Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года - Петр Фролов

Сухановская особорежимная тюрьма располагалась на окраине подмосковного города Видное (Павелецкая железная дорога). Сейчас там снова открыт монастырь. Никаких следов от тюрьмы не сохранилось. Церковные власти постарались уничтожить все следы советского периода истории этого места.

Когда я впервые приехал на спецобъект № 110, а после расстрела Ежова мне пришлось еще несколько раз посетить это место, то удивился странному сочетанию: каменные мощные монастырские стены – и нити колючей проволоки над ними. Парадные ворота с построенной над ними церковью замурованы, проехать или пройти можно только через расположенные с противоположной стороны хозяйственные ворота. Рядом со входом деревянное строение – КПП.

Попав на внутренний двор, не сразу понимаешь, что находишься на территории особорежимной тюрьмы. Во дворе на веревках сушится белье. Бегают дети. Спешат по своим делам женщины – жены надзирателей и офицеров конвойных войск. В углу двора – здание клуба для сотрудников тюрьмы и военнослужащих конвойных войск. Сама тюрьма занимает два двухэтажных корпуса. В одном находятся кабинеты следователей, а в другом – камеры для заключенных.

Обитателей Сухановки кормили сытно и вкусно – еду доставляли из находившегося по соседству Дома отдыха. Я несколько раз завтракал после расстрелов. Помнится, после казни Ежова нас накормили творожной запеканкой, бутербродами с маслом и сыром, а вместо чая налили какао. Ели мы в служебной столовой – сидя за накрытыми белыми скатертями столиками. Там кормили гостей из Москвы, в каждом из нас видя большого начальника. Стрелкам такое обращение льстило, единственное, что огорчало, – отсутствие водки. Вместо нее с собой исполнители привозили спирт в солдатских фляжках, который и употребляли в качестве аперитива перед едой. Блохин несколько раз пытался организовать хранение спирта на спецобъекте, но ничего не получилось. Администрация дома отдыха предлагала коньяк или вино, но эти напитки отказывались пить исполнители, требовавшие чего-нибудь пролетарского. Впрочем, расстреливали в Сухановке редко, поэтому комендант смирился со сложившейся практикой. Перед каждой поездкой стрелки наполняли фляжки, а после расстрела оставшимся спиртом охотно делились с шоферами и санитарами из морга.

В других местах (Бутово и «Коммунарка») трапеза была скромнее – хлеб, колбаса и много водки. Да и есть приходилось стоя и торопливо. Хотелось после проведенной на ногах ночи куда-нибудь присесть. К тому же писать приходилось на весу, внимательно следя за тем, чтобы правильно начертать фамилии и имена, а порой их сразу и не выговоришь – такие сложные. Это тоже выматывало. Звучит цинично, но стрелкам было легче – им не нужно было думать, а все движения были доведены до автоматизма. Они точно так же могли расстреливать, предварительно напившись. В провинции так иногда и происходило.

Когда перед войной я поехал в командировку на Западную Украину и в Белоруссию, то несколько раз был свидетелем «пьяных» казней. Местное начальство объясняло такое нарушение инструкции просто: если палач предварительно не напьется, то не сможет стрелять в затылок приговоренному к высшей мере «врагу народа». Это в Москве или в других крупных городах, где советская власть существовала несколько десятилетий, не возникало проблем с кандидатами в стрелки. Всегда были люди, готовые выполнять грязную и неблагодарную, но необходимую финальную стадию очистки советского общества от «врагов народа». А там, где советская власть существовала всего лишь несколько месяцев (Прибалтика, Западная Украина и Западная Белоруссия) и органы наркоматов внутренних дел и госбезопасности комплектовали присланными из других областей Советского Союза чекистами, был дефицит палачей. Отдельные командиры поступали мудро. Палачу давали прочитать текст приговора, где перечислялись все кровавые деяния приговоренного. После этого надобность в спирте отпадала.

Расстрел Николая Ежова

Когда мы приехали на спецобъект № 110 для участия в казни бывшего наркома, было очень холодно. По темному небосклону кто-то щедрой рукой рассыпал горошины звезд. Огромная луна зловеще освещала территорию монастыря. Где-то брехали собаки. Под ногами скрипел снег. Аккуратно расчищенные дорожки. Свет в завешенных окнах жилых помещений. Часовые в тулупах и валенках равнодушно смотрели на группу гостей. Для них этот вечер еще один в их службе, почти ничем не отличавшийся от того, что было вчера и что будет завтра.

Для меня всегда оставалось загадкой, как можно годами служить в таком месте. Ведь многие из них были сверхсрочниками. Скучно ведь так жить, когда все события знаешь наперед. Я бы так не смог. Из-за этого я поступил в пограничное училище. На границе каждый день что-то новое происходит. Там ты сам себе командир. Причем не важно, рядовой ты или начальник заставы. А здесь – тупо выполняешь требования Уставов и приказы, и так каждый день.

Когда мы вошли в здание, где содержались подследственные, я замыкал процессию. Робел я немного в присутствии такого количества начальников во главе с заместителем Главного военного прокурора. Внутри было жарко и душно. Лампочки под потолком заливали холл желтоватым светом. Встретивший нас старший надзиратель бодро отрапортовал о том, что заключенный содержится в камере на втором этаже, жалоб на здоровье и условия содержания не имеет.

– Тогда приступим, – буднично и тихо приказал заместитель Главного военного прокурора.

Мы по каменной лестнице поднялись на второй этаж. Узкий и длинный коридор. По нему, неслышно ступая, прохаживаются двое надзирателей. Периодически они заглядывают в глазки, которыми оборудованы двери камер.

– Здесь раньше кельи монахов находились, – пояснил старший надзиратель. – Они свои грехи перед богом замаливали, а теперь «враги народа» перед советской властью пытаются… – пошутил он и внимательно посмотрел на гостей.

Заместитель Главного военного прокурора едва заметно улыбнулся. Эту шутку он слышал каждый раз, когда приезжал сюда, и она ему уже надоела. Собеседник уловил настроение гостя и поспешил сообщить:

– Он в 27-й сидит. Это вот там, где круглосуточный пост организован.

У одной из камер на табуретке, привалившись спиной к выкрашенной в темно-синий цвет стене, сидел надзиратель. Сначала я решил, что он заснул на посту. Но при нашем приближении он резко вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

– Открой! – распорядился старший надзиратель и пояснил, обращаясь к гостям из Москвы: – Приказано никого не пускать, а также исключить любое общение подследственного.

Надзиратель сначала заглянул в глазок, а только потом отодвинул засов и отпер замок. Затем распахнул дверь. Я через плечи сгрудившегося у входа начальства заглянули вовнутрь каменного «мешка».