Перед бурей - Иван Майский

с упоением. Отец во многом соглашается с Крутиковым,

но под конец со вздохом замечает:

— Да, Суворов, конечно, великий человек и великий

русский патриот. Но где они, Суворовы, сейчас? Что-то не

видно.

Крутиков тоже вздыхает, но потом гордо вскидывает

голову и тоном глубокого убеждения восклицает:

— Пусть Суворовых сейчас нет — они будут! Они

должны быть! Народ, который сто лет назад родил Суво

рова, не может оскудеть.

И з а т е м , спустя мгновение, Крутиков прибавляет уже

совсем другим, каким-то поблекшим и увядшим голосом:

— Если бы вы знали, доктор, как тошно мне иногда

бывает смотреть на все окружающее!.. На моих коллег-

офицеров, на наши порядки, на всю нашу нынешнюю во

енную систему... Я чувствую: не то, не то!.. Не то делает

ся, что нужно для создания Суворовых. А чем я могу по

мочь? Я, жалкий штабс-капитан, начальник воинской

команды в Сергиополе?

Много лет спустя, вспоминая о встрече с Крутиковым,

я невольно поражался, как этот скромный армейский офи

цер, заброшенный в медвежий угол, вдали от жизни и

культуры, так пророчески предчувствовал неизбежность той

трагедии, которая двенадцать лет спустя разыгралась на

полях Манчжурии.

Или еще одно, последнее воспоминание. Мы уже в

Верном. Партия новобранцев сдана местному начальству,

62

и отец стал свободным человеком. Больше никаких забот

у него нет. Верный — изумительно красивое место. Он ле

жит у самого подножья высокого, увенчанного вечными

снегами Александровского хребта. Его белые домики - то

нут в богатой южной зелени. Весь городок похож на

большой цветущий сад, орошаемый шумными и веселыми

горными водами.

Отец свел знакомство с врачами и офицерами местного

гарнизона. Небольшая компания альпинистов приглашает

его принять участие в восхождении на высшую точку

Александровского хребта. Предложение заманчивое, но

как быть со мной? Ведь предстоит подъем на шестнадцать

тысяч футов! Отец колеблется и сначала решает оставить

меня внизу. Я в полном отчаянии и негодовании. Я беше

но сопротивляюсь. Я клянусь и божусь, что ни в чем не

уступлю взрослым, что никто не услышит от меня в пути

ни одной жалобы. Отец, в конце концов, смягчается и, к

моему несказанному восторгу, решает взять меня с собой.

И вот мы в пути. Тяжело нагруженные разным «аль

пийским снаряжением» местной работы, мы медленно ка

рабкаемся верхом по крутым склонам хребта. Что ни шаг,

то смертельная опасность: узкие тропинки, бездонные про

пасти, отвесные скалы, исполинские, в несколько обхва

тов, деревья, перевитые южными лианами. Нижние склоны

хребта покрыты поясом густых девственных лесов, напол

ненных дикими зверями и ядовитыми змеями. То и дело

воздух оглашается какими-то странными и зловещими

криками, какой-то подозрительный шорох раздается за не

проницаемой сеткой вьющихся растений. То и дело нашей

маленькой кавалькаде приходится останавливаться, и про

водники начинают прорубать топорами дорогу через чащу

кустарников и лиан. Закинув голову, смотришь вверх на

деревья — вершины их уходят далеко в небо. Они так вы

соки и так могуч их ствол, что его не берут ни пилы, ни

топоры. Их можно только взрывать. Местные жители имен

но так и делают, сбрасывая с утеса на утес обломки взо

рванных деревьев, пока, наконец, израненные и размельчен

ные, они не докатятся силой своей тяжести до располо

женных у подножья селений.

Но вот пройдены леса. Пошли альпийские луга с пест

рыми, красивыми цветами. Ставим походные палатки и

располагаемся на ночлег. Варим на костре чай, жарим

баранину и на несколько коротких часов засыпаем до

63

рассвета. С зарей трогаемся в дальнейший путь. Но теперь

мы перестраиваемся. Кони остаются здесь, на высоте ше

сти тысяч футов, и будут дожидаться нашего возвраще

ния. Дальше им нет пути. Мы все нагружаемся «рукзака¬

ми» (конечно, местного происхождения), веревками, пал

ками, топориками и всяким иным горным оборудованием.

Теперь перед нами самая трудная часть подъема. В тече

ние долгих часов, под руководством двух опытных про

водников, мы медленно ползем все вверх и выше. Камни,

расщелины, кручи. Кручи, расщелины, камни. Бешено

мчатся вспененные горные потоки. Мрачно зияют тем

ные пасти бездонных провалов. Гудит ветер. Клубятся

сырые туманы облаков. С каждым шагом вперед все труд

нее дышать, все больше усталость. Но мы идем, идем,

цепляясь за утесы, повисая над пропастями, перепрыгивая

через расщелины. Отец подходит ко мне и немножко лу

каво спрашивает:

— Ну что, не жалеешь, что пошел?

Я смертельно устал, мне больше всего на свете хочется

упасть на землю, не итти, не двигаться и лежать, лежать

без конца. Однако я скорее умру, чем покажу это. И по

тому, слегка пожав плечами, с деланной небрежностью я

отвечаю:

— Какие пустяки! Я чувствую себя очень хорошо.

Отец понимает мое состояние и крепко берет меня под

руку. Я делаю вид, что сопротивляюсь, но в душе страш

но доволен. Так итти легче и меньше чувствуется уста

лость.

Вторую ночь проводим в глубокой щели скалы, за вет

ром, у начала ледниковой линии. Комфорта куда меньше,

чем накануне. Спим вповалку в одной маленькой палатке.

Едим холодное мясо и пьем холодный коричневый чай.

Еще до зари поднимаемся и, связавшись веревкой, всту

паем на снеговые поля. Идем долго, осторожно, то спу

скаясь в расщелины, то карабкаясь по ребрам скал.

Подмерзший за ночь снег приятно хрустит под ногами.

Дыханье выходит паром из ноздрей. Скользко. Жутко.

И вместе с тем как-то страшно весело и бодро на душе.

Рассвет отражается волшебными переливами по снеговым

вершинам. Горят ярко-красным огнем макушки гор, лило

вые тени наполняют впадины и провалы. Все выше, все

выше. Все ближе, все ближе к цели. И вот, наконец, мы

на самой вершине.

64

Какая величавая, какая изумительная картина!

Перед нами, на север — бесконечная даль широкой раз

ноцветной равнины, которую мы пересекли на пути к Вер