Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник) - Коллектив авторов

Генри спрыгнул со своего дивана – который я уже привык считать «его диваном», – петлял между моими ногами, мяукал и довольно глядел на меня снизу.

– Генри, – сказал я, – пора нам с мистером Мендесом кое о чем поговорить.

В этот раз, когда я нажал кнопку звонка, шаги послышались почти сразу, твердые и частые.

Мендес распахнул дверь, которая недовольно скрипнула, словно не открывалась всю зиму и только сейчас была распечатана.

– Мистер Мендес, разрешите… Мне нужно… – бормотал я, не зная, с чего начать, как объяснить причину своего прихода.

Он взял меня за руку и увлек за собой в дом.

– Мистер Лекс. О, мистер Лекс! – Лицо его сияло. – Входите, конечно.

Я позволил отвести себя по коридору в общее пространство, в котором совмещались, как и у меня дома, кухня, столовая и гостиная. Там, на столике, стояла клетка, и в ней сидел попугай, очень похожий на Попкорна.

– Попкорн! – воскликнул мистер Мендес, эффектно взмахнув рукой, словно он представлял товар в телерекламе. – Вчера позвонила женщина из Нью-Олбани, и вот, – он повторил тот же жест, – gracias a Dios, я дождался чуда.

До Нью-Олбани – добрых пятьдесят километров, на что я не преминул указать мистеру Мендесу.

– Немалое расстояние для такой невелички.

На мгновение его лицо стало серьезным. Секунду или две мы смотрели друг другу в глаза. Мы оба знали, что птица в клетке – не Попкорн, а какой-то другой какаду, улетевший из дома. С момента пропажи Попкорн «находился» уже много раз, и по какой-то причине – возможно, потому, что приходит время, когда нужно сделать выбор и жить дальше, – мистер Мендес решил принять эту птицу как свою.

Его лицо оживилось.

– Не нам ставить под сомнения чудеса. Они случаются не просто так. И причины нам знать необязательно. Так ведь? – сказал он.

Я нагнулся, чтобы лучше рассмотреть птицу. Попугай сидел на жердочке – та же раскраска, что и у Попкорна: желтая головка, такие же оранжевые пятнышки на щеках. Он даже кивал головой и двигался, как Попкорн, когда я его впервые увидел. Спутать их было легко. Нужно было лишь поверить.

Мистер Мендес рассказал мне еще кое-что. Девушка, с которой он расстался на Кубе, Ева, написала ему письмо. Я тут же вспомнил конверт со штампом Майами, который оставил у него за дверью под Рождество. Всю зиму они переписывались по электронной почте.

– Она собирается приехать, – сказал он. – Я в таком смятении. Что, если я ей не понравлюсь? Что, если она мне не понравится? С тех пор как мы были молоды и влюблены, прошло много лет.

Я постучал пальцем по клетке, но не мог думать ни о чем другом, кроме Вонни, какой она была, когда мы испытали первые чувства друг к другу. Как мы начинали совместную жизнь. Сердца, открытые к чуду.

– Гол, – сказал я, вспомнив встречу с Попкорном, вспомнив осень, когда он радовал всех своими разговорами.

– Гол. Гол! – повторял и повторял я, но птица в клетке упрямо молчала.

Наконец, мистер Мендес остановил меня.

– Мистер Лекс, – мягко сказал он, – сейчас не футбольный сезон.

Я не смог заставить себя сказать то, ради чего пришел, – как без его ведома забрался в его дом в день, когда исчез Попкорн. Я увидел, что мистер Мендес уехал на работу. Значит, раньше обеда не появится. Несколько недель после того, как я нажал кнопку на пульте от люстры и двери его гаража поползли вверх, я пытался отогнать от себя шальную мысль. Разве управление гаражными воротами устроено не по тому же принципу, что и включение люстры? Что, если я поиграю переключателями на своем гаражном пульте и смогу подобрать код к гаражу мистера Мендеса?

Дверь откроется. Я убедился в этом в конце марта. Перешел улицу, осмотревшись, нет ли кого рядом. Потом зашел в гараж и закрыл двери кнопкой на стене. Потом открыл дверь из гаража в дом и вошел внутрь.

Мне всего лишь хотелось побыть не дома. Я не смог бы объяснить это мистеру Мендесу. Я не смог бы объяснить, как приятно было сидеть на террасе и ощущать дуновения теплого ветра. Я сидел в тишине его дома, довольный, что убежал из своего; убеждая себя, что на час или около того я могу окунуться в собственные тишину и покой, познать честно заслуженный отдых.

Попкорн сидел в клетке, но дверца была открыта, так что дом был в его распоряжении. Он щелкал и свистел, потом сказал: «Гол. Гол!»

Затем выпорхнул из клетки, сделал несколько кругов по кухне и гостиной.

В тот момент я уже не думал. Я объяснил бы это мистеру Мендесу, если бы смог. Я рассказал бы, как подошел к двери террасы, как ощущение свободы подстегнуло желание посидеть на его террасе, погреться на солнце. Я сдвинул сетчатую дверь…

И тут же ощутил хлопанье крыльев у своего уха. В ужасе я смотрел, как Попкорн пролетел мимо бука на заднем дворе и скрылся за углом дома Чика Хартвелла.

Что я мог сделать, кроме как пойти домой? Будь я чуть честнее, то признался бы сразу, но как объяснить свое присутствие в чужом доме? Как передать мистеру Мендесу, насколько важны были для меня эти мгновения покоя? Как описать, что я сознавал, что моя жизнь разваливается на куски и я не знаю, как это остановить?

Я не мог высказать этого ни тогда, ни сейчас, когда Вонни заехала за Генри и увезла его к себе. Остались только мы с диваном. Никчемным диваном. Я сижу на нем в летнюю жару и пью. Вспоминаю тот день, когда мистер Мендес был так рад своему попугаю, что настаивал, будто это Попкорн. Тот день, когда он рассказал мне о своей потерянной любви, Еве, которая теперь живет в его доме, очень приятная женщина. Они уходят и приходят, часто держатся за руки, и, как я ни пытаюсь, мне не удается на них злиться. Не получается.

В тот день, в доме, он спросил меня:

– Вы рады за меня, мистер Лекс?

Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами – как я понимаю, на пороге между прошлой жизнью и будущей. Незнание того, что с нами произойдет, – иногда лучшее, на что мы можем надеяться. Я бы сказал это Вонни, если бы считал, что для нее эти слова будут не пустым звуком. Дуновение ветра, кусочек неба, открытая дверь.

– Конечно, – ответил я мистеру Мендесу.

Что я еще мог сказать? Что я испуган до смерти? Что я боюсь дней, которые мне еще предстоит прожить?

– Конечно. – Я похлопал его по спине. Он был моим соседом, и из-за этого я обязан был притвориться хорошим человеком.

– Я рад. Очень рад. – Я даже обнял его и прижал к себе. На мгновение. – Очень, очень рад.

А потом я сделал единственное, на что был способен. Я отпустил его.

Источником вдохновения для моего «Кота на ужасном диване» послужил рассказ Рэя Брэдбери «Я увидеть вас никогда». Короткий, чуть больше тысячи слов, рассказ повествует о миссис О’Брайен, жилец которой, мистер Рамирес, появляется в сопровождении двух полицейских и говорит ей, что должен съехать, поскольку его высылают в Мексику: его временная виза давно просрочена, и полиция об этом узнала. Ему придется оставить работу на авиазаводе, где он неплохо зарабатывает. Придется оставить свою чистенькую комнатку с синим линолеумом и цветочными обоями. Что хуже всего, ему придется оставить миссис О’Брайен, «строгую, но добрую хозяйку», которая не сердится на него за то, что в конце недели он приходит чуточку навеселе.

Я много лет использовал этот рассказ для разбора на своих лекциях. Заметьте, говорил я своим студентам, как искусно Брэдбери нагнетает ощущение горечи и потери пристальным вниманием к деталям обстановки в доме миссис О’Брайен: к просторной кухне, длинному обеденному столу, покрытому белой скатертью, на которой стоят стаканы, кувшин, тарелки, чашки, разложена столовая утварь, к свеженатертому полу, – и к приятным обстоятельствам жизни мистера Рамиреса в Лос-Анджелесе: купленные им радиоприемник, наручные часы, украшения для подруг, походы в кино, поездки на трамвае, обеды в ресторане, опера и театр. Все это контрастирует с воспоминаниями миссис О’Брайен о поездке в приграничный мексиканский городишко – грунтовые дороги, иссушенные поля, глинобитные домишки и пустынный пейзаж. Именно в этот мир вынужден вернуться мистер Рамирес, и именно эти мелкие детали рисуют нам картину его отчаяния.

Я обращаю внимание студентов на то, как Брэдбери отходит в сторону, позволяя страданиям мистера Рамиреса органично проявиться через детали рассказа. Мистер Рамирес говорит: «Миссис О’Брайен, я увидеть вас никогда, я увидеть вас никогда!»

В финале рассказа миссис О’Брайен, которая обедает вместе с детьми, понимает, что это правда, и снова ее грусть проявляется в деталях. Мастер недосказанности, Брэдбери описывает, как она тихо прикрывает дверь и возвращается к обеденному столу, как она берет кусочек еды и долго ее жует, уставившись на закрытую дверь. Когда она кладет на стол вилку и нож и сын спрашивает ее, что случилось, миссис О’Брайен отвечает, что она только что осознала – тут она закрывает лицо руками, – что никогда больше не увидит мистера Рамиреса. Осознание потери накрывает ее, когда она уже не может выразить свою грусть, как сделал это он. Слишком поздно. Я указываю студентам на иронию этого хода, как ненавязчиво он сделан, потому что искусный писатель позволяет формировать эмоции деталям описанного в рассказе мира.