Разделить на сто - Роман Лейбов

Огурец инженер Сперанский извлёк из банки рукой. Он, огурец, был последний в банке, пупырчатый, некрупный, крепкий на ощупь и обещал неизъяснимое наслаждение. Почти больше всего на свете любил Константин Михайлович маринованные огурцы. Особенно ценил нежинские — за их крепкость и пупырчатость.

В окно кухни дотягивались ещё редкие солнечные лучи: хоть и на пятом этаже квартира, а всё же почти в овраге. Полжизни прожил Константин Михайлович в этом доме, но привыкнуть к такому расположению своего жилища так и не сумел. Он печально вздохнул и нацелился уже укусить огурец, когда завыла сирена оповещения о вторжении.

Этого звука давно уже ждал инженер. Он аккуратно положил огурец назад в банку, где тот немедленно опустился на дно, зарывшись в заросли укропа и прочий донный сор и как бы надеясь спрятаться от взгляда Сперанского, который, на время забыв об огурце, выключил в коридоре сирену оповещения и вышел из квартиры на лестничную клетку.

Когда Сперанский ещё не был инженером и сотрудником вагоноремонтного завода, когда не имел он ни патентов, ни изобретений, когда назывался ещё он просто Костиком, уже тогда больше всего на свете — даже больше огурцов маринованных — полюбил он читать газету «Пионерская правда». По не вполне понятным причинам его родители решительно отказывались от подписки на эту замечательную газету, как и от других газет, кроме, разумеется, «Вечернего Брюквина». Это казалось Костику чудовищной несправедливостью: все дети вокруг были подписчиками «Пионерской правды» — и один он вынужден был обходиться районной библиотекой и номерами, вывешенными в школьном вестибюле.

Кто знает, может быть, если бы в детстве Константин Михайлович не остался без любимой газеты, он бы впоследствии утратил к ней интерес. Но вышло иначе: как только студент Сперанский получил свою первую стипендию в институте, он тут же оформил подписку на «Пионерскую правду» — и каждый год возобновлял её с тех пор аккуратно вот уже двадцать с лишним лет. Рядом со взрослым миром, в котором жил студент, а потом молодой специалист, инженер и автор патентов и изобретений, перед ним постоянно открывался другой.

В первом мире надо было зубрить сопромат, проходить практику, стоять в очереди за зарплатой, отчитываться перед начальством, платить за квартиру и телефон. Во втором пели весёлыми петухами горны, нежно звенели барабаны, колыхались кумачовые знамёна, тут собирали макулатуру и металлолом, не составляя никаких актов сдачи и приёмки, тут пахло горьким дымом костра и печёной картошкой.

Окончательно погрузившись в мир пионерского детства к тридцати пяти годам, Сперанский неожиданно для самого себя стал писать в «Пионерскую правду» письма. Подписываясь разными именами, он сочинял рассказы о жизни школьников, стихи, смешные сценки и очерки. Четырежды газета опубликовала его сочинения — рассказ «Зарница в лесу» (подписанный «Серёжа Николаев, 6 класс»), юмореску «Прогульщики и лось» (Игорь Ветлугин, 5 Б), а также два очерка за подписью семиклассника Тимура Советова — «Макулатура» и «Разговор с инженером». И надо же было такому случиться, что в начале июня, когда Сперанский с нетерпением ожидал публикации очередного произведения так хорошо зарекомендовавшего себя Тимура, газета перестала появляться в его чёрном почтовом ящике, украшенном цифрой «12».

Константин Михайлович сходил на почту; но служащие клялись и божились, что они тут ни при чём, газета, как и вся прочая корреспонденция, исправно доставляется на улицу Толстого. «Так что, — заключили почтовые служащие, — пусть сынок ваш или дочка уж сами проверят, не воруют ли из ящика газету их сверстники».

Но ни сына, ни дочери у инженера, как мы знаем, не было, поэтому он вынужден был взять на себя охрану своей корреспонденции.

Конечно, он мог договориться, чтобы «Пионерскую правду» оставляли на почте, но ему, уже свыкшемуся с ролью юного следопыта, хотелось разоблачить злоумышленников. Однако из этого ничего не получилось: даже о долгожданной публикации своего очерка «Песня позвала в поход» он узнал стороной, увидав случайно или почти случайно 15 июля газету на фанерном щите в скверике на улице Кольцова. Инженер, конечно, тут же приобрёл этот номер в киоске, но обида на неведомого похитителя была так велика, что он решился преследовать супостата до конца.

В начале августа Сперанский ушёл в очередной отпуск. Весь июль он был рассеян, что-то постороннее чертил на бумаге и невпопад отвечал на вопросы сослуживцев.

Половину августа инженер посвятил воплощению нового изобретения: из приобретённых по магазинам и у частных лиц деталей он сооружал свой уникальный прибор «Почтовый антивор», принцип действия которого, как значилось в техническом описании, составленном дотошным Константином Михайловичем, состоял в «гидравлическом мягком, но надёжном захватывании пальцев руки при одновременном включении электрической сирены оповещения в квартире».

Прибор крепился к внутренней стороне почтового ящика, «предотвращая, — как говорилось в описании — проникновение в его рабочую щель пальцев».

И вот наконец во вторник, 27 августа, сирена взвыла. Это означало, что злодейские пальцы, проникшие в рабочую щель почтового ящика, наконец-то мягко, но надёжно захвачены. Вторничный выпуск «Пионерской правды» спасён, он обретёт своего законного хозяина. Справедливость восторжествует.

Инженер Сперанский, гордый триумфом своей конструкторской мысли, воскликнул: «Он попался!» — и кубарем скатился по лестнице.

LV

В этот самый момент Наташа Семёнова сообщила растениям о своих новых подозрениях. Обезьянье дерево затрепетало, поражённое догадкой Наташи. Кактусы нахмурились, возмущаясь наглостью шпиона. Герань легкомысленно кивала, думая о чём-то постороннем.

Журчала вода, струясь из синей пластмассовой лейки. Рассказывая растениям о сегодняшнем открытии, Наташа всё больше убеждалась в собственной правоте.

Стасик Левченко, накормленный уже румяным жареным картофелем и бледными варёными сосисками, беседовал в это время у себя дома по телефону с Таней Петрушкиной. Таня рассказывала, как преследовала она шпиона до самого дома. За стеной у Тани стучала пишущая шпионская машинка — даже на правом берегу, повторённый чёрной раковиной эбонитового телефона, этот стук отдавался в Стасиковом красном чутком ухе.

В тот же самый момент маленький человек Николай Матвеевич Гузь с печальным выражением на аккуратном лице вылезал из дальнего входа в Бабаевы пещеры, стараясь не поскользнуться на жирной жёлтой глине.

Затем он прошёл мимо сматывающего удочки доктора Н. Н. Кащеева, который ещё обязательно появится в нашей истории, мимо лодочного причала и, помахивая туда-сюда подозрительным металлическим предметом в кожаном футляре, стал ждать третьего трамвая на остановке.

LVI

Конверт из плотной белой бумаги без обратного адреса, был хорошо виден сквозь дырочки почтового ящика с номером «12». Юра Красицкий уже битых полчаса то выходил из подъезда на улицу Толстого, то возвращался назад. Он пребывал в задумчивости, хотя обстоятельства требовали быстрых действий.

Юра хорошо знал, что чужие письма читать нельзя, тем более нельзя выковыривать их из чужих ящиков. Но от этого письма зависело разоблачение шпиона, и Юра Красицкий в конце концов решился и отбросил бесплодные колебания. Оглянувшись, он встал на цыпочки и запустил ладонь в верхнюю щель ящика, стараясь захватить конверт. Он и захватил уже, но тут вдруг в ящике что-то загудело, и какая-то пружина, довольно мягко, но весьма надёжно прижала Юрину руку к дверце. Мальчик, замерев на цыпочках перед ящиком, даже не успел испугаться, как сверху раздалось: «Он попался!» — и тут же загрохотали по лестнице чьи-то ноги.

«Это провал», — подумал Юра словами из какого-то фильма. И улыбнулся, потому что самое страшное, как известно, надо встречать улыбкой — от этого оно становится уже не самым страшным.

Сверху по лестнице спускался человек в чёрном шёлковом халате. Точнее, это был силуэт: лица человека не было видно в сумерках Замка — свет из окна еле проникал в подъезд, а лампочка под потолком светила тускло. Страшный человек в халате, пособник, а может быть и начальник бородатого шпиона, коварно заманивший Юру в свою ловушку, нарочно замедлил ход перед последним поворотом лестницы, чтобы успеть обдумать, что теперь делать. Константин Михайлович Сперанский давно уже предвкушал своё торжество и репетировал речь перед похитителем «Пионерской правды», но и похититель, и обстоятельства его поимки виделись инженеру совершенно иными. Он воображал себе толпу жильцов, выбежавших на вой сирены оповещения изо всех квартир и теперь укоризненно качающих головами и одобрительно спрашивающих, кто автор этого замечательного изобретения, с презрением взирающих на вспотевшего вихрастого хулигана с выражением ужаса на глупом лице. А тут — темнота пустого подъезда, скрип неплотно прикрытой двери и замерший на цыпочках мальчик в очках, непонятно чему улыбающийся.