«Фрам» в полярном море - Фритьоф Нансен

Расчистка льда окончилась 27 марта. С левого борта снята была столь значительная часть льда, что открылись две с половиной доски ледовой обшивки. Все время, пока продолжалась работа, погода была довольно холодная: от -38 до -40 °C. Однако все обошлось благополучно, если не считать того, что Скотт-Хансен имел несчастье отморозить себе большой палец на ноге.

Моей парой у нарт был доктор. «Он вечно подозревает, что я в плохом настроении, а я подозреваю в том же его», – записано у меня в дневнике. Все дело в том, что я не люблю разговаривать, когда занят какой-нибудь работой; доктор же, напротив, становится необычайно разговорчивым. Когда я по обыкновению своему работал молча, доктор считал, что я в дурном настроении, и переставал болтать, а тогда то же самое я думал о нем. Недоразумение скоро, однако, выяснилось, и мы от души посмеялись.

После отъезда доктора Нансена и Йохансена на судне стало просторнее и возникла возможность иначе разместиться.

Я перебрался на правый борт, в каюту Нансена, точно такую же, как моя. Штурман Якобсен, который прежде помещался четвертым в большой каюте левого борта, получил мою каюту. В четырехместной каюте правого борта теперь осталось трое вместо четверых. А рабочая каюта снова попала в почет. Ламповые стекла в керосиновой печке полопались, но Амунсен заменил их жестяными трубками, вставив внизу для наблюдения за огнем кусочки слюды. Когда печка была готова, а каюту почистили и прибрали, она стала самым уютным и любимым помещением на корабле.

После приведения в порядок судна и складов мы позаботились об удобном спуске с судна на лед, для чего устроили на корме сходни, т. е. поставили два шеста, к которым приколотили планки, вырубленные из досок ящика, и снабдили их веревочными перилами.

После этого началась долгая и сложная работа по подготовке санного путешествия на юг – на тот случай, который, правда, всем нам казался маловероятным, если бы нам пришлось покинуть «Фрам». Мастерили нарты и каяки, шили мешки для клади, отбирали и взвешивали продовольствие и другие необходимые в пути вещи и т. п. Эта работа заняла много времени. Вдобавок было мало лыж, а необходимо было запастись крепкими, удобными лыжами хотя бы по одной паре на каждого человека. Но из чего было сделать их? На судне не оставалось больше годного для лыж материала. Правда, имелось большое дубовое бревно, которое можно было бы пустить на лыжи, но не было подходящей пилы для его разделки; маленькими ручными пилами нечего было и думать с ним справиться. Тогда мы додумались использовать пилу, служившую для распиливания льда. Амунсен переделал ее в обыкновенную длинную пилу для дерева, Бентсен приладил к ней ручки, и, как только она была готова, Мугста и Хенриксен принялись распиливать бревно. Вначале дело не клеилось, пила выскальзывала и гнулась, приходилось вновь ее разводить, но мало-помалу дело пошло на лад. 6 апреля бревно было распилено на шесть пар хороших досок, годных для изготовления лыж. Для просушки их положили в кают-компании.

Так как для перехода с тяжело нагруженными нартами по такому неровному бугристому пути, как полярные льды, канадские лыжи несравненно лучше норвежских, я заказал Мугсте 10 пар канадских лыж из кленового дерева, которое у нас на судне еще оставалось. Вместо сетки из ремешков оленьей кожи мы натянули между рамами парусину, которая служила нисколько не хуже и имела то преимущество, что ее легче было чинить.

На норвежских лыжах, которые еще были у нас в запасе, мы часто предпринимали экскурсии, в особенности Скотт-Хансен и я. Во время одной из таких прогулок с участием Амунсена, Нурдала и Петтерсена мы набрели в мили к западу от судна на огромный ледяной холм, который назвали Ловунден, так как он походил на остров Ловунден в Хологалане. С этого холма было удобно скатываться на лыжах, и мы досыта упражнялись в этом.

К 1 мая были готовы все лыжи, предназначавшиеся для постоянного употребления, и я распорядился отныне ввести ежедневные, обязательные для всех в случае хорошей погоды лыжные прогулки с 11 ч утра до 1 ч. Прогулки всем очень нравились и были полезны не только как хороший моцион на свежем воздухе, но и как тренировка, развивавшая у неопытных в ходьбе на лыжах товарищей необходимую ловкость – на случай, если пришлось бы расстаться с «Фрамом».

Пока мы увлекались лыжными прогулками, снова начались подвижки льда. В 10–15 м от судна между нами и складом образовалась новая полынья, параллельная старой, и, кроме того, появилось много и широких, и узких трещин во всех направлениях. Несколько позднее, между 11 апреля и 9 мая, подвижки льда происходили очень часто, сопровождаясь сильными сжатиями в полыньях вокруг корабля. 11 апреля вечером я и Скотт-Хансен отправились на лыжах к северо-востоку вдоль новой полыньи между судном и складом. Когда мы повернули уже назад, в полынье началось сжатие, подобного которому я еще не видал. Сначала параллельно главной полынье, затянутой молодым льдом полуметровой мощности, открылась совсем узкая новая полынья, потом параллельно ей образовалась подальше вторая. Во время сжатия края полыней ударялись друг о друга с такой силой, что лед прогибался вниз, и потом мы не раз находили лед на глубине 7–8 м под водой.

Весной льды вокруг «Фрама» покрылись сетью ручейков и небольших озер

Новообразовавшийся морской лед поразительно пластичен и может сильно прогибаться, не ломаясь. В другом месте мы видели, как молодой лед, не давая трещин, выгибался высокими крутыми волнами.

5 мая широкая полынья за кормой сомкнулась, и взамен образовалась трещина во льду по левому борту, на расстоянии около 100 м от судна и почти параллельно нашему курсу. Положение судна несколько изменилось: «Фрам» не был больше спаян со сплошным ледяным полем и не зависел от него, так как от поля его отделяли открытые полыньи; судно стояло прикованное к большой льдине, которая по мере появления новых трещин с каждым днем уменьшалась.

Главная полынья за кормою в течение конца апреля все больше расширялась и к 29-му стала очень широка. Она простиралась далеко на север до видимого горизонта, отбрасывая на небо темное отражение. Предельной своей ширины она достигла, по-видимому, 1 мая, когда я и Скотт-Хансен, измерив ее, нашли, что около самой кормы «Фрама» ширина полыньи составила 900 м, а дальше к северу – 1432. Если бы «Фрам» освободился, я бы повел его по этому разводью на север, насколько это оказалось бы возможным. Но теперь нечего было и думать об этом, так как «Фрам» был крепко зажат и скован льдом.

2 мая полынья снова сомкнулась. Штурман Нурдал и Амунсен, ходившие в этот день на лыжную прогулку к югу вдоль полыньи, были очевидцами сжатия; по их словам, это было величественное зрелище. Свежий юго-восточный ветер гнал льды с большой скоростью, и сила столкновения была очень велика. Прежде всего столкнулись два высоких ледяных мыса, из обломков которых в одно мгновение с громовым треском вырос торос высотой 6–7 м; вслед за этим столь же внезапно он развалился и исчез под краем льда. Повсюду, где лед не выжимало кверху, один край полыньи наскакивал на другой или проскальзывал под него, а все ледяные выступы, плоские и высокие, дробились на тысячи мелких осколков, которые плотно забивали небольшие отверстия, кое-где остававшиеся от недавно еще огромной полыньи.