Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского - Александр Чучаев

На отсутствие условий, оправдывающих применение наказания при причинении вреда в состоянии крайней необходимости, указывает Н. С. Таганцев. По его мнению, у защищающегося нет таких социально порицаемых мотивов, как злоба, месть, корысть, неуважение к требованиям права и юридического порядка. Его нельзя упрекнуть в неблагоразумии; он «был проникнут одним страхом за свое существование, одним желанием охранить свои интересы. Правда, стоическая мораль учит скорее претерпеть зло, чем повредить другому; но право, как справедливо говорят сторонники субъективной теории, не может требовать такого героизма от обыкновенных людей, а потому применение наказания к деяниям, учиненным под влиянием принуждения от неодолимой силы происходящего, было бы бесцельно и с точки зрения преступника, и в интересах общества. На основании этого государство отказывается от требования соблюдения установленных им норм, как скоро посягательство на них определяется действительной необходимостью» 248.

Правомерность причинения вреда в состоянии крайней необходимости Сергеевским связывается со следующими обстоятельствами: во-первых, опасность должна быть действительной, а не мнимой; во-вторых, коллизия может быть между равными благами или более высшего блага с низшим.

Субъект преступления

Сергеевский не дает понятия субъекта преступления, он лишь замечает, что «субъектом преступного деяния, то есть лицом, действия которого могут быть признаны преступными, а само оно подвергнуто ответственности пред уголовным законом, является не всякое существо человеческого рода. Для того, чтобы быть преступником в юридическом значении этого слова, для того, чтобы получить наказание как акт государственной власти, основанной на определении государственного закона, необходимо обладать известными психическими свойствами или силами» 249. Эти свойства в уголовном праве назывались вменяемостью 250, способностью к вменению или уголовной дееспособностью, фактически же речь в этом случае идет о признаках субъекта преступления. Они стоят в непосредственной зависимости от природы уголовного права, его целей и задач.

«Дееспособность субъекта как условие осуществления карательной власти государства, – пишет Н. С. Таганцев, – является краеугольным камнем всех теорий, признающих основанием наказуемости виновное посягательство на правопорядок, и притом не только тех, которые смотрят на наказание как на отплату за совершенное, но и тех, которые видят в нем проявление целесообразной карательной правоохраны, так как таковая тем и отличается от других видов охранительной деятельности государства, что она вызывается не только опасной или вредоносной, но именно виновной деятельностью субъекта. Мало того, даже представители теорий, видящих в преступном деянии только повод, а не основание наказуемости, но не принимающие начал нецессарианизма 251 по отношению к человеческим действиям, как, например, проф. Фойницкий, не могут устранить их из построения наказуемости, идеи вины и вменяемости, опасности, и лишь одна группа теорий, не только уподобляющая преступные деяния вредоносным фактам окружающей жизни, но и отождествляющая их между собой, теория, видящая в преступнике душевнобольного или прирожденного вредотворца, может пытаться выкинуть понятие вменяемости, как ненужный балласт, из учения о преступлении» 252.

Если уголовный закон преследует цель исправления виновного, то признаки субъекта преступления должны корреспондировать ей, лицо должно обладать способностью к указанному изменению. При отсутствии такой способности невозможно применение наказаний, в этом случае следует осуществлять полицейские мероприятия (предупреждение, пресечение деяний, принятие мер безопасности). При преследовании уголовным законом цели Божеской справедливости личность должна иметь те свойства, которые дают основание Божескому возмездию. Следовательно, люди, по своему душевному состоянию не подлежащие ответственности перед судом Божьим, не могут признаваться субъектом преступления. Если же уголовный закон действует исключительно ради истребления опасных лиц, то тогда способность к вменению теряет всякое значение.

Между тем наказание должно применяться к лицам, «имеющим уши, чтобы слышать закон, и душевную силу, чтобы принимать заявления закона в число мотивов или в руководство своей деятельности. Для индивидов, неспособных к этому, закон не писан; они не суть члены государственного союза, то есть не входят в круг тех лиц, для которых существует закон; поэтому они не подлежат и наказаниям. Это не есть какая-нибудь льгота; это есть величайшее ограждение в гражданских правах – исключение из союза, как субъектов негодных и неспособных к гражданской жизни» 253.

Речь идет о физическом лице, хотя уже в XIX в. велись дискуссии о возможности признания ответственным за преступление юридическое лицо. Однако большинство криминалистов исключали его из круга субъектов преступления. Встречавшиеся же в литературе упоминания о так называемой групповой, круговой или массовой ответственности не имеют отношение к рассматриваемому вопросу. В этом случае в уголовно-правовом порядке наказывались лица, учинившие преступления «толпой», «массой» и т. д., исходя из особой формы коллективной вины, разновидности соучастия. Каре подвергались либо все без исключения лица (массовая ответственность в собственном смысле слова), либо по выбору, жребию, случайной выборке, например каждый десятый (особая форма прощения вины всех остальных).

При определении признаков субъекта преступления Сергеевский полностью воспользовался концепцией Н. С. Таганцева, которая в свою очередь основана на учении Фейербаха, признававшего субъектом преступления лицо, способное осознавать совершаемое деяние и его противозаконность, подчинять свою волю требованиям закона. Автор в качестве признаков, характеризующих лицо, признаваемое в уголовно-правовом порядке ответственным за содеянное, называет способность: 1) сознавать совершаемое и его связь с другими явлениями и предметами внешнего мира; 2) предвидеть последствия совершенного деяния; 3) понимать предписания закона, т. е. определять запрещенность или дозволенность деяния; 4) воспринимать в качестве мотивов поведения различного рода положения или формулы, выраженные в словесной форме.

П. П. Пусторослев ставит под сомнение целесообразность выделения осознания противоправности деяния как условия ответственности за его совершение. «…Возможность понимания преступности своего поведения во время этого поведения действительно была бы отличительным признаком состояния вменяемости в то время, когда у него есть эта возможность, и была бы в состоянии невменяемости тогда, когда он не имеет этой возможности…

…Невозможность понимания постановлений действующего уголовного права встречается не только у лиц, находящихся в состоянии невменяемости, но и у лиц, пользующихся состоянием вменяемости. С другой стороны, понимание запрещенности деяния под страхом наказания существует не только у лиц, пребывающих в состоянии вменяемости, но и у некоторых лиц, находящихся в состоянии невменяемости» 254.

Требования, определяющие общие условия ответственности лица, в законе могут не определяться. Законодатель вправе воспользоваться противоположным приемом – указать случаи, когда способность к вменению отсутствует.

Как видим, в числе указанных признаков нет упоминания возраста лица, с которого наступает уголовная ответственность. Все дело в том, что данное обстоятельство автор связывает со способностью к вменению вообще и относит его к факторам, безусловно исключающим лицо из числа субъектов преступления. В то же время он полагает, что законодатель должен указать возраст, с которого наступает уголовная ответственность. В таком приеме Сергеевский усматривает прагматическую целесообразность – освобождение суда от необходимости установления признаков, обусловливающих способность лица к вменению.

К другим обстоятельствам, исключающим признание субъектом преступления, относятся расстройства психической деятельности. Уголовно-правовое значение имеют не все психические заболевания, а только те из них, которые лишают человека возможности осознавать характер совершаемого деяния, его противоправность и руководить своими действиями. «Не всякий душевно больной или сумасшедший в широком смысле, точно так же, как и не всякий глупец, суть невменяемые люди; невменяемость наступает для них только тогда, когда глупость или сумасшествие лишают человека возможности принимать закон в число мотивов своей деятельности» 255.

Данную группу обстоятельств нельзя формализовать в законе. В связи с этим в уголовно-правовых нормах следует давать описание содержания невменяемости, сделав особый упор на ее юридический критерий; перечисление же видов заболеваний, т. е. указание на психологический критерий, ничего существенного в определение не вносит, более того, в случае пропуска какой-либо болезни может возникнуть непреодолимая ситуация.