Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I - Филипп-Поль де Сегюр

В наградах Наполеон также обнаружил величайшую щедрость. 12-й, 21-й, 127-й пехотные полки и 7-й полк[96] получили 87 орденов и производств в следующие чины. Это были полки Гюдена. До этого времени 127-й полк не имел знамени, так как тогда знамя надо было заслужить на поле битвы, чтобы доказать, что сумеешь его сохранить. Император собственными руками вручил знамя этому полку[97]. Он удовлетворил таким же образом и корпус Нея.

Его благодеяния были велики сами по себе и по своей форме. Но Наполеон увеличивал значение этих даров своей манерой давать. Он окружал себя последовательно каждым полком, точно своей семьей. Он громко вызывал офицеров, унтер-офицеров, солдат, спрашивая, кто были «самые храбрые среди храбрых», или самые счастливые, и тут же награждал их. Офицеры указывали ему, солдаты подтверждали слова офицеров, а император награждал. Таким образом, — как он сам потом говорил, — выбор достойных делался тут же, на поле битвы, и войско подтверждало его восторженными возгласами.

Такое отеческое обращение с простыми солдатами, превращение их в товарищей по оружию повелителя Европы и вообще все эти формы, воспроизводившие обычаи республики, о которых они так сожалели, приводили солдат в восторг. Это был монарх, но монарх революции, и им нравился государь — выходец из народа, который давал возвышаться и другим! Все в этом государе поощряло рвение солдат, ничто не способствовало их нерадению.

Никогда еще поле битвы не представляло зрелища, более способного вызвать воодушевление. Дарование знамени, столь залуженного ими, торжественная церемония, раздача наград и повышений, крики радости и слова воинов, вознагражденных тут же на месте их подвигов, восхваление их доблестей голосом, к звукам которого прислушивалась со вниманием вся Европа, — все это воодушевляло их. Они должны были прославиться среди своих сограждан и в глазах своих близких, которые одновременно успокоятся насчет их участи и возгордятся их славой. Они были опьянены радостью, и, казалось, сам император был увлечен их восторгом.

Но когда прекратилось это зрелище, и он больше не видел солдат, то поведение Нея и Мюрата и слова Понятовского, столь же искреннего и рассудительного на военном совете, как и бесстрашного в бою, несколько охладили его. Он испытал разочарование, узнав из донесений, что пройдено было восемь миль, а неприятеля все же не удалось настигнуть. Тряска экипажей, когда он возвращался в Смоленск по дороге, усеянной после сражения обломками, длинная вереница раненых, задерживавших движение, которые тащились сами или которых несли на носилках, а в самом Смоленске — телеги, попадавшиеся навстречу, наполненные ампутированными членами, которые вывозили подальше за город, — словом то, что так ужасно и отвратительно, — все это окончательно обезоружило его. Смоленск превратился в один огромный госпиталь, и великий стон, стоявший над городом, заглушил крик победы, поднимавшийся с Валутинского поля битвы.

Донесения хирургов были ужасны. В этой стране вино и виноградную водку заменяют водкой, которую перегоняют из хлебных зерен и к которой примешивают наркотические растения. Наши молодые солдаты, истомленные голодом и усталостью, думали, что этот напиток поддержит их силы. Но возбуждение, вызванное им, сопровождалось полным упадком сил, во время которого они легко поддавались действию болезней[98].

Некоторые из них, менее воздержанные или более слабые, впадали в состояние оцепенения. Они сидели скорчившись во рвах и на больших дорогах и тусклыми, полуоткрытыми слезящимися глазами, казалось, совершенно безучастно смотрели на приближающуюся к ним смерть и умирали угрюмые, не издав ни одного стона.

В Вильно можно было устроить госпитали только для шести тысяч больных. Монастыри, церкви, синагоги и риги служили приютом для всей этой толпы страдальцев. В этих печальных убежищах, порою нездоровых и всегда переполненных, так как их было недостаточно, больные часто оставались без пищи, без постелей и одеял, даже без соломенной подстилки и медикаментов. Помощь хирургов становилась недостаточной, так как все, вплоть до госпиталей, способствовало лишь развитию болезней, но не их излечению.

В Витебске четыреста раненых русских остались на поле битвы, триста были покинуты русской армией в городе, и так как все жители были удалены оттуда, то эти несчастные оставались три дня без всякой помощи, никому неведомые, сваленные в кучу, умирающие и мертвые, среди ужасного смрада разложения. Их, наконец, подобрали и присоединили к нашим раненым, которых было семьсот человек, столько же, сколько и русских. Наши хирурги употребляли даже свои рубашки на перевязку раненых, так как белья уже не хватало[99].

Когда же раны этих несчастных заживали и людям нужно было только питание, чтобы они могли выздороветь, то его не хватало, и раненые погибали от недостатка в пище. Французы, русские — все одинаково гибли. Первыми умирали те, кому потеря какого-нибудь члена или слабость мешала отыскивать себе пропитание. Эти несчастья случались везде в отсутствие императора или после его отъезда, так как все устремлялись за ним, и его приказания точно исполнялись только тогда, когда он находился поблизости.

В Смоленске недостатка в госпиталях не было[100]. Пятнадцать больших кирпичных зданий были спасены от огня. Была даже найдена водка, вино и некоторый запас медикаментов. Наконец, и наши резервные лазареты присоединились к нам, но всего этого оказалось мало. Хирурги работали день и ночь, но уже на вторую ночь не хватало перевязочных средств. Не было белья, и его пришлось заменить бумагой, найденной в архивах. Дворянские грамоты употреблялись вместо лубков и пакля заменяла корпию.

Наши хирурги, заваленные работой, не знали, что делать. В течение трех дней один госпиталь со ста ранеными был забыт. Рапп проник в это место отчаяния. Избавляю тех, кто будет читать эти строки, от описания ужасов, которые он там увидел. Зачем других заставлять переживать эти страшные впечатления, после которых душа остается омраченной? Рапп, однако, не избавил от них Наполеона, который велел раздать свое вино и несколько золотых монет тем из этих несчастных, в которых, несмотря ни на что, еще теплилась жизнь, быть может, сохранившаяся вследствие употребления ужасной пищи!

Но к сильному волнению, которое вызывали в душе императора все донесения, присоединялась еще страшная мысль. Пожар Смоленска больше уже не был в его глазах роковой и непредвиденной случайностью войны, ни даже актом отчаяния, а результатом холодного обдуманного решения. Русские проявили в деле разрушения порядок, заботливость и целесообразность, которую обыкновенно применяют к делу сохранения!