Гражданская война - Андрей Корбут

-- Этот маленький дворец -- подарок отца... Я не была здесь целую вечность, -- сказала Элен и пригласила в дом.

За парадным, в зале, наверное, в далеком прошлом принимавшем балы с россыпью галантных кавалеров и блистательных дам, -- с мраморными плитами пола и потускневшими мозаичными панно на стенах, с огромной люстрой и множеством канделябров, с двумя лестницами, расходящимися вверху на бельэтаж с колоннами, куда выходили двери комнат второго этажа, -- царило запустение и веяло унынием.

-- Кажется, здесь действительно никого не было целую вечность, -подивился я паутине, ставшей неотъемлемой частью этого дома, и словно вознамерившейся его похоронить пыли, и соблазнительному эху.

-- Да. Мебель я выбросила. Парк вокруг превратился в чащу... Я поклялась не возвращаться сюда... Но с той поры прошло семь лет... Только Патриция иногда приезжает сюда.

-- Что же это за тайна заброшенного дома?

-- Не хочу об этом говорить, в другой раз...

Элен поднялась на второй этаж. Прошлась по комнатам, и из одной вынесла медвежью шкуру. Бросила посредине зала на холодный каменный пол, затем зажгла три свечи и погасила свет.

-- Кажется, отношения Пат и моего отца дали трещину. Никогда не было, чтобы они ссорились.

-- Они давно вместе?

-- Пятый год... Тогда у Пат родился ребенок... Знаете что, поедем как-нибудь за город, а еще лучше --в горы. Жутко надоел Париж с его смогом, пылью... проблемами. Хочу спрятаться от людей в огромной пещере, готовить на костре, пить родниковую воду, хочу жить высоко-высоко, чтобы ни один человек не подобрался и близко к моей обители... и никогда больше не спускаться в долину.

-- Я слышал об отшельниках-мужчинах, но вот об отшельниках-женщинах, что-то не приходилось.

-- А я возьму с собой вас, согласны? -- почти всерьез сказала Элен.

-- Согласен...

Мы сидели на роскошной мохнатой шкуре...

Ее рука была совсем рядом, но я не осмелился прикоснуться к ней...

-- Элен, а почему умер ребенок Пат? -- вдруг спросил я.

Последовала долгая пауза, прежде чем Элен на что-то решилась.

-- Он был здоров...

-- Что? -- недопонял я.

-- Он был здоров... У нее родился мутант, и она настояла, чтобы его усыпили. После родов к мужу она больше не вернулась и стала жить с моим отцом. О ребенке вся правда известна немногим, даже муж Пат думает, что мальчик родился мертвым.

-- Кто же был ее мужем? -- механически спросил я, ошеломленный судьбой моего внука.

-- Они вместе учились в колледже. Филипп Луадье. Я его недолюбливала, ставил из себя этакого сверхчеловека, а в голове пусто... Я почему вам все это рассказала... Патриция ведь для меня как старшая сестра... И я знаю, она не собиралась делать из всего этого тайны, так уж вышло. Мне порой кажется, что она гордится своим поступком.

Элен взглянула на меня печальными глазами.

-- А вы бы могли, вот так, убить своего ребенка из-за того, что он родился мутантом?

Ее вопрос застал меня врасплох.

-- Право, Элен, затрудняюсь, что-либо сказать... Я понял, ты осуждаешь ее?

-- Я не могу осуждать ее потому, что не знаю, как поступила бы сама, окажись я на ее месте... А что родилось у Пат... Она не рассказывала, можно только догадываться. Постарайтесь понять. Когда человеческий ребенок выходит из утробы матери, он и так достаточно некрасив, а если представить мутанта в его первые минуты жизни...

Кто-кто, а я мог это представить.

--Это трудно вынести психологически... Вы, наверное, видели уже Карла Велье, каков же был он, едва появившись на свет?

Наступило молчание. Слишком тяжелый получился у нас разговор, чтобы сразу о нем забыть.

-- Тебе улыбалось счастье, Морис? -- спустя несколько минут произнесла Элен, голос ее был тверд, но чуть приглушен.

Она отвернулась во мрак и почти неслышно прошептала:

-- Поцелуй меня, Морис...

16.

Утро четвертого дня моей второй жизни началось неожиданно.

Я и Элен еще спали, когда в дверь позвонили. Открывать не хотелось, но кто-то очень настойчивый и наглый настаивал. Им оказался журналист Жюстен Тревиз... На мой вопрос, что ему надо, он дважды щелкнул фотоаппаратом и затараторил, что покупает у меня право на эксклюзивное интервью... Я выставил его за дверь и подумал с сожалением: " Они таки добрались до меня..." Компания, которой я был обязан возвращением в этот мир, обещала, что попытается сохранить в тайне мое имя, но разве проведешь пронырливых репортеров. Однако больше всего это взволновало Элен.

-- Откуда они узнали, что ты здесь?

Я не ответил, потому что она попала в точку.

Откуда?!

И именно по просьбе Элен я вышел к засевшему в засаде Жюстену с предложением дать ему короткое интервью с одним условием: об Элен и об этом доме журналист не обмолвится ни словом, что вполне его устроило.

После этого Элен взяла такси. Взгляд ее стал, наверное, еще тревожнее. Она ушла от объяснений и на прощанье сказала, что позвонит сама.

С этим неясным настроением я приехал домой.

-- Меня никто не спрашивал, Кэтти?

-- Вчера весь день один очень настойчивый господин, кажется, журналист... К нему вышла Патриция, и, кажется, все уладила.

-- Патриция дома?

-- Пока да, но она сейчас уезжает...

-- Меня вызвали на совещание совета директоров, -- сказала спускаясь по лестнице Пат. -- Как провел ночь?

И она нехорошо усмехнулась... Я сделал вид, что не заметил этого.

-- Что за совещание?

-- Наверняка они решили вышвырнуть меня из Совета директоров. Они долго под меня копали.

Патриция присела в кресло напротив меня и попросила Кэтти принести чашечку кофе...

-- У тебя проблемы? -- спросил я дочь.

-- Проблемы не у меня. У тех, кто копошится вокруг. У моего управляющего проблемы, у его двух сыновей-уродов, мечтающих от меня избавиться, у тех, кто думает, что все разрешится само собой. Только так не бывает. Не замочив ног, в воду не войдешь. Поэтому-то и поменялся за последние два года почти весь управленческий аппарат компании, потому что беззубые все. Впрочем, если меня выведут из Совета директоров, только спасибо скажу, осточертело сидеть каждое утро за одним столом с уродами.

-- Пат, они лучше нас? -- с известной долей сомнения спросил я.

-- Если ты о работе... Часто лучше нас, так или иначе, но, с их приходом дела компании пошли в гору, -- прежде всего себе не стала лгать Патриция.

-- И если кто-то придет на твое место...

Пат оборвала меня.

-- Мне не нравится этот разговор. Ты еще не понял, что здесь происходит. Мы сами рубим сук, на котором сидим. В правительстве нет ни одного урода, в парламенте их единицы, в армии и органах правопорядка их нет, как ни странно, их не так много и среди толстосумов, но они взяли нас за горло и заставляют рубить этот сук, потому что это дети своих родителей, слишком сердобольных родителей.