Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте - Владимир Карлович Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, если вернуться к тому, с чего мы начинали, то помимо Лингвистического университета, в котором я работал, повторю еще раз, это важно, – был еще Сорос, который тогда держал на плаву очень много интеллигенции, причём не только гуманитарной, но и технической. И волей-неволей пришлось расковывать язык: я ездил с лекциями по разным городам России. Тогда как раз и произошло опробование себя в роли профессора. Потом, естественно, я ездил на конференции, выступал с докладами, – это тоже, если угодно, были этапы моей преподавательской деятельности. Кончился Сорос, но привычка к преподаванию уже появилась.
Потом лекции я читал преимущественно в немецких университетах, пока Алексей Михайлович Руткевич не пригласил меня в Вышку… Тогда еще не было факультета, все находилось лишь на стадии его формирования. Поначалу я поколебался немножко, поскольку была та же идея о том, что я, мол, не хочу преподавать, а хочу писать, а Германия отнимала немного времени. Но ситуация финансовая не улучшалась, и в итоге я принял предложение, о чем не жалею, а наоборот, очень рад.
Вопрос. На какие темы Вы читали лекции в немецких университетах?
В.К. Ну, в немецких прежде всего по поводу России, русской культуры, русской философии.
Вопрос. А чем интересуются немецкие студенты?
В.К. Интересы – самые разные. Все зависит от аудитории… Начну с одного анекдота. Я его даже включил в свою последнюю книжку. Когда-то я в первый раз поехал с лекциями по русской философии. Многие профессора там преподают не в том городе, в котором живут. Вот мы, например, жили в иезуитском монастыре. И я с этими немецкими профессорами обедал, ужинал, когда они были в этом городе.
– А чем Вы собственно занимаетесь? – спросили они меня.
– Русской философией.
– А что это такое?
Ну, я тут подумал, что бы им сказать такое, что они могли бы знать. Я начал благородно перечислять то, что я считал важным. А я читал я тогда о Чаадаеве, Соловьёве, Бердяеве, Франке… Смотрю, в глазах у собеседников – полная пустота. Тут я упоминаю Достоевского…
– О да. Достоевский – это великий философ! – сказали они.
Достоевский был для них и остается великим философом[883], я с этим сталкивался неоднократно, более того, согласен с этим, хотя и обидно, что других не знали. Но существует уже очень много переводов и других русских философов. Германия, философская Германия, мне кажется, очень вовлечена в русскую мысль. Для меня, по крайней мере, именно поэтому эта страна понятнее и ближе. Там есть Соловьёв практически в полном немецком переводе. Там есть Флоренский – большой четырехтомник. Там сейчас вышел восьмитомник Франка, одним из инициаторов этого издания я являюсь. Вышло на немецком и две моих больших книги по русской философии.
Если возвращаться к преподаванию, то в Вышке до образования философского факультета я просто читал общий курс по истории философии… Причем в начале я даже курс не читал, а только полгода вел семинары. Тоже было неплохо. Это как-то расковало меня. После этого кому я только не читал: юристам, журналистам, управленцам. Управленцам хуже всего было читать, поскольку они не понимали, зачем им философия. Я понимал, что они не понимают, и цитировал им «Мастера и Маргариту», где говорилось о том, что если у вас план только на пять лет, как говорил Воланд, то что вы будете потом делать? А философия помогает оценить некую перспективу. Но это на них плохо действовало… Про Воланда они, конечно, слыхали…(смеется).
Потом, слава Богу, открылся факультет. На данный момент у меня – три курса на факультете. Ну и по-прежнему я читаю общий курс у журналистов. Думаю, это было разумное решение декана. Так как я – еще и писатель, литератор, мне действительно проще было найти общий язык с журналистами, чем, скажем, с юристами, экономистами. Они слушают с восторгом, приходят на мои лекции на факультете философии. Помню, как-то пришла компания журналистов (человек десять или пятнадцать). Философы были поражены. Чего это, мол, к нашему профессору ходят какие-то посторонние?!
Вопрос. Как Вы расцениваете смену поколений в современной российской философии? Существовал ли тот провал, который отмечался в 90-е годы, обусловленный тем, что люди, которые сейчас находятся в состоянии расцвета своих творческий сил, своего акме, тогда ушли в сферу бизнеса, журналистики и т. д.?
В.К. Такая проблема есть, но я не думаю, что она решается однозначно и стопроцентно. Я это обсуждал со своими коллегами и в Москве, и в Питере. Вот в Питере я знаю многих людей, которые по этой логике должны были быть в бизнесе, а они – профессора в Санкт-Петербургском университете, находясь в возрасте от сорока до пятидесяти, т. е. в этот самый провальный период. Но, конечно, все-таки знаю коллег более младшего возраста, вроде Александра Михайловского.
Вопрос. Вы занимаетесь русской философией. Можно ли сказать, что русская философия была преимущественно неуниверситетской?
В.К. Пожалуй, начну с того факта, что первое значительнейшее событие русской философской мысли – «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева было опубликовано в журнале, журнале «Телескоп». Чаадаев за свободу философской мысли был объявлен сумасшедшим, редактор – профессор Надеждин отправлен в ссылку, а цензор – ректор Московского университета был отставлен от должности. Какие уж тут университеты! Но мне все же кажется, что это – судьба, которую не надо принимать как нечто обязательное. Если еще немного из истории философии в России, то напомню, что до Великих реформ Александра II философские факультеты закрывались за то, что, по мнению властей предержащих, несли крамолу, знакомя студентов с такими «супостатами» как Кант, Гегель, Шеллинг. И многие окончившие философский факультет ушли в журналистику. Краевский, Катков и т. д. Многие русские философы, которые некогда были уволены из университетов, стали журналистами, издателями, писателями, но все равно хотели работать в университете.
Каждый по той или иной причине из университета был вынужден уйти. В случае с великим русским философом Владимиром Соловьёвым понятно, что поводом стала речь в защиту народовольцев. Хотя его никто не выгонял. Он просто понял несовместимость своего пребывания в
