Записки социалиста-революционера (Книга 1) - Виктор Чернов

Тогда мы и не подозревали, что в этом узком кружке был уже свой Иуда ...

Я поехал представителем Москвы на общестуденческий съезд. Наша программа на съезде получила во всех пунктах полное признание и одобрение. Организованное студенчество было признано законною {121} составною частью революционной интеллигенции, естественного авангарда общенародного движения. Поэтому ему рекомендовалось не замыкаться в узкий круг своих чисто-академических интересов. Академический строй был признан органической составной частью общего политического режима.

Обособленная борьба за частичное обновление его была поэтому отвергнута. Студенты призывались идти на помощь к голодающим, идти в отряды на борьбу с эпидемиями, идти в воскресные школы в рабочих кварталах, с основной целью - укреплять свои связи с трудовыми массами, чтобы затем использовать эти связи политически, т. е. революционно. Но за этой деятельностью в разных областях народной жизни студенчество не должно терять собственного организационного единства. Студенчество, как целое, признано было способным к дружному солидарному выступлению, к упорной борьбе с академическим режимом, как частью общего режима. При Московском Союзном Совете было организовано всероссийское общестуденческое бюро. Оно должно было удерживать студенчество от изолированных, распыленных вспышек. Но, в случае надобности, оно должно было двинуть единовременно все студенчество, дать сигнал движению во всероссийском масштабе. Повод для него должно было выбрать такой, который был бы понятен и близок обществу и народу. В нашей памяти были передававшиеся из уст в уста предания об охотнорядцах, избивавших и разгонявших студенческие демонстрации.

Чтобы студенческое движение не выглядело в глазах "улицы" движением "баричей", которые "с жиру бесятся", проектировалось, между прочим, единовременное выступление во всех университетских городах с требованием признания {122} дня 19-го февраля торжественным и публичным национальным праздником; это требование должно было подкрепляться каждое 19-ое февраля однодневной демонстративной забастовкой во всех университетах. Протоколы съезда представляли собою, в сущности, ряд деклараций по разным вопросам, сопредельным с нашими решениями и лозунгами. Помню, напр., основной "протокол", излагавший священные традиции русского студенческого движения; я, как составитель, заканчивал цитатой из "Песен о родине" Минского:

... нет края,

Такого в мире нет угла, где бы молодежь,

Все блага жизни презирая,

Так честно, как у нас, так свято отдала

Себя служенью правде строгой.

Жизнь чуть ли не детьми нас прямо повела

Тернистой подвигов дорогой.

Нам сжал впервые грудь не женских ласк восторг,

Не сладкий трепет страсти новой,

И первую слезу из детских глаз исторг

Не взгляд красавицы суровой.

Над скорбной родиной скорбевшие уста

Шептали первые признанья;

Над трупом дорогим товарища-борца

Звучали первые рыданья ...

Да, в нашем незрелом настроении было много лиризма, и такие цитаты в "протоколах общестуденческого съезда" никому не казались неуместными. Мы принялись их гектографировать. Затем завели мимеограф и какой-то "неоциклостиль". Было решено издавать нелегальный общестуденческий журнал. Искали путей в литографии, копили и {123} типографский шрифт. Всему этому вскоре суждено было оборваться ...

Среди центрального кружка "заправил" всего студенческого движения был некто Невский, старый студент, то, что называется "тертый калач". Он рассказывал нам, новичкам, о провалившемся годом раньше Астыревском кружке с его прокламациями к голодающим крестьянам. У него были связи с основными "радикальными" кружками Москвы; он ввел меня и кое-кого еще на считавшиеся особо-конспиративными собрания, где выступали супруги Кусковы, народники Прокопович и Максимов, марксист П. П. Румянцев и др. Он посвятил нас в основные "веяния", бывшие в ту пору в силе в этой среде. Себя он называл народовольцем. Лично он нам не был симпатичен. Бравый малый, крупный, краснощекий, упитанный, любивший хорошо одеться и вынуть надушенный платок, он щеголял резким цинизмом выражений. Разбитной и самоуверенный, он обо всем судил категорически и решительно.

К "книжникам и фарисеям" он питал величайшее пренебрежение. Он заявлял себя "человеком дела", а не "пустой российской словесности". И хотя это совершенно не гармонировало с нашей непреодолимой тягой к теориям, но его манера судить обо всем как-то "срыву" и безапелляционно нам все же несколько импонировала... Тем более, что среди нас был сходившийся во многом с ним - тоже ярый народоволец - уроженец горного Урала И. Н. Стрижов. То был человек незаурядной энергии и большой физической силы, блестящий химик, приземистый, глядевший исподлобья, сквозь свои вечные очки, ходивший дома с рогаткой на медведя, жаждавший непосредственного применения своей энергии. Благодаря {124} своей решительности и несомненной сильной воле, он играл довольно заметную роль во всех студенческих делах. Одной из его idees fixes было убеждение, что в революции, как в войне, главное - "нерв войны", т .е. деньги. И он всегда на каникулы отправлялся на свой родной Урал, с которого вечно привозил образцы каких-то минералов и руды, которую потом тщательно анализировал в своей лаборатории : он был "человек с планом" и твердо решил сначала разбогатеть, а потом уже на приобретенные средства двинуть революцию "как следует"...

Впоследствии первую часть этой программы он осуществил на деле; после революции 1905 г. я нашел его имя в списке учредителей какого-то крупного акционерного дела на Кавказе; но, невидимому, денежная мощь у него превратилась из средства в самоцель...

Как бы то ни было, тогда он был вполне искренен и целостен. Он занимал в нашей среде самую крайнюю левую. С ним вместе держался постоянно и Невский. Но когда мы однажды зашли к Невскому на его квартиру, мы были несколько огорошены. Он жил не в типично-студенческой коморке, сдаваемой "от хозяйки", а в меблированных комнатах, выставлявших на показ свою какую-то мишурную и кричащую "дешевую роскошь наряда"; остатки обеда с красным вином убирала необыкновенно вертлявая и кокетливая горничная; все носило печать человека, любящего "пожить" и отягощенного собственною "плотью". Впоследствии, сидя в тюрьме и пытаясь сочинять свой первый "роман", я изображал - взявши за образец Невского - тип "чувственника", у которого во всей натуре разлита органическая любовь к разным мелким "благам жизни": мягкой постели, вкусному обеду, красивой {125} мебели, - и у которого только одна голова указывает человеку иной путь, путь борьбы.

И я фантазировал на тему о создании у такого человека холодной волевой решимости на борьбу, с презрительным отметаньем как всяких "сантиментов" и чувствительностей, так и увлечения теоретизированием. Так мало тогда я знал людей. Действительность оказалась много проще. Полтора десятка лет спустя, когда к Бурцеву явился один из полицейских "тушинских перелетов", старая охранная крыса Меньшиков, он сообщил мне, что тогда у нас в московской охране студент-юрист IV курса Невский "обслуживал" кружки радикальной интеллигенции и студенческое движение, особенно усердно "обсасывая" мою персону. "Заагентурен" был Невский очень просто: на почве увлечения одной цирковой наездницей, к которой без денег нечего было и соваться...

Наступал юбилей Н. К. Михайловского - нашего любимейшего учителя. Мы всегда искали поводов как-нибудь демонстративно выявить свое революционное настроение. Даже похороны поэта Плещеева мы ухитрились использовать для демонстрации, соорудив большой красный венок с четверостишием из его стихов

Друзья, дадим друг другу руки

И смело двинемся вперед,

И пусть под знаменем науки

Союз наш крепнет и растет.

Общестуденческий "Союз" таким образом выступил почти что публично, и ради этого стоило, конечно, выдержать на похоронах легкое столкновение с полицией, во время которого усердные альгвазилы едва не уронили на землю гроба, а И. Н. Стрижов на {126} моих глазах блестяще проявил свои боксерские способности. Но если так подействовали на нас даже похороны Плещеева, то что же сказать о юбилее Михайловского? Мы лучшие чувства и думы свои вложили в адрес резко революционного содержания; я лично должен был отвезти и вручить его Н. К. Михайловскому. "Случайно" должен был в то же самое время "по своим личным делам" съездить в Петербург и Невский. Выезжал он парой дней позже меня, и мы назначили с ним друг другу свиданье. Я имел еще поручения по делам общестуденческой организации и, кроме того, рассчитывал возобновить старые связи с питерской "группой народовольцев". Невский также многозначительно намекал, что у него там есть важные "нити", что и с Михайловским он тоже повидается, тем более, что, будто бы, приходится ему дальним родственником, и т. п.