Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Простился с о. Николаем Сакурай, который, взявши семейство свое из Фусе, в Симооса, ныне с ним отправляется в Саппоро. По дороге он остановился в Фукуока; туда же прибудет и о. Борис Ямамура; вместе они постараются убедить Моисея Симотомае отпустить жену приемыша его, (младшего) Моисея Симотомае, катихизатора в Саппоро, к нему в Саппоро. Если не захочет отпустить, то поможет потребовать приемыша к себе в дом; мы согласны лишиться и катихизатора, лишь бы не нарушен закон Господень о неразрывности брака. Если же ни под какими условиями не даст дочери своей жить с мужем, от которого у нее уже двое детей, и к которому она сама питает должное чувство, то старший Моисей Симотомае, как противник прямой заповеди Господа («Еже Бог сочета, человек да не разлучает»), будет извержен из Церкви; младшему же Моисею, который уже будет не Симотомае, а по родному отцу — Хориу, будет разрешено жениться на другой.

Старик Симотомае, несмотря на то, что учился когда–то и в Катихизаторской школе, остался и до сих пор языческим самодуром, как кажется.

22 июля/3 августа 1897. Вторник.

С утра до вечера занят был введением в каталог брошюр.

Илья Миясита, из Нагоя, был — благодарить за икону, но с немой просьбой — помочь построить храм. Обещался, если деньги из России придут (то есть по расчету на золото).

Вечером Надежда Такахаси принесла письмо от учительницы Текусы Сакай, уехавшей на каникулы к матери и детям своим в Хакодате. В разговоре с Надеждой советовал ей между воспитанницами находить последовательниц себе, то есть желающих посвятить себя Богу; так, Бог даст, образуются у нас диакониссы, которых никак не можем мы найти между вдовами христианками. Надежда заметила, что, когда проходится в Церковной истории о монашестве — Великого Антония и прочих, — тогда все ученицы мечтают сделаться монашенками; но на следующих главах это настроение скоро исчезает.

Рассказала еще о девице Сига, воспитаннице нашей школы, ныне живущей в Ионезава. Приставали к ней катихизатор протестанский и его жена, беспрестанно посещали ее и влекли в протестантство, — «православной Церкви, мол, нет здесь, — что ж ты одна? Присоединяйся к нам»; но претило это воспитанной в православии Сига, и она спрашивала у Надежды, как ей поступить, чтобы протестантский катихизатор не приставал к ней? Надежда посоветовала сказать прямо и решительно ему: «Не приставайте ко мне, никогда я к вам не перейду, равно как не буду влечь и вас к себе». Девица Сига так поступила, и с тех пор имеет покой: протестант не бывает у ней.

23 июля/4 августа 1897. Среда.

Бедного Окамото в то самое время, когда он третьего дня венчался в Соборе, обокрали начисто в его только что нанятой квартире в Хонго, — утром привезли туда три короба с платьем и прочим имуществом невесты его из Женской школы; перевез и он туда свое платье; все это украдено; кроме того, в чем венчался, почти ничего у них не осталось. Дал им десять ен поскорей сделать будничное платье.

Сегодня был еще брак: катихизатор в Канда, здесь, в Токио, повенчался с выпускной нынешнего же года из Женской школы: Симеон Томии с Еленой Овата. Дай Бог им счастья! Оба — люди хорошие.

24 июля/5 августа 1897. Четверг.

Целый день черного труда — очистки от пыли и уборки брошюр и книг, чтобы очистить полукруглую комнату для ремонта малярам.

В то время, когда, в девять часов пятнадцать минут утра, сидели у меня с визитом вчерашние новобрачные (Томии), произошло сильное землетрясение; вдвое бы сильнее и было бы много бед.

Часу в одиннадцатом утра Емильян Хигуци был и сказал, что о. архимандрит Иннокентий выбрал себе для лечения морские купанья в Коод–зу, где ныне и пользуется ими; Хигуци (по Петербургской Академии почти товарищ о. Иннокентия) приехал оттуда в Токио ныне, чтобы закупить консервов в пищу им обоим; поместились же там в японском доме, близ моря.

25 июля/6 августа 1897. Пятница.

О. Фаддей Осозава вернулся из путешествия: сдал о. Титу свои Церкви в Мито, Акуцу, Оота и Оцу. В Оота разобрали они ссору катихизатора Мисима с этим негодным вралем и болтуном, адвокатом Николаем Накасима и его сподручниками. На месте очевидней было, что про нечистую жизнь Мисима он лгал. Помирили отцы их; заставили помолиться вместе, просить друг у друга прощения, забыть все доселешнее и жить мирно! Не знаю, долго ли продлится этот мир и не придется ли Мисима перевести в другое место, как я и хотел было.

О. Алексей Савабе был: хлопочет об устройстве квартиры для Фомы Исида в квартале Аояма и уже совсем иначе смотрит на Фому, чем прежде, под влиянием речей о. Семена Мии; и я тоже. Явился сюда Исида не гордым и тщеславным, каким, не жалея красок, рисовал его Мии, а печальным и огорченным, что его, не сказав ему причины, перемещают; даже и жену свою не привез, — оставил у отца, в Сидзуока, — не зная, что с ним дальше будет. О. Алексей слушал его рассказы про кёотскую службу и тамошнюю Церковь и ровно ничего криминального не услышал и не узнал; разве не то ли, мол, рассердило о. Семена, — «раз, в его присутствие, Фома говорил проповедь, которую жена о. Семена приняла на свой счет; Фома говорит, что совсем не имел в виду ее». — Трудно узнать истину, тем более, что она так мелочна на сей раз; но и о. Мии к требованию — как можно поскорее удалить Фому из Кёото (какими требованиями во время Собора надоел и мне и секретарю) примешивал женский вопрос; «даже если другая женщина одета лучше жены его (Фомы Исида), это тотчас же возбуждает зависть и злословие Фомы Исида», — были слова о. Мии… Видно одно, к искреннему прискорбию, что о. Мии не способен исправлять и направлять своих подведомых; видно еще, что — раб своей жены. Хорошо еще, что я с самого начала не придал полного значения его наговорам на Исида, с которым он явился на Собор, требуя с первого разговора, чтобы я телеграммою немедленно вызвал его из Кёото, где он вреден–де нестерпимо. Внушила же мне сию осторожность память о том, как он беспощадно поступил с учеником Георгием Ниццума в то время, когда был смотрителем Семинарии. За одну речь на «симбокквай» сего ученика, что в Японской Церкви нет любви, Симеон Мии потребовал исключения его из Семинарии, что я и исполнил, к сожалению, несмотря на то, что Георгий Ниицума три часа пролежал у моих ног, прося прощения (все время вечерней работы моей по переводу с Накаи). Сей Георгий и до сих пор сохраняет самое искреннее религиозное чувство: служа в какой–то компании, он всегда по воскресеньям бывает в Церкви и всегда такой серьезный и печальный.

26 июля/7 августа 1897. Суббота.

Раннюю Обедню служил новопоставленный иерей Павел Кагета; лишь только приехал он сюда для рукоположения, дал я ему служебник и требник и велел денно–нощно изучать; затем служил он неделю диаконом, другую ежедневно священником, не имея все это время никакого другого дела, кроме изучения службы; и при всем том сегодня обращался с служебником он так, как будто видел его в первый раз: точно гвоздем прибит к книжке, все смотрит в нее и ворочает лист, и без книжки ни слова, даже «мир всем» не может сказать, а пока найдет это «мир всем», все ждут долго, да и не найдет один, а непременно подойдет, наконец, о. Роман отыщет закопавшееся в торчащих щеткой листах трудное место, ткнет пальцем, напомнит, что нужно это произнести, а не молчать, тогда идет произношение первого слова, затем откашливанье (хотя я вчера после всенощной велел ему не делать этого, а откашливаться предварительно, коли это нужно); и так все время при возгласах и произношениях. Усмотрев все это, я ушел после Евангелия в другой алтарь, чтобы не видеть больше и не грешить пуще. Очевидно, человек с высохшими мозгами; куда ему быть хорошим священником! Хоть он и сам не виноват в том.