Труды - Антоний Блум

И когда я говорю о молитве, я говорю не о том, чтобы вычитывать те или другие молитвы, а о том, чтобы ей становиться перед Богом и знать, что она – как плодотворная земля, на которую должен сойти Святой Дух, как Он сошел на только что сотворенный мир в начале книги Бытия (Быт 1:2). Вот что должно произойти с ней и с ребенком, который зачат ею. И поэтому, кроме того, что я уже сказал, мать должна научиться молиться не словами только, но всем своим существом, себя самое, и всю свою жизнь, и жизнь и все будущее ребенка приносить Богу как бы в дар. И одновременно просить о помощи и о защите, потому что как можно защитить кого бы то ни было, если не защитит Бог?

Вот я сказал это, и мне вспомнилась одна чета, которую я знал, когда был юношей. У них родился ребенок. Они оба работали и приходили в церковь. И кто-то раз сказал: «Как вы можете уходить на работу и приходить в церковь, оставляя ребенка одного на квартире? А вдруг что-нибудь случится?» И я помню, мать с изумлением простого сердца посмотрела на спросившего и сказала: «А чем я могу защитить своего ребенка, если Бог его не защитит? А если Он его защитит, то я могу спокойно стоять в церкви, молиться, потому что благодать Божия на ребенке».

Это всем нам надо помнить. Это надо помнить не только в каждой семье, но, когда мы окружены людьми, помнить, что мы друг за друга ответственны и что мы друг другу можем подарить встречу с Богом или ужас отделенности, когда нашим поведением, нашим словом, всем нашим существом мы или составляем преграду для этого человека, или, наоборот, открываем ему путь к Богу. Иногда мы ничего не можем сделать, кроме как человека как бы подвести к Богу и предоставить Богу сделать то, чего мы сами не можем сделать. Тут мне вспоминается фотография доктора Швейцера, эльзасца, который бросил все, чтобы уехать в Африку и лечить местных жителей. Он стоит в профиль (у него было очень характерное лицо, строгое, умное, участливое), а перед ним маленькая негритянка держит в своих руках малюсенького ребенка и его подносит доктору Швейцеру, без слов, как бы говоря этим движением рук и движением всей души своей: «Мой ребенок болен, он страдает, мне за него страшно, я ничего для него не могу сделать, но ты, доктор, все можешь, возьми ребенка и спаси его!» Так мы можем относиться к каждому человеку в нашем окружении, и особенно когда ожидается ребенок и будущей матери и зачатому ребенку нужны помощь любви, молитвы всех, кто ее знает или даже не знает. Человек рождается в мир, новая судьба входит в мир, и эта судьба должна быть окружена покоем, благодатью и молитвой.

Но приходит время, когда ребенок родился, что делать тогда? Ребенок уже не связан с матерью так, как был связан вначале, но он связан глубинными связями с матерью и отцом, и то, что происходит между ними и в них, отзывается на нем. И одна из вещей, которая отзывается, это то, как родители молятся над ним, около него, вместе. Я вспоминаю опять-таки одного человека, который мне говорил: как важно, чтобы, когда ребенок родился (и еще до того, но когда он родился – тем более), родители, если могут, пели над ним церковные песнопения, чтобы эти песнопения как бы переплелись со всеми фибрами его души, его сознания, его подсознания, стали частью его самого, и как важно произносить над ним добрые молитвы, молитвы, которые этого ребенка возносили бы к Богу и низводили благодать Божию на него.

А потом ребенок растет, и тут опять-таки большую роль играют родители и окружение. Очень часто бывает, что ребенка стараются научить молиться, и для этого его как бы «натаскивают» на молитву. Его заставляют заучить те или другие молитвы или помогают произносить их, забывая, что за пределом тех взрослых слов, какие мы хотим ему навязать, есть целый мир взаимных отношений между Богом и душой этого ребенка. Я вам дам пример. Много лет тому назад был у нас в приходе маленький мальчик, родители которого были сугубо благочестивы, то есть каждый вечер этот ребенок становился, вернее, его ставили перед иконами, и мать вслух произносила молитвы, которые он должен был повторять. И как-то вечером, после того как они так помолились, мальчик посмотрел на маму и сказал: «Мама, мы теперь отмолитвословились, нельзя ли нам помолиться Богу?» И когда она спросила: «Что ты этим хочешь сказать, разве мы не все сказали, что надо было?» – он ответил: «Нет, мне хочется с Ним поговорить, Ему рассказать, какой день у меня был, чего я боялся, поблагодарить Его и попросить о помощи, и еще кое-что рассказать». И мать, слава Богу, не перечила, а дала этому ребенку высказаться.

А порой, вместо того чтобы дать ребенку высказаться или прочесть с ним молитвы, надо ему дать свободу поступить так, как ему бы хотелось. И тут я хочу вам два примера дать. Первый пример относится к одному моему племяннику. Когда он был маленьким мальчиком, он жил у нас и по вечерам, перед тем как лечь спать, читал коротенькую молитву. Как-то раз он заигрался, и когда доплелся до постели, видно было, что он не в состоянии собрать своих мыслей. Он поднял глаза к иконе, послал этой иконе воздушный поцелуй со словами: «Спокойной ночи, Господи!» – и тут же заснул. И мне кажется, что этот поцелуй ребенка, это непосредственное движение его сердца было гораздо важнее, чем было бы вымученное чтение молитвенного правила. И другой пример такого же рода: мальчик шести лет, который теперь профессор в отставке в Америке, как-то во время пасхальной недели стал перед иконами (мать сидела в кресле) и принялся повторять: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав… Он это сказал раз, два, три, четыре. Мать его остановила, сказала: «Знаешь что, Петя, так нехорошо!» Он на нее посмотрел с тем выражением превосходства, которое бывает у детей, которые лучше нас знают правду Божию, и сказал: «Ты ничего не понимаешь – Он очень доволен!» И я думаю, что Он был очень доволен. Эти примеры нам говорят о том, что у ребенка есть своя чуткость, свое восприятие, и когда мы стараемся приобщить детей к тому, чем будет их взрослая жизнь, мы не должны эту детскую реальную духовную жизнь заглушить. А дети бывают очень чутки.

Опять-таки пример. В 1948 году я принял участие в съезде по религиозной психологии, читал там доклад о телесных приемах в Иисусовой молитве. Там была женщина-психолог, чуткая, тонкая, опытная женщина, которая говорила, как бережно надо относиться к восприятию ребенком того, что происходит между ним и Богом. Она каждый вечер молилась вместе с маленькой дочкой. Они молились вместе, душа в душу и заканчивали одной молитвой, которую этот ребенок назвал «прекраснейшая». По-славянски мы бы сказали «наикрашайшая». Это было завершение всего, после нее можно было заснуть, потому что ничего более прекрасного Богу сказать нельзя было. И в какой-то вечер эта маленькая девочка говорит: «Мама, сегодня наикрашайшую я сказать не могу». – «Как, почему?» – «Потому что я тебя так рассердила, что Бог не захочет слушать от меня такую молитву». Мать была умная, она сказала: «А чем ты меня так рассердила, что случилось?» Вы меня простите за реальность моего примера, девочка говорит: «Ты помнишь, сегодня в столовой я лужу сделала, и ты очень рассердилась и меня даже потрясла». И мать ответила: «Так это не ты виновата. Ты не могла удержаться, и не ты в этом виновата – я за тобой плохо смотрела. Виновата я, что рассердилась, это я не имею права сказать самую прекрасную молитву, а ты скажи ее от себя и, может быть, от меня».

Эти примеры, надеюсь, вам что-то передают. И опыт непосредственной, живой молитвы – молитвы, начинающейся с живого чувства к Богу и с таких слов, которые ребенок может произнести, которые не надуманны и не слишком сложны для него, может расцвести и дальше.

Я вам говорю все это, потому что каждый из нас в какой-то момент жизни будет проходить через то или другое. Как нам надо беречь детей от окаменения, к которому формальная молитва может привести! Сколько раз мне приходилось слышать от взрослых людей или от подростков, что их заставляли молиться до тошноты, так, что они больше не могли вынести молитвы. Молитвенные слова были им отвратительны, потому что не были соединены ни с каким моментом простой встречи с Богом. А встреча эта бывает и в пении, и в молчании, и в том, как ребенка можно обнять и стать перед иконой и ничего не говорить, дать ему встретить Бога так, как мы, взрослые, больше встретить Бога не умеем. И постепенно, по мере того как в нем развиваются и сознание, и ум, и чувство, ребенку надо помочь найти в молитвах, которые оставили нам святые, те слова, те чувства, которые выразят с большей силой, чем он сам умеет, то, что он хочет сказать Богу, или то, что происходит в нем в ту или другую минуту. Но для этого надо, чтобы он был свободен, чтобы чтение молитв не было рабством, и это нам надо сохранить через всю жизнь.

Я вспоминаю одно письмо святителя Феофана Затворника, который говорит: ты не считай, что надо все то вычитать, что написано в молитвослове. Соберешься на вечернюю молитву, открой молитвослов и начни читать первую молитву. Если на второй строчке слова тебя ударят в душу, взволнуют, прикуют твое внимание к себе, не иди дальше, повторяй эти слова и молчи над ними, и дай им действовать в тебе, как дрожжи действуют в тесте (Мф 13:33). А если у тебя двадцать минут времени на вечерние молитвы и эти двадцать минут пройдут на том только, что ты сейчас переживаешь эту строчку из первой молитвы вечернего правила, считай, что исполнил все правило, потому что цель правила не в том, чтобы Богу повторить молитвы, которые тебе чужды, а – зажечься этими молитвами и живую, загоревшуюся, пламенеющую душу принести Богу.