности: линия подбородка, наклон плеч, но менкидокская болезнь перекроила ее под новые ужасные цели.
Гвенну накрыла жажда боя, но она сдержалась, увидев Крысу.
Девочка свернулась в тени у основания валуна. Джонон связал ей запястья и лодыжки. Из скрытой волосами раны по лицу текла кровь. Крыса увидела Гвенну, вскрикнула, попыталась сесть, подалась к ней, натягивая веревки.
– Гвенна Шарп!
– Я здесь, – ответила Гвенна. – Я уже здесь.
Джонон поощрительно кивнул.
– Она здесь. Вы здесь. – Он шумно высосал что-то застрявшее в зубах, проглотил и улыбнулся. – Я знал, что придете.
На этот раз позыв кинуться в атаку зародился внутри и толкнул Гвенну на два шага вперед, прежде чем она совладала с собой. Если под обвалом уцелел Джонон, могли выжить и Лури с Чентом. Маловероятно, почти нереально, но ведь вот он, адмирал, восседает на камне и опять ей улыбается. Он кивнул, словно подбадривая, и откусил новый кусок. В свалявшуюся бороду потекла кровь. Он опустил взгляд, хотел вроде бы вытереть пальцы о мундир, но только передернул плечами.
– Где Лури? – резко спросила Гвенна, заглядывая ему за спину.
Если это засада, Джонон будет отвлекать внимание на себя, а удар нанесут те двое.
– Где Чент?
Словно отозвавшись на оклик, из-за валуна выдвинулась тень. Гвенна не сразу узнала в ней человека – не то что знакомого ей моряка. Чент, словно наперекор холоду, сорвал с себя всю одежду, оставив лишь абордажную саблю на кожаном ремне. Он по-звериному припадал к земле, глядел стеклянными глазами, ронял с губ слюну. Когда ветер переменился, от него потянуло голодом. Чент переводил взгляд от Гвенны к Крысе и обратно.
– Вот и он, – весело объявил Джонон, кивнув на исковерканное существо.
«Говори, – приказала себе Гвенна, сдерживая порыв биться, рубить, убивать. – Говори, пока не обдумаешь, что делать».
– Мы думали, вы убиты лавиной.
– Вы думали, мы убиты! – Джонон опять расхохотался, голос его переполняла радость. – Вы правильно выбрали страдательный залог. На «я думала, что вас убила» не решились?
Он подмигнул ей.
– А с Лури что? – спросила Гвенна, озираясь.
– Бедняга Лури, – развел руками Джонон. – Чент, не скажешь ли командиру Шарп, что случилось с Лури?
Чент поморгал, словно не понял вопроса, а потом сощурил глаза.
– Хрусть!
Гвенна с трудом разобрала его речь.
Адмирал снисходительно улыбнулся:
– Полагаю, моряк, ты искал слово «раздавлен». – Он перевел взгляд на Гвенну и горестно, как на похоронах, кивнул на моряка. – Вам и вправду удалось убить Лури.
– Лури мямля, – бормотал Чент. – Лури тупой.
Он принялся жевать губу и сгрыз ее до крови.
– Верно, – кивнул Джонон. – Ну что ж. Не пристало дурно отзываться о мертвых, но Лури и правда показал себя не слишком ловким, когда вы спустили на нас все эти камни.
Пожав плечами, он взмахнул костью в правой руке.
– И потому мы его съели!
Чент повернулся к своему адмиралу, кое-как выпрямился, неловко отсалютовал и подтянулся, будто припомнив военную выправку.
– С вашего позволения, адмирал, кое-кто не прочь бы еще поесть.
У Гвенны в животе все перевернулось.
– Жадность, Чент, – с огорчением покачал головой Джонон, – не пристала аннурскому моряку.
– Отпустите девочку, – оборвала их чудовищный разговор Гвенна.
Джонон насупился, заглянул за край валуна.
– Ах да, девочка…
Крыса с рычанием отпрянула от него.
– Конечно, пусть уходит.
– У нее ноги связаны, – сказала Гвенна, подавив удивление.
– Легко исправить, легко исправить, – небрежно отмахнулся Джонон. – Чент, разрежь веревки, освободи ребенку ноги.
Приказ привел моряка в полную растерянность. Он похлопал себя по голой груди,
