Чертовка - Дмитрий Стрешнев

У Вероники не было привычки шарить в его вещах и бумагах, и письма Андрей прятал не так чтобы очень тщательно: под казенными папками в левом нижнем ящике. Но кажется, что одно из них... да-да, одно вообще просто бросил сверху без особой конспирации, а жене, видно, именно в этот момент потребовалась какая-то канцелярская ерунда и... дальше ясно, Андрей Сергеевич?

Сам не зная зачем, Андрей стал собирать листочки, исписанные мелким круглым почерком, а глаз выхватывал из них обрывки фраз, и случайные эти обрывки были нелепы и бессмысленны и оттого только усиливали смятение.

Одновременно Андрей почувствовал, что в районе желудка его протыкают острой тонкой спицей, и он не понял, сколько прошло времени, пока в ставшей совершенно пустой до звона голове наконец сложилась конкретная мысль:

"А где Мисюсь?"

И тут же безумный непонятный страх вошел второй спицей в горло. Замурцев бросил собирать листочки (и правильно, поскольку занятие-то было, откровенно говоря, совершенно дурацкое и не понятно для чего нужное) и на ногах, которые стали как будто вареными, пошел в спальню.

В спальне его еще сильнее испугала чуть разбавленная настольной лампой сумеречная пустота. Тогда, почти задыхаясь, он побежал на кухню. Потом в гостиную. И в гостиной наконец увидел, как ветер пошевеливает занавеску, скрывающую приоткрытую дверь на балкон, и ощутил, как течет оттуда по ногам холодный сквозняк. Когда Андрей подошел и стал ловить рукой занавеску, то из темноты за дверью он услышал слабый голос, который не мог принадлежать никому, кроме Вероники. В то же время голос был непривычный и - показалось Андрею - то ли напевал, то ли молился. Очутившись на балконе, он увидел силуэт жены, которая сидела спиной к нему на летнем плетеном стуле в наброшенном на плечи легком осеннем пальто.

-Мисюсь, ты зачем здесь... на холоде, не одетая, -неуверенно сказал Замурцев.

Вероника как будто не слышала его и снова тоненько и напевно что-то проговорила.

Ощущая, как то ли уличный холод, то ли ужас ползет по спине, Андрей наклонился и обнял жену сзади за слегка прикрытые пальто плечи. Он старался, чтобы руки не очень дрожали.

--Верочка...-а дальше слов не оказалось, и только с большим трудом выдавилось: -Это я.

-А-а... Ты-ы...-сказала она, не шелохнувшись; на табуретке рядом стояли бутылка джина и стакан. Такое допотопное пьянство для Вероники было необычным, но главное, что поразило Андрея, был ее голос - такой, словно она рассказывала нараспев кому-то невидимому, сидевшему тут же, на железных перилах балкона, о чем-то давно прожитом и навсегда потерянном. И при звуках этого голоса сильнее всего обдавало Андрея морозом, хотя и слов-то разговора он почти не разбирал.

--Верочка... маленькая моя! Что ты здесь делаешь?

--Я...-отозвалась она, но Андрей с ужасом понял, что собеседников для Вероники в этот миг на балконе не прибавилось.- Я?.. - и, глядя широко раскрытыми глазами туда же, куда глядела до этого: на ночь, на пол-луны, она так же ровно и мечтательно протянула: -Не зна-аю...

--Верочка, пойдем, ты здесь замерзнешь!

Замурцев начал поднимать за плечи ее тело, которое повисло, как безжизненное, а тот же бесстрастный голос с прежней удручающей напевностью сказал:- Не замё-ёрзну...

Тогда Андрей просунул руки ей под коленки, поднял безвольнее тело и понес в спальню, потерянно приговаривая:

--Верочка, маленькая, что ты? что с тобой?.. И слышал в ответ всё то же мечтательно-отсутствующее:

--Не зна-аю...

Он заглядывал в широко раскрытые вероникины глаза и пытался поймать ее взгляд, но взгляд не ловился, как будто Замурцев и его жена были уже существами совершенно разных миров и жили в непересекающихся измерениях.

Тогда он начал трясти ее за плечи, как будто так она могла лучше воспринять то, что он кричал ей, не узнавая своего сдавленного голоса:

--Да ведь кончилось же у нас с ней! Кончилось!..

А Вероника тоненько повторяла:

--Да... кончилось... кончилось...

И вдруг он понял пронзительно ясно: даже если он отпоит ее сейчас валерьянкой, если будет бесконечно целовать эти безвольные пальцы, биться головой о стену и даже если даст отрубить себе руку - всё равно Мисюсь, которую он знал, исчезла, можно даже сказать это страшное слово: умерла; той милой, доверчивой Мисюсь для него уже не будет... никогда не будет.

Ни-ког-да.

--Верочка... Ну что ты хочешь, чтобы я сделал? Что?.. Скажи хоть что-нибудь!

А в голове вертелось: лучше бы она била меня... ножом пырнула... С ума может свести этот ад!.. - и только Андрей успел так подумать, как всё вокруг снова завертелось каруселью, и новый дикий полет окончился уже знакомым сумраком, таящим спокойное журчание текущей воды.

--Ну, как впечатление, Андрей Сергеевич?

Оглушенный тем, что видел и пережил, Замурцев не сразу понял, что маленькое путешествие было не больше чем иллюстрацией к той беседе с Павлином, которая, как выяснилось, продолжалась. Пока он приходил в себя, невесть откуда раздающийся противный голос успел вставить:

--А ведь не дурак вроде, мог бы и сообразить заранее, как оно рискует обернуться.

Собственно говоря, этот-то гадкий голос и вывел Андрея из оцепенения.

--Я в общем-то, может, и действительно... но с другой стороны...

-Да! -перебил Павлин, передвигаясь в сумраке колышущимся пятном.Да! - причем говорил он мягко и без злорадства, почти сочувственно.- Я знаю, знаю: легко жить на свете, когда вокруг полно людей, которые порядочнее тебя... Когда жизнь кажется чем-то вроде детской игры, и думаешь, что все шалости сойдут с рук... Я понимаю, как тяжело бывает, когда милый этот порядок нарушается (Андрей услышал протяжный вздох). Но бывает, что он нарушается - иначе как же достучаться до заложенного в каждом чувства справедливости?

--А вот и попробуем! -неожиданно рявкнул еще один, совершенно незнакомый голос, и тут же частые глухие удары стали лопаться, как показалось Андрею, прямо у него в голове.

Андрей опять очутился в "Вольво" и вздрогнул: в стекло над самым его ухом кто-то стучал в меру нетерпеливо. Ночь уже побледнела и стала полупрозрачной, как обсосанный леденец, поэтому стучавшего можно было довольно ясно разглядеть в бледном молоке рассвета. Досада, отравившая первый момент возвращения в реальный мир (Андрей боялся, что стучит либо какой-нибудь местный неотвязчивый пастух, либо - что было бы еще менее приятно - случайный мухабаратчик {сотрудник службы безопасности}, быстро улетучилась, как только он разглядел несомненно европейский облик.

Встретившись глазами с Андреем, Неведомо-Кто заухмылялся, как показалось Замурцеву, почти счастливо, и тогда даже сквозь утреннюю мглу стало хорошо видно, что парню не больше тридцати (да еще эта легкомысленная кепка с длинным козырьком!)."Козырек" перестал наконец долбить в стекло и изобразил дружелюбный жест, а вместе с жестом в салон просочилось приветственное "Hi!"{Привет! (англ.)}, значит, Явившийся-Из-Тумана лопотал по-английски.

Замурцев выдавил из глаз последние капли сонного яда и зашевелился. Но сначала он всё же посмотрел: как там Джарус? Разумеется, езидкины глаза тоже были открыты и без тени сна спокойно наблюдали всю эту кинематографическую сцену, как будто само собой разумелось, что в забытом богом углу (именно в углу, особенно если вспомнить конфигурацию государственных границ) к ним из утренней мглы явится человек в дурацкой кепке, чтобы приветствовать словом "Hi".

Андрей изобразил кислую улыбку: мол, понятия не имею, что за гусь, и приспустил стекло. Холод просыпающейся равнины тут же потек в салон "Вольво", грубо дав понять, что до этого пассажиры прямо-таки нежились в тепле. Затем Замурцев услышал потрясающие слова:

-- Hi, folks! Which country am I in? {Привет, ребята, что это за страна? (англ.)}

Ого! Прямо булгаковское: "Умоляю, скажите, какой это город?" Он не сдержался и ответил тоже словами великого писателя:

--Ну, Ялта,-но тут же смягчился:-You are in Syria. {Вы в Сирии. (англ.)}

-- This is really great! {Потрясающе! (англ.)}

На сей раз иностранец в кепке порадовал их с Джарус, кроме ряда белых зубов, еще и индейским криком. Надо же, как ему понравилось, что он мерзнет именно в сирийском тумане (не мерзнуть в его курточке без воротника было наверняка невозможно). Андрей заметил на одном рукаве маленький американский флажок, а на другом - неразборчивую круглую картинку. В целом курточка была бы ничего, если бы не аляповатые карманы на груди.

Откровенно говоря, Замурцева тянуло поскорее закрыть окно в остывший за ночь мир, но улыбчивый протянул ему руку и сообщил:

--Эндрю Манн, -и дальше что-то не слишком понятное.

--Очень приятно, -вежливо отозвался Андрей заученной с института фразой и в ответ назвал себя: -Эндрю Замурцефф.

После чего он сделал жест бедуина, приглашающего к себе в палатку, и спижонил: -Тафаддаль, хауиль. {Пожалуйста, заворачивай. (традиционное бедуинское приглашение)}

Он показал на заднюю дверь с противоположной стороны (потому что с той стороны, где происходила беседа, оказалось очень уж много раскиданного барахла), и чужой Эндрю понял: