Твердь небесная - Юрий Рябинин

Однажды, где-то еще перед Рождеством, старшая сестра велела Тане захватить бумагу, перо с чернилами и пойти помочь написать письмо одному раненому офицеру. Таня вначале удивилась: обычно офицеры писали письма без чьей-либо помощи, – они все были людьми просвещенными. Но недоумение ее разрешилось, едва она вошла в палату: у приветливо ей улыбающегося молодого человека оказалась перебинтована правая рука. Он был родом из Киева. Но написать хотел не домой, а, как ни странно, назад, в Маньчжурию, – какому-то своему товарищу по полку, с которым ему не получилось встретиться сразу после ранения.

Офицер устроился поудобнее на подушках и начал свое повествование. Вот что Таня записала под его диктовку:

«Друг мой Валерий! Пишу тебе из Москвы, из госпиталя. Как жаль, что мы разминулись в Мукдене. Столько всякого занятного хотелось тебе рассказать. Ты не поверишь, какое приключенье вышло со мною на Ша-хэ! В романах такого не бывает! Помнишь, сразу после наступления наш полк был рассеян встречным ударом неприятеля. Мне тогда прострелили руку. Ну да это пустяк. Я собрал где-то с полсотни солдат и решил с этою малою командой пробираться к мукденской линии не напрямик, а в обход с севера – там было тихо и к тому же полно гаоляна. И вот, когда мы перебегали из одной гаоляновой плантации в другую, к нам вдруг подскакали двое всадников. На одном из них был старинный французский мундир, хотя и без погон. Как потом выяснилось, этот господин оказался подполковником французской армии в отставке. Оказалось, что к северо-западу, на Ша-хэ, в большом селе, на нашем, восточном, берегу реки, японцы держали в плену несколько русских солдат и казаков – сопровождающих этого француза. И еще троих статских, в том числе очаровательную мадемуазель из Москвы. Узнав об этом, я принял решение вызволить всех пленных, взяв село с бою. Ничего другого не оставалось. Но легко сказать: взять с бою! Как это сделать? В селе японцев – целый батальон. А у меня – неполные две роты из разбитого полка. И тогда я решил атаковать японцев ночью, в кромешной тьме, – неожиданно для них. Причем разделил свои силы на две группы – меньшую и большую. Меньшей, которой отводилась, прямо сказать, участь незавидная – атаковать первой, может быть, погибнуть целиком, но отвлечь на себя все внимание японцев, – я взялся командовать сам. А большей частью людей я доверил командовать этому отставному подполковнику – французу. Моя стратагема удалась исключительно. Я атаковал село молодецки, с обычною своею лихостью. Я приказал нижним чинам тайком подобраться к самому селу и зашвырнуть за стену гранаты. Когда вслед за этим я повел солдат на приступ, моему взору предстала страшная картина: десятки изуродованных, изувеченных трупов японцев беспорядочно валялись за стеной. Сломив сопротивление оставшихся, я захватил все село. А тогда подоспела и основная группа во главе с французом. Победа была совершенная. Вот так я разбил целый неприятельский батальон и освободил большое село, едва ли не город. Ты, Василий, верно, уже знаешь, что за этот блестящий победный бой я был произведен в штабс-капитаны и награжден Георгием. Об этом написано во всех московских и петербургских газетах.

Но мои приключения на этом не окончились. Вот что было дальше. В этом селе, кроме наших пленных, находился еще один русский – уполномоченный Красного Креста, а на самом деле японский шпион. Этот субъект, как я узнал, делая вид, якобы хлопочет об обязанностях по службе, на самом деле каким-то образом передавал японцам секретные сведения о нашей армии. И вообрази себе, я чуть было не захватил и его! Он почему-то не успел убежать с немногими оставшимися в живых после моего яростного штурма японцами. А когда я взял село, оттуда и муха уже не вылетела бы. И что он тогда придумал! Я упомянул, что среди пленных была одна барышня. Ему как-то удалось, пользуясь темнотой, схватить ее. И под угрозой убийства он потребовал, чтобы ему никто не препятствовал скрыться. Все спутники этой девушки, в том числе и ее жених, и сам подполковник француз, растерялись и позволили было исполнить ему свой план. Что было бы с этой несчастной, не могу даже представить! Но я ее спас. Еще перед тем как штурмовать село, я распорядился против ворот со стороны реки поставить пулемет, чтобы отступающие, – а я не сомневался, что японцы побегут, не выдержав нашей атаки, – чтобы все, кто устремится к реке, попали бы под убийственный пулеметный огонь. И получилось именно так, как я рассчитал. Едва злодей проскакал несколько десятков саженей, ударил пулемет, конь под ним пал, и барышня была спасена. Я, рискуя получить пулю от своих же, погнался за ним. По мне был открыт яростный огонь. Пули так и свистели кругом. Но я летел во весь опор, не обращая ни на что внимания. И вот вижу картину: лежит убитый конь, тут же этот негодяй, как мне тогда показалось, безжизненный, а рядом плачет девушка – подняться не может. Я спрыгнул с коня, подхватил ее на руки и отнес жениху. Покойно прижавшись к моей груди, она благодарила меня одними только глазами, полными слез. Я был убежден, что злодей убит, но, когда мы подошли к этому месту на рассвете, его там не оказалось. Наверное, был жив, а потом потихоньку перебрался за реку к японцам. Каково, Валерий? Да ты о нем, может быть, слышал. Я еще когда в Мукдене лежал в лазарете, там все говорили о шпионе из Красного Креста. Не помнишь? – его фамилия Казаринов…»

Таня едва не выронила перо. Она лихорадочно мысленно пробежалась по всему услышанному в надежде отыскать хоть какую-то обмолвку, свидетельствующую, что этот упомянутый Казаринов и ее отец не одно и то же лицо.

– А как звали ту девушку, что вы спасли, не помните? – робко спросила она, не найдя лучшей зацепки.

Офицер удивленно посмотрел на нее: почему это сестрица перестала записывать его слова и задает какие-то вопросы?

– Кажется… Лена, – безынтересно ответил он и продолжил диктовать: – Если бы я, Валерий, захватил еще и этого мерзкого изменника, честью клянусь, повышение мое одним чином не ограничилось бы…

Таня отшвырнула от себя бумагу с пером и опрометью выбежала из палаты. Она влетела в сестринскую комнату, чуть не сбив с ног старшую сестру. Не отвечая на ее недоуменные вопросы, Таня переоделась, раскидав по сторонам халат, платок, туфельки. И, схватив шубку, застучала на весь госпиталь каблучками по коридору. Хорошо, что ей на пути нигде не повстречались ни Капитолина Антоновна, ни Наташа, а то Таня сгоряча еще чего-нибудь надерзила бы им.

Она выбежала на Яузу. Морозец скоро помог ей справиться с чувствами, остудил ее пыл. Таня наконец заставила себя трезво вдуматься в только что услышанное. В сущности, это выглядело такой же нелепостью, как возможные слухи о том, что Витте тайком поспешествует лондонскому кабинету, а обер-прокурор Синода – магометанин. Может быть, офицер все это насочинял, чтобы похвастаться перед другом. Ведь он же говорит, что вынес девушку на руках из-под обстрела, а сам между тем прежде был ранен – именно в руку. Таня еще вспомнила, что офицер упомянул какого-то жениха спасенной им девушки. Она, как за соломинку, ухватилась за это обнадеживающее известие: у ее подруги Лены никакого жениха нет, следовательно, раненый говорил о какой-то другой девушке, а значит, весьма вероятно, что и упомянутый им Казаринов совершенно чужой, случайный человек. Таня вполне отдавала себе отчет, что такое умозаключение довольно зыбкое: они не виделись с Леной уже почти полгода, а за столь немалый срок у подруги мог появиться не только жених, но и муж. И все-таки эти сомнительные обстоятельства давали какую-то надежду, что все сегодня услышанное она на свой счет приняла по недоразумению, на самом же деле это к ней отношения не имеет. Так Таня утешала себя. И надо сказать, небезрезультатно. Но чтобы окончательно убедиться в своей неблагоразумной мнительности, ей захотелось немедленно услышать от кого-то, кому она всецело доверяет, мнение, подтверждающее невозможность подобным слухам о ее папе быть достоверными.