Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.) - Владимир Топоров

145

«Глубина книжная» —> «глубина книги» = «Книга Глубины» (ср., правда, с иной мотивировкой, глубокая песня, общее обозначение для исторических, протяжных военных и бытовых песен. СРНГ, 6, 1970, 206).

146

147

Ср. помимо глубинныя книги («Житие Авраамия Смоленского») такие примеры, как: Мысленаг(о) сего моря и глубиннаг(о) разумныма очима и таиныма вижю плавающаго ж в нем с корабли ово в тихость преходяще, ово потопляющего) люте волнение мира сег(о). Корм. Балаш., 415 об. XVI в.;— Глубинный змии и проклятыи. Жит. Андр. Юр. 86* (ср.: глубный змии проклятый. Ж. Андр. Юрод. ВМЧ, Окт. 1–3, 137. XVI в. – XVII в. [ср. ведийского Ахи Будхнья, змея глубин]; а также «глубинного льва» — кита, см. Климент Смолят., 129. XV в. – XII в.); — Божиею силою и высость, и глубость, долгость и ширость, еже ес(ть)… видимаа же и невид(и)мая ж тварь, съдръжится. ВМЧ, Дек. 1–5, 229. XVI в.; — По глубимъ ся въпрашаимъ. Ио. Экз. Бог., ЗН. XII в.; — … и въ старости глубоце къ Господу отъиде. Симеон, лет., 91; — Высочайши небесе ничтоже вемь. И глубочайши ада ничтоже знаю. (Чел. Ник. Добрынина). Суб. Мат. IV, 29. 1665 г., ср. глубокодольный и др. См. Слов. русск. яз. XI–XVII вв., 35–36.

148

См. Иванова 1982, 31.

149

Следует напомнить, что определение Господня суда как страшного, характерное и для «Жития Авраамия», и для фольклорной традиции духовных стихов о Страшном Суде, и для текстов типа «Беседы трех святителей», в библейских текстах, строго говоря, отсутствует. Образ Страшного Суда — своего рода поздняя контаминация двух других, неоднократно встречающихся в библейских текстах образов — суда Господня и страшного Господа (страха Господня). К первому образу ср. 2 Пар. 19, 6, 8; Псл. 18, 10; 102, 6; 118, 75; Иер. 9, 24 и др. и многие косвенные примеры, в частности, в перволичной форме, когда субъектом речи и суда, о котором в ней сообщается, выступает Господь (ср. Быт. 15, 14; Исх. 6, 6; 12, 12 и др.); ко второму —ср. Вт. 10,17 (Ибо Господь, Бог ваш […] Бог великий, сильный и страшный); Псл. 46, 3 (Ибо Господь всевышний страшен); Псл. 88, 8 (Страшен Бог в великом сонме святых, страшен); Псл. 88, 8 (Страшен Бог в великом сонме святых, страшен), ср. Псл. 18, 10 (Страх Господень чист, пребывает вовек) и др. Страшны также имя Господа (1 Пар. 17, 27; Псл. 98, 3; Мал. 1, 14), его дела (Псл. 144, 6; Ис. 64, 3), сила (Ис. 10, 33), день его (Иоил. 2, 11, 31, ср. Мал. 4, 5), ожидание суда (Евр. 10, 27, в характерном контексте: Ибо, если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи, Но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников, 26–27), наказание от Бога (Иов 31,23), великолепие окрест Бога (Иов 37, 22).

150

Ср. также «частные» книги — браней Господних, Праведного, Моисея, Исайи, дел Соломоновых.

151

Варианты: Скажу ли я вам своею памятью, / Своею памятью, своей старою; — Я скажу вам, братцы, не по грамоте, ; Не по грамоте, все по памяти; — я вам так скажу, братцы, по памяти, / по памяти, как по грамоты; — Хорошо сказал, сударь, по памяти / нам про эту книгу голубиную; — Ты скажи, пожалуй, своею памятью, / Своею памятью стародавную — Варенцов 1860, 12, 21, 31; Голубиная книга. 1991, 36, 46 (вариант из собрания Кирши Данилова, № 60) и др.

152

В известной степени эти два источника знания напоминают несколько иначе организованное соотношение двух способов знания в древнеиндийской традиции, начиная с ведийских времен, — smrti-, т. е. по памяти, и sruti-, т. е. услышанное, со слуха. Первое «знание» акцентирует его внутреннюю природу, традицию, второе — непосредственное обращение к источнику, внешнему для познающего, и способность восприятия сообщения такого источника (в случае «Голубиной книги» — письменного, «печатного», книжного).

153

Ср. в «Житии Авраамия» и другие примеры, принадлежащие сфере памяти (причем слово память фланкирует весь текст, отмечая начало и конец его, соотв. — … его же день успениа ныне празднующи память чтемъ и Иже и ныне […] успениа память празднуемъ […] ликоствующе въ память успениа преподобнаго Авраамиа): въспоминающу житие преподобнаго и не сущу написану […]; … и мыслью въспоминая святаго града Иерусалима и гробъ Господень; помянемъ, колико злыхъ, яже сътворихомъ и забытью предахомъ; Достойно же есть помянути зде о великомъ светиле всего мира; И се есть подобно помянути повесть некоего отца духовна […]; […] тогда ся помянемъ без года […]; И хотя Богъ блаженаго Авраамиа объявити, некоему помянут и възложи на сердце Богъ, сущу иерею, яко, шедъ, помяну христолюбивому епископу Игнатию […]; Лепо же есть помянути и о житьи преподобнаго отца Феодосья Печерьскаго […]; Тако же блаженый помянувъ […] Божию волею […]; поминааше бо о собе часто о разлучении души от тела; онъ же страшный судный день Божий поминая […].

154

Ср. также круг слов с корнем ум- и мысл-/мышл- в «Житии»: и дай же ми разумъ, просвещенъ Божиею благодатью; и просвети сердце мое на разумение заповедий Твоихъ; […] а инемъ чюдитися таковому детища разуму. Господня бо бе благодать на немъ, просвещающи разум его; вся бо ему Господь откровенно даяше разумети и др.; — […] и просвещая свою душу и по мыслъ; яко же бысть и се ему отъ Божиа промысла; тако бо бе благодатью Христовою утешая приходящаа, и пленяя ихъ душа и смыслъ ихъ; Се же все бысть отъ Божия промышления; И егда же […] въ возрастъ смысла пришедшу […]; То же на собе блаженый помышляше и др.

155

В гностическом учении Валентина Ум (Νους), второе из произведенных начал, соотносится с Единородным и Отцом всяческих, как бы первым предвосхищением Христова образа. — Согласно «Стиху о Голубиной книге», ум–разум, если и не вполне персонифицирован, то во всяком случае непосредственно связан с Христом, неотъемлемое его свойство, что придает уму–разуму «логосно–активную» окраску (слово —> дело) и тем самым отличает его от помыслов, пассивных намерений, желаний сердца, остающихся невоплощенными, потенциальными. Для того чтобы помыслы воплотились, нужна активная воля (ср. θέλημα у Валентина). В русской мифопоэтической традиции воля обычно своя, она своевольна и произвольна, не контролируема разумом (в отличие от свободы) и присуща отрицательным персонажам с деструктивной функцией, ср.: Ежель не поверует он веры христианская, ; Ты пусти змею на свою волю, / Потребит змея их всех до единого, / Не оставит им людей на семены и далее: Я пущу змею на свою волю… и далее, как в предыдущем примере («Егорий, царевна и змей»). Реконструируется двучленное сочетание *Vel-/*Vol- & *vol'a (:*voliti : *veleti), Велес–Волос и воля, о чем подробнее в другом месте.

156

См. Бурцев 1902, 88–89.

157

См. Киреевский 1848, ч. 1, 4–10, № 2.

158

В связи с именем Авраамия может представить некоторый интерес употребление имени Абрамий в русских духовных стихах, особенно в связи с темой Страшного Суда, столь актуальной для Авраамия Смоленского. Это имя появляется, когда Иисус Христос, вняв просьбам матери простить грешные души,… вытащил душ праведных / Из муки из вечныя и обратился к ним: «Идите вы, мои праведные, / Идите вы ко Абрамъю в рай, ко праведному / […]» — «Страшный Суд» или в другом варианте: «А берем только души праведные, / Отдаем во Царство Небесное / К святому Абрамию — отцу праведному», — «Об архангеле Михаиле и Страшном Суде», см. Киреевский, 71–72, № 34; Варенцов, 137–142. — Имя Абрамия появляется и в духовном стихе «Два брата Лазаря», основанном на евангельской притче о богаче и нищем Лазаре (Лк. 16, 19–31). Когда бедный брат умер, Господь послал за его душой ангелов. Они Посадили душеньку–mo на пелену, / Понесли они душеньку–то на небеса, / Отдали душеньку к Абрамию в рай. Вскоре умирает и богатый брат, но его ждало иное — ангелы Вкинули душеньку в кипимый огонь. / Молился богатый день до вечера, / Не взможет богатый муки стерпеть, / Взирает богатый из муки на рай. / Как видит богатый Абрама в раю, / А возле Абрамия брата Лазаря. — «Два брата Лазаря», — Якушкин, 504–507, № 13. — Разумеется, никакие конкретные выводы из этих совпадений в имени не могут быть достоверными. Если что из этого и может быть извлечено, то оно относится к сфере религиозной психологии, точнее, к ответу на вопрос, что значило для Авраамия Смоленского совпадение его имени с именем библейского праотца в ветхозаветных текстах в одном случае и в русских духовных стихах (если, конечно, Авраамий был знаком с ними или с чем–то им подобным), так решительно «вдвинувших» Авраама в роль судьи, определяющего посмертную судьбу человека и тем самым связанного и с тематикой Страшного Суда (вопреки библейской и специально христианской традициям).