Повседневная жизнь алхимиков в средние века - Серж Ютен

Это, как нам кажется, дает ключ к пониманию странной фразы Элиаса Эшмола (английского алхимика XVII века, члена братства розенкрейцеров). Он рассказывал, что учитель алхимии Уильям Бэкхаус открыл ему секрет совершения Великого Делания по слогам. Эти «слоги» оказываются идентичными знаменитым гласным, воспетым Рембо в одноименном сонете. Подлинные магические формулы, произнесенные надлежащим образом, вызывали определенные изменения в материи Великого Делания и уносили воображение адепта в высшие сферы, вызывали озарение, завершавшееся восхищением Абсолютным.

Некоторые из изображений «Немой книги» представляют алхимика и его супругу в древних ритуальных костюмах и держащими особые аксессуары. Отнюдь не случайные, поскольку, например, дуга, символ Луны, всегда находится у женщины. Ключ к пониманию сей ритуальной драмы, быть может, обнаруживается на нескольких алхимических гравюрах, где мы вновь встречаем эту пару в характерных одеяниях и снабженную соответствующими предметами. Среди этих персонажей иногда можно заметить Аполлона и Диану как символическое обозначение мужа и жены. Не служит ли это основанием предположить, что таким способом изображается ритуальная сцена, центральным персонажем которой является Свет?

Автор «Немой книги», вероятнее всего, являлся членом тайного герметического общества, ибо не случайно на титульной странице трактата изображена герметическая роза.

Таковы главные «ключи» к возможному пониманию изображений «Немой книги». Алхимики были совершенно правы, утверждая, что в ней зашифрованы все великие герметические секреты — и они могут быть расшифрованы теми, кто обладает надлежащими способностями.

Вот классический пример простого алхимического символизма. В трактате «Торф философов» (средневековая арабская компиляция, переведенная на латинский язык) читаем: «Поместите мужчину (серу) и белую женщину (ртуть) в круглый дом, окруженный постоянным умеренным теплом, и оставьте их там до тех пор, пока они не превратятся в философскую воду. Тогда вы, если все сделали хорошо, увидите вверху почернение, служащее признаком гниения и сохраняющееся сорок или сорок два дня».

Бесспорно, гораздо проще, когда есть потребность изъясняться символами, прибегать к помощи образов, нежели слов. Врач и алхимик эпохи Ренессанса Михаэль Майер весьма справедливо заметил по этому поводу: «Философы выражаются гораздо свободнее и гораздо яснее при помощи знаков и загадочных фигур, этого своего рода немого языка, нежели при помощи слов…»

На одной из иллюстраций трактата «Liber Azotb› («Книга Азот) Василия Валентина изображена сирена, нажимающая на свои груди, из которых в море брызжут две струи; этот образ олицетворяет собой «богиню, рожденную нашим глубоким морем, которая извергает из своих грудей молоко и кровь, питающие камень». Еще одна хорошо известная символическая фигура: король с короной на голове, держащий в своих руках Луну и Солнце и опирающийся ногами на два стебля — один лилии, а другой розы.

В противоположность аллегории или эмблеме традиционный символ не имеет конкретного изобретателя: он, даже если используется самыми различными способами, всегда уходит своими корнями в глубинные — безличные — слои коллективного бессознательного.

Универсальность символизма есть факт, достаточно убедительно подтвержденный исследованиями в области глубинной психологии: хотя его внешние проявления, презентация, могут меняться от страны к стране, от века к веку, фундаментальная структура, образы остаются теми же самыми. В алхимии мы находим блестящее подтверждение этому.

Алхимическое озарение давало адепту знание законов, коим подчиняются Творение и человек, а также знание того, что происходило при самом зарождении мира, в котором мы живем, и что произойдет при апокалиптическом конце теперешнего земного цикла.

Дать адепту подлинную психическую лестницу, по которой бы он взошел к «вышним водам» (туда, где витают образы — универсальные, приемлемые для всякого рода потребности, — коллективного бессознательного, принадлежащего человечеству), — такова была цель внутреннего озарения, психического откровения, происходящего по мере продвижения адепта через этапы Великого Делания.

Приведем еще и другие примеры символов, применявшихся алхимиками периода Средних веков. Андрогин символизировал собой неразрывное единство противоположных начал Великого Делания. Превращение в летучее устойчивого символизировалось орлом с развернутыми крыльями, тогда как фиксация летучего была представлена грудой птиц, которые попирались ногами.

Целый ряд символических образов передавал столкновение двух противоположных природ в недрах материи Великого Делания. Так, Николя Фламель писал по поводу одной из иллюстраций в «Книге иероглифических фигур»:

«Эти двое [которые у Авиценны получили название суки и кобеля] соединились в сосуде погребения и ожесточенно кусают друг друга, пуская в ход весь имеющийся у них яд и со всей присущей им яростью, никогда не отпуская друг друга с того самого момента, как они схватились…»

Весьма дорог был алхимикам также и образ навигации. Процитируем отрывок из манускрипта Николя Валуа, нормандского адепта XV века:

«Мудрецы называют все свое делание морем и говорят, что тело сводится к воде, из которой оно первоначально состояло, и оная называется водой моря, поскольку это воистину то самое море, в котором многие мудрецы, совершая плавание, потерпели кораблекрушение, не имея той путеводной звезды, которая постоянно сопутствует однажды познавшим ее. Это та самая звезда, которая указывала путь волхвам при рождении Сына Божьего, и она же дает нам возможность узреть рождение сего юного царя».

Алхимик видел, как в философском яйце, в момент закипания заключенной в нем жидкости, начинает бушевать настоящая буря — воспроизведение в миниатюре подлинного шквала, поднимающего морские волны; затем он наблюдал «окончание потопа»: воды успокаивались, мрак рассеивался, и воздух в реторте вновь становился чистым. Универсальная жизненная сила ассоциировалась с образами Божественного моря. Алхимик возвращался в своем воображении к первобытному хаосу, к тому, что происходило в начале земного цикла, еще до того, как стали зримы происходившие на земле процессы. Алхимик, мнивший себя подлинным Творцом, должен был уметь производить чудесные превращения через формирующий свет, через огненный дух.

Алхимик лелеял в себе надежду перейти от двойственности к единству, найти средство для улавливания энергии Солнца, этого очага нашей Вселенной.

Использование орла в качестве символа сублимации и летучести понималось как нечто само собой разумеющееся: эта царственная птица поднимает в небо то, что хватает на земле.

Что же касается внутренне переживаемого возвращения к истокам мира, то не служит ли оно напоминанием о золотом веке и садах Эдема?

Мартин Ортолан, алхимик, живший в конце Средних веков, выбрал себе в качестве герметического псевдонима фамилию, вызывавшую ассоциацию с садом (Hortulanus, Садовник), и это не случайно, ведь алхимики, как мы уже ранее упоминали, любили называть себя небесными земледельцами.

Еще один пример символического образа, охотно применявшегося адептами, который сильно расходился с типом мышления, присущим современной науке, мы находим в «Фигурах Солидония», иллюстрированном манускрипте конца XV века, который копировался алхимиками вплоть до конца XVIII века. Там в качестве символа алхимии представлена лошадь, вываливающая на землю вместо навоза поток золотых монет.

В литературе и иконографии алхимиков часто встречается легендарный источник молодости. На алхимических изображениях его увенчивали то Солнце и Луна (представлявшие две космические противоположности), то лучезарный карбункул (символизировавший собой красный камень). Семь притоков — соответствующих семи металлам — питают этот источник.

Трудности расшифровки алхимических текстов многократно возрастают вследствие того, что содержащиеся в них подсказки, данные адептами, беспорядочно разбросаны и преднамеренно запутаны, напоминая разрозненные части какого-то пасьянса.

Лишь очень и очень немногие из числа средневековых алхимиков достигали своей цели. Порой на протяжении долгих, казавшихся бесконечными, лет они ждали встречи с учителем, который бы открыл им секреты, необходимые для расшифровки алхимического текста.

В предисловии к своему трактату «Flos Florum› {«Цветок цветов») Арнольд из Виллановы признается, что тщетно искал философский камень в течение двадцати лет.

Духовный мир алхимика заключал в себе две неразрывно связанные одна с другой традиционные константы: неизбежное прохождение через тревоги, мрак и грозные опасности и, наконец, после успешного преодоления этих испытаний, когда душа не поддалась отчаянию, открытие света, источника чистой и вдохновляющей радости.