Нежное притяжение за уши - Эльвира Барякина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Придется идти к Федорчуку, — вздохнув, сообщила Машуня коллеге. — Ну и пойду! Что я лопну, что ли, от этого?
— Не лопнешь! — поддержала ее коллега, которая с крайнем интересом следила за развитием их совместного с Федорчуком романа. Василисе все это действо заменяло мексиканские сериалы, на которые у нее не хватало времени. А сердечные дела младшего товарища были даже интересней, так как в них можно и самой принимать участие умным советом или сочувствием.
— Только я ведь ему к нему по работе приду, это ничего не значит! — проворчала Машуня, набирая заветный номер. — Алло, прокуратура? Вы не могли бы позвать Федорчука?
— А его нэт, — опечаленно произнес низкий голос с легким кавказским акцентом. — Но вам, Марыя, я магу сказат, гдэ он.
Это был Гегемоншвили.
— Ну и где? — спросила его Машуня, которую несколько задело, что Миндия ее узнал и отнесся к ней так неофициально.
— Он пашел в унивэрситэт прэподават крымыналыстику. Так что эсли вы патаропитэс, то сможэтэ пэрэхватыт его до сэминара.
— Федорчук — преподаватель?! — ахнула Машуня.
— Да! Прычем очэнь умный, интэрэсный, знаюший, патрясаюший, завлэкаюший…
— Во сколько у него семинар? — перебила Машуня дифирамбы.
— В дэвят двадцат. Аудытория тры.
Но Машуня уже положила трубку и бросилась к вешалке за своим плащом.
— Пойду и посмотрю на этого преподавателя! — объявила она Василисе.
Та улыбнулась, все понимая.
— Что, хочется его увидеть?
— Не хочется! Просто пойду посмотрю.
Василиса спрятала улыбку.
— Иди, иди…
* * *Родной юридический факультет серьезно изменился с тех пор, как Машуня покинула его стены: в аудиториях и коридорах был сделан кричащий о богатстве ремонт, на выходе вместо бабушки-вахрушки появился внушительный охранник в камуфляже, который отнюдь не маскировал его, а толпа студентов, шляющихся взад и вперед, очень напоминала «золотых» детишек из «Беверли-Хиллз 90210».[3]
Машуня опоздала всего на чуть-чуть, однако момент для перехвата Федорчука был уже упущен. Сидеть и ждать, пока он окончит свой семинар, не хотелось, но постучаться было страшно, и она только топталась у двери с цифрой три. Сердце колотило в груди, как муж к изменяющей жене.
В конце концов Машуня набралась отваги и храбрости и нерешительно стукнула кулаком по створке. Через несколько секунд недовольный Федорчук высунулся из аудитории.
— Это что такое? Ты?! — произнес он испуганным голосом, тут же сменив сердитый взгляд на радостный.
Но Машуня все равно изготовила для него непроницаемое выражение лица и хмуро произнесла:
— Мне надо с тобой поговорить. По делу.
Иван тут же обеспокоился и заволновался:
— Маш, у меня семинар. Ты можешь меня капельку подождать? Всего час двадцать пять осталось.
Машуня саркастически приподняла брови.
— Не много. Давай, я хоть на твоем преподавании поприсутствую. Все не в коридоре торчать…
Федорчук молча отступил назад и пропустил гостью в аудиторию.
Там сидела пестрая толпа студентов. Стараясь не смотреть на их удивленные лица, Машуня прошествовала к последней парте.
— Тема сегодняшнего семинара… — пророкотал Федорчук, пряча глаза в журнале. — Тема семинара… «Предъявление обвинения и допрос обвиняемого»…
Услышав такое, студенты завозились.
— Иван Борисович! А вы нам не это задавали! У нас же было «Осмотр места происшествия»!
Федорчук бросил в сторону Машуни короткий взгляд.
— Да? Ну давайте «Осмотр».
Ей стало смешно: Федорчук-преподаватель на радостях все темы перепутал! Все же было заметно, что ее визит произвел на него неизгладимое впечатление.
— Катя! — позвал Иван хорошенькую блондинку с первой парты. — Пойдите к нам на кафедру и попросите простыню. Нам она понадобится для важного дела. А пока мы повторим теорию.
Повторять теорию вызвалась гренадероподобная девушка по фамилии Ерохина. Она взгромоздилась на кафедру и начала выстраивать тяжелую кирпичную речь, выученную из методички.
Тем временем из коридора донеслись частые шаги, и в аудиторию влетели Катя вместе с сутулым очкастеньким юношей.
— Иван Борисович! — воскликнул он трагично. — Эта барышня просит для вас простыню. Вроде как для важного дела…
Студенты тут же захихикали и стали выдавать предположения. А Федорчук густо покраснел.
— Это не для меня! — воскликнул он с негодованием. — Это для трупа. Труп же не будет валяться просто на полу!
— А-а — понял лаборант и вскоре притащил старую клеенку, какой обычно покрывают кухонные столы.
— Мне нужен доброволец на роль покойника! — провозгласил тем временем Федорчук, обращаясь к студентам. — Надо будет просто полежать. Клеенка чистая. Я ее сам мыл после прошлого заседания кафедры.
Катя, любовно глядя на преподавателя, медленно поднялась.
— Можно я, Иван Борисович!
Машуню аж передернуло от ее энтузиазма. Чего это она все время лезет, а?! Ее кто просит?! Но Федорчук поспешил сохранить политкорректность.
— Нет, Катя. Нам нужен мужской труп. Женского покойника ваша группа не вынесет. Так что пусть трупом будет Козлов.
Дальнейшее действо представляло из себя спектакль. Козлов лежал на клеенке, сдавленно ржал и старался не шевелиться. Меж тем «следственная группа» в составе Кати и Ерохиной сначала описывала следы преступления, потом переквалифицировалась в «судмедэкспертов», а потом и вовсе начала глумиться над «усопшим». Милые студентки объявили, что его телосложение определить сложно, ибо труп расчленен на множество составляющих. «Труп» напыщенно возмущался и заявлял, что сложение у него самое что ни на есть богатырское, а если глупые женщины ничего не понимают, то пусть так и скажут. Федорчук гневался и требовал относиться более серьезно к образовательному процессу.
* * *Семинар окончился, и студенты вывалились из аудитории.
— Ну вроде отстрелялся, — проговорил Иван, подойдя к Машуне.
Она поглядела на него снизу вверх.
— А я к тебе по делу… По важному…
Как ей хотелось, чтобы он взял инициативу примирения в свои крепкие мужские руки! Но Федорчук лишь выжидающе смотрел и вздыхал.
— Выдай мне, пожалуйста, разрешение на свидание, — произнесла Машуня бесцветно, потеряв всякую надежду на хороший исход дела.
— С кем? — спросил Иван, потупясь.
— Ну не с тобой же! С Ковровым.
— А-а, — разочарованно протянул он. — Ладно, выдам, только…
— Что? — заранее встала она в позу.
— Давай я тебе и на себя разрешение выдам…
Ну наконец-то! Душа Машуни возликовала и втайне завопила от радости. Но она удержала все эмоции под контролем. Пусть знает!!!
— Не надо, — ответила она, глядя в сторону.
— Почему?
— А я на тебя дуюсь.
— А я же прошу прощения!
— Уже поздно.
— Тогда ничего не дам.
И бессовестный Федорчук пошел к своему преподавательскому столу и принялся собирать бумажки. Машуня вскочила и подбежала к нему.
— Как это не дашь?! Ты не имеешь права! У меня есть ордер от юридической консультации! Ты просто обязан!
Иван тяжело смерил ее взглядом.
— Ну посудись со мной! Может, легче станет.
Несколько секунд Машуня воевала со своей гордостью и желанием уткнуться лицом в родную обширную грудь.
— Федорчук!
— Чего?
— Ты дурак!
— Нет, дорогая, ты не права. Я умный, принципиальный и у меня хороший характер.
— И у меня хороший! — чуть не плача, выкрикнула Машуня.
— Тогда мирись со мной немедленно!
Несчастно и разобижено всхлипнув, она кивнула.
— Ла-адно…
— Ну и умница.
Дальше были несвязанные слова, рассказы о том, как плохо жить друг без друга, клятвы больше никогда не ссориться, закрытая изнутри аудитория и использование лаборантской клеенки именно таким образом, на который намекали студенты.
* * *Коврова было безумно жалко: после двух дней нахождения в СИЗО он весь обмяк, посерел и зарос. Купидоновские глаза выражали полное отчаяние и ужас. А уж от директорских замашек и вовсе не осталось ни следа.
При виде Машуни он вскочил из-за стола и вцепился ей в руки.
— Мария Владимировна! Наконец-то!
Сочувствие боролось с острой неприязнью к убийце, способному накинуться на свою жертву из-за угла. Но Машуня решила быть суровой и беспристрастной. У нее был долг: предоставить человеку, кем бы он ни был, квалифицированную юридическую помощь.
Спустив с плеча сумку, Машуня вытащила блокнот и, воззрившись на подзащитного, сказала:
— Все теперь зависит только от вас. Федорчук — следователь толковый и умный, так что рассчитывать на его непрофессионализм не приходится.
— А на что приходится? — с надеждой спросил Ковров, судорожно потирая щеки.