Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней - Игорь Смирнов

Диалектичность психического созревания — в том, что ребенок может очеловечивать отприродное только за счет ресурсов своего тела, т. е. за счет отприродного же. Человек побеждает природу в себе самом, внутри природы. Для реализации, скажем, садистских фантазий ребенок использует оральную и анальную зоны. Поведение ребенка симптоматично, потому что он не в силах выразить преодоление своей физиологичности никаким иным способом, кроме физиологического. Себя отрицающая телесность не сказуема. Она автореферентна. Проявляясь некоторым образом, она остается явлением-в-себе, не ведает пути, ведущего к метапозиции. Можно было бы назвать процесс этой автонегации бессознательным, если бы саморазвитие тела не формировало в конечном итоге сознания. Инцестуозность и автогенитальные интересы ребенка асексуальны, ибо они служат симптомами, указывающими на его нежелание продолжать род. Сосредоточенность эдипального ребенка на генитальной зоне не имеет никакой иной функции, кроме сигнальной, демонстрирующей, что субъект автокреативен вопреки всем биологическим нормам.

Эдипальность отличается от предшествующих ей этапов взросления тем, что она скачкообразно расширяет объем отрицаемого. Убегая из рода, ребенок расстается не с какой-то одной из своих биологических составляющих, как это было раньше, — он освобождается от биокультурного дуализма, от двойной идентичности (см. C. II.2.1.2), ликвидирует свою тварность в целом, сохраняет себе только человеческую ипостась. Эдип избавляет Фивы от власти Сфинги, человекоживотного[103]. Снятие внутренней противоречивости дает нам, говоря формально, внешнюю непротиворечивость, обращает наше внимание на одинаковость нашего отношения с разнящимися между собой человеческими существами (допустим, с отцом и матерью, равно родителями), побуждает нас к транзитивному мироощущению. Эдипальный ребенок постсадистичен, он решает иную — более отвлеченную — проблему, чем маленький садист. Нет нужды сдвигать в духе М. Кляйн датировку эдипального поведения, достигающего своего пика, когда ребенку исполняется пять лет, в раннее детство.

1.4.1. Как уже говорилось, в статье «Der Untergang des Ödipuskomplexes» Фрейд определил следующий за эдипальным период детской жизни как кастрационный. Инцестуозный ребенок, в соответствии с Фрейдом, испытывает страх быть наказанным родителями за свою генитальную активность. Наряду с этой боязнью, на кастрационном этапе возникает также способность к сублимированию, к замещению опасно-телесного духовным. Нам кажется чрезвычайно ценным, что стадиология Фрейда предусматривает для каждого отрезка детской психической жизни возможность двойного воплощения той или иной целеустановки зреющей личности (ср. оральный/анальный садизм, позитивный/негативный Эдипов комплекс).

Неправомерно, однако, рассматривать вхождение ребенка в кастрационную фазу его жизненной динамики исключительно в семейном контексте. Подобно тому как Эдипов комплекс образуется не только в пределах семьи, внесемейным может быть и его изживание. Оно совершается по мере того как ребенок, сделавшийся аналогичным всем прочим людям, вынужден признать, что он замещаем иными индивидами так же, как он замещает их. Никто не застрахован от потери своей позиции. Развитие Эдипова комплекса упирается в идею смертности каждого человека. Отрицая свою включенность в биологическую среду, субъект автоматически приобщает себя неживой природе. Эдипальное самопорождение гибельно. Рождаясь во второй раз, мы являемся в мир мертвыми. Эдип у Софокла живет, считаясь убитым. Дело не в том, что ребенок, преодолевающий эдипальное состояние, боится быть наказанным взрослыми, но в том, что он жаждет наказать самого себя — обложить штрафом свою мертворожденность, покарать ее. Испытывая кастрационный страх, субъект боится самого себя в качестве карающей инстанции.

Чтобы быть последовательным в превозмогании отприродного, постэдипальный ребенок вынужден погасить генитальную деятельность, умертвить мертвородящий орган (попрать смерть смертию) и обратиться к духовной работе: к одухотворению собственного тела и к категоризации предметов физического мира, к отвлечению от их частных материальных свойств, к постижению эйдосов. Кастрационный комплекс позволяет ребенку идентифицировать себя как младшего, как неродителя (в противоположность всем, не одним лишь своим, родителям), распознать свою неотению (недостаточную телесность).

1.4.2. Запрет инцеста в обществе взрослых соответствует процессу поступательной автоорганизации детской психики, достигающей кастрационной стадии. Запрет инцеста (как и мастурбирования) препятствует психическому регрессу — возвращению взрослых к той ситуации, с которой они справились, когда они детьми преобразовали Эдипов комплекс в кастрационный.

Прослеживая переход от природы к культуре, К. Леви-Стросс отказался толковать запрет инцеста психоаналитически. Инцест табуизируется, дабы сделать брак обменом — событием, сходным с коммуникацией, которая и есть самое культура[104]. К. Леви-Стросс не попался в Эдипову ловушку, потому что он не имел дела с психоаналитическими проблемами. В то же время K. Леви-Стросс, вслед за Фрейдом, придал запрету инцеста слишком фундаментальный смысл, возвысив это табу над всеми остальными.

Между тем табу инцеста конституирует культуру не в одиночку, но вместе со многими иными универсальными запретами, например, наряду с запретом на насильственный захват собственности у соплеменников, который не допускает регрессивного движения индивидов по направлению к их садистскому детству. Любой созидающий культуру запрет ставит барьер, мешающий человеку повернуть вспять тот ступенчатый процесс, по ходу которого ребенок освобождается от отприродности. Только тогда, когда этот процесс заканчивается в период полового созревания, в момент, когда мы вынуждены признать, что наш природный компонент неотрывен от нас (см. также в «Заключении»), повзрослевший ребенок перестает быть сугубым психологическим устройством и устанавливает обменное отношение между природным и чисто человеческим. Начиная отсюда субъектное эквивалентно универсуму, среде как таковой. Полноценный субъект, следовательно, персонифицирует идею обмена со средой, что бы она собой ни представляла. И эта идея составляет акт сознания, т. е. обратимого самоотчуждения.

К. Леви-Стросс имел все основания для того, чтобы, продолжая плодотворную традицию М. Mocca[105], связать культуру с обменом. Но и брачный обмен, вырастающий из запрета инцеста, и даже коммуникативный обмен не были бы — подобно всем прочим парциальным обменным действиям — возможны, если бы обменом не исчерпывалось содержание сознания.

Человеку запрещается заново переживать разные периоды детства. Табуизируется избыточный генезис. Культурогенные запреты экономят энергию, пошедшую на формирование сознания. Иначе говоря, они указывают нам на то, что сознание уже есть.

2. Автор Эдип

2.1.1. Всякий субъект, для себя единичный, противоречит себе как носителю сознания. Чтобы снять это напряжение, субъект вынужден уравнять частное и всеобщее. Для сознания в целом частными являются фазы его становления. Психогенез сознания делается поэтому эквивалентным одному из своих этапов (и только одному!). Иначе говоря, некая логическая операция, господствовавшая на каком-то интервале нашего психического созревания (пусть ею будет эдипальная транзитивность), оказывается сопоставимой со всеми прочими логическими возможностями, которые находятся в распоряжении сознания, и получает тем самым привилегированное положение среди них. Личность манифестирует себя лишь в рамках психотипа, характера — садистского, эдипального, кастрационного и т. д., потому что ее фиксированность на том или ином моменте общего всем нам психогенеза не может быть только ее достоянием[106].

То, на каком именно эволюционном этапе своего детства зафиксируется индивид, зависит от жизненных обстоятельств семейного или внесемейного порядка. Они травматичны для индивида не по причине их обязательной катастрофичности (хотя очень часто и бывают таковыми), но уже в силу того, что они непременно внешни относительно имманентного нам продвижения от природного к культурному, не собственны нам. Наш характер всегда выбирается не нами, и это есть травма. Она необходима и случайна в одно и то же время. В своей конкретности она формирует сугубо личное начало внутри психотипичного, она — principium individuationis. В своей всеобщности, транстипичности травма — нехватка свободы волеизъявления, компенсируемая через производимый психотипами захват власти над культурой. То, что у культуры есть история, — результат испытываемого всеми нами страдания. Все формы социального порабощения вырастают из того, что личность не может освободиться от самой себя. Опытом несвободы от окружения обладает каждый ребенок. Чем сильнее таковая на отдельном этапе взросления, тем вероятнее, что этот этап будет определять впоследствии психотип индивида. Разумеется, стадиальную фиксацию могут вызывать также травматические (подавляющие свободу воли) события, которые происходят с индивидом до или после его вступления в фазу, становящуюся для его характера судьбоносной (ретроспективные и проспективные травмы). Например, подросток, переживающий насильственную смерть отца, вернется в эпоху инфантильной эдипальности; отсутствие молока у роженицы предрасположит ребенка к фиксации на садистских фантазиях и действиях, которые обретут для него значимость несколько позднее, в конце симбиоза.