"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

- И наш вклад здесь есть. Петя русский, православный, и всегда им останется. Может быть, невестка у меня из России появится…, - холст, закрывавший памятник, сдернули. Толпа восторженно зашумела, послышались аплодисменты. Марта полюбовалась Пушкиным. Он стоял, задумавшись, немного опустив голову, глядя на Москву.

- Как много людей здесь, - поняла женщина, - любят его в России. Он такой был один, Пушкин, -Марта, невольно отерла глаза. Снизу раздались крики: «Достоевский! Пусть говорит Федор Михайлович!»

У него, с утра, отчаянно болела голова. Он боялся, что случится припадок, как раз на публике. Достоевский плохо спал, и накричал на жену, когда она принесла ему кофе. Он, правда, потом извинялся, целовал ей руку. Анна Григорьевна его простила, она всегда прощала, но, все равно, он приехал на площадь с тяжелым сердцем. Речь, с которой он должен был выступать на заседании Общества Любителей Словесности, была готова, но для открытия памятника она не годилась. Здесь невозможно было говорить долго. В карете, он закурил и рассеянно посмотрел в окно. Достоевский все, мучительно, думал, как ему сократить речь. Ничего не получалось. Он, поднимаясь на помост, невольно перекрестился, увидев декабрьский, серый день и столбы на Семеновском плацу.

- Мог ли я подумать, тогда…, - он обвел глазами замолкшую толпу, - смерти ожидая…, Или на каторге, или проигравшись дотла, мог ли я подумать…, - он замер, не веря своим глазам. Она стояла внизу, на местах для публики с билетами, маленькая, хрупкая, в скромном, траурном платье. Из-под черного капора выбилась прядь бронзовых волос. Большие, зеленые, прозрачные глаза взглянули на Достоевского. Он все не мог поверить. Он вспоминал огромное, ночное небо, над степью, блеск звезд и ее тихий голос:

- А что мы не свидимся, Федор Михайлович, этого ни вы, ни я знать не можем.

Он шепнул, одними губами: «Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему».

- Правильно, - понял Достоевский, - она отозвалась Иисусу. Она была первой, кто принял Его: «Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир». Это она сказала, Марфа. Она отозвалась…

Все оказалось просто. Он говорил, глядя в ее глаза, и видел, что Марфа Федоровна улыбается.

- Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин. Не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое…, - Достоевский выдохнул. Толпа аплодировала, раздались крики: «Это вы, Федор Михайлович, вы пророк!». Он почувствовал, что краснеет, поклонился и отступил. Он, краем уха, услышал совсем не изменившийся, нежный, как у птицы, голос:

- Я знала Федора Михайловича в Сибири. Пропустите, меня, пожалуйста.

Он махнул служителю, канат подняли. Достоевский оказался на ступеньках лестницы, рядом с ней. От Марфы Федоровны, все так же пахло жасмином. Достоевский не захотел спрашивать, что она здесь делает. Зеленые глаза блестели: «Спасибо вам большое, Федор Михайлович, низкий поклон, за все». Только сейчас он заметил глубокие, резкие морщины в углах красивого рта, и еще одну, пересекавшую высокий лоб.

- Я овдовела, - вздохнула женщина, - меньше года назад. У меня Петенька, и еще трое детей. Два сына и дочка. И у вас, - она ласково коснулась руки Достоевского, - я знаю, двое деток.

Он вспомнил Сонечку, умершую в Женеве, вспомнил Алешу, мальчик скончался два года назад. Достоевский почувствовал, как Марфа Федоровна вытирает его щеку.

- Счастья вам, Федор Михайлович, - едва слышно проговорила она, - я рада, что мы увиделись.

У нее оказалась с собой та самая книга. На первой странице, карандашом был написан старый шифр. Достоевский вспомнил пыль на улицах Семипалатинска, низкий, широкий Иртыш, музыку Шопена. Он достал из кармана пиджака механическую ручку, женщина попросила:

- Не мне, Федор Михайлович. Петеньке моему. Он всегда эту книгу с собой возит. Ее и Пушкина, - их руки соприкоснулись на переплете и Достоевский вздрогнул. Он, быстро, написал:

- Петру..., - и поднял глаза.

- Петру Степановичу Воронцову-Вельяминову, - одними губами сказала женщина. Достоевский вспомнил:

- Федор Петрович…, У него брат был, инженер. Он погиб на Крымской войне. То есть без вести пропал. Я в Семипалатинске, видел, что тот солдат, рыжий, на него похож, на Федора Петровича…, В Баден-Бадене она мне показала приказ…, - Достоевский поднес руку к виску - в голове зашумело, - приказ Третьего Отделения…, Нет, не может быть такого. Я бросил бумагу в огонь, и деньги тоже…, Я потом эту сцену в «Идиота» вставил…, - он закончил:

- Петру Степановичу Воронцову-Вельяминову, на добрую память, от автора, - и расписался.

Она держала книгу. Достоевский склонился над ее рукой. Марта ощутила прикосновение его губ и замерла. В двадцати футах от нее, на помосте, стояли зять, и его старший сын. Николай не поворачивался, виден был только каштановый затылок юноши. Федор Петрович смотрел прямо, на Марту, спокойно улыбаясь. Она заставила себя не двигаться и увидела, как зять что-то шепчет человеку в темном пиджаке, рядом с ним.

- Здесь полицейских сотня, - бессильно поняла Марта, - у меня оружия нет..., - она наклонилась к Достоевскому:

- Федор Михайлович, помните, как мы увиделись, в казино? Помогите мне еще раз, пожалуйста. Марта сунула книгу в саквояж. Зять, тихо извиняясь, пробираясь между чиновников, пошел к ступенькам. Достоевский обернулся.

- Федору Михайловичу плохо! - пронесся над толпой чей-то крик. Достоевский валился прямо в руки Воронцова-Вельяминова, подергиваясь, закатив глаза. Марта, сбежав с лестницы, шмыгнула в толпу, и пропала в море людских голов. Федор Петрович сдавленно выругался. Не могло идти и речи о том, чтобы, на глазах у всей Москвы, бросить бьющегося в падучей великого русского писателя.

- Ничего, - пообещал он себе, - я город запечатаю. Не одна змея умеет это делать. Она пожалеет, что на свет родилась.

Он поискал глазами темный капор, но женщин в толпе было много. Моросил мелкий дождь. Подоспели какие-то врачи, расчистили место рядом с помостом. К ним пробивалась тяжело дышащая жена писателя, с каким-то снадобьем наготове.

Федор Петрович нашел сына и резко велел ему: «Пусть карету нашу подают. Хватит здесь торчать».

- Что случилось, папа? - недоуменно спросил Николай: «Что с Федором Михайловичем…, - он побледнел, - он не умрет?»

Федора меньше всего интересовало, что дальше будет с Достоевским:

- Случился опасный посланец радикалов, из Европы. У нее хватило наглости сюда явиться. Наверняка, они готовят взрывы в местах публичных скоплений народа. Его величество скоро приедет. Это повод для ликования публики, он будет торжественно следовать по городу…, - отсюда до полицейского управления было рукой подать, но Федор все равно сел в экипаж.

Оказавшись в забранной решетками комнате, он приказал московскому обер-полицмейстеру, генерал-майору Козлову:

- Соберите мне лучших сыщиков, из всех частей. Отправьте дополнительные наряды на все вокзалы и заставы, - Федор присел к столу и быстро написал:

- Женщина, на вид от сорока до пятидесяти лет, телосложения хрупкого, волосы рыжие, глаза зеленые. Владеет русским и европейскими языками. Вооружена и очень опасна. При аресте будет оказывать сопротивление.

- Брать живой, - подытожил Федор, передавая Козлову телеграмму.

- И чтобы ни одна мышь из города не выскочила, понятно вам? Кофе пусть мне принесут, - Федор посмотрел на свой хронометр, - одиннадцать утра. Через четверть часа начнем совещание. Николай, -он кивнул сыну, - ты тоже будешь присутствовать. Твоя Рогожская слобода нам очень интересна.

Козлов помялся:

- А кого искать, Федор Петрович? Как этого агента зовут? - он кивнул на бумагу. Воронцов-Вельяминов, сочно, ответил: