Вначале их было двое (сборник) - Илья Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ничего я о своем сыне не знаю. Да, я его мать, я родила и вырастила его, но он давно уже живет своей жизнью. Он и раньше только изредка присылал мне письма в несколько строк — жив, здоров. И слава богу, — что еще нужно знать матери?
Когда фронт стал приближаться к Миядлеру и выяснилось, что корпус генерала Ходоша наступает в этом направлении, немецкое командование решило использовать в своих целях его мать. Вначале решено было погнать ее впереди мотопехоты, заблаговременно сообщив об этом советскому командованию листовками и по радио. Но этот план был сорван стремительным продвижением войск генерала Ходоша, в результате чего вся немецкая группировка оказалась в тесном кольце окружения.
Ураганный огонь обрушился на немецкий наблюдательный пункт командира этой группировки генерала фон Рейзена.
Чтобы остановить или хотя бы ослабить этот огонь, генерал приказал привести в свой блиндаж Эстер Ходош и объявить об этом по радио ее сыну. Фон Рейзен рассчитывал не только спасти свою жизнь, но и провести хитро задуманный план: воспользоваться прекращением или хотя бы ослаблением огня на этом участке, подтянуть к нему главные силы и прорвать в заранее намеченном пункте кольцо окружения.
Офицер, доставивший Эстер Ходош в расположенный рядом с миядлерским курганом блиндаж, молодцевато вытянулся перед сухопарым очкастым генералом и доложил, что приказ выполнен.
Фон Рейзен, не отрывая глаз от пестревшей топографическими знаками полевой карты района, отдал дополнительное распоряжение, и офицер через несколько минут привел щуплого, белобрысого солдата, оказавшегося переводчиком.
— Sprechen Sie deutsch? [17] — через переводчика спросил генерал у Эстер.
— Немного понимаю, — ответила та по-еврейски и тут же перешла на русско-украинский язык, считая, как видно, что так будет понятней: — Трошки понимаю.
— Хорошо, — отозвался генерал. — Так это ты — мать генерала Ходоша?
Неподвижно, словно окаменев, стояла Эстер перед немецким генералом. Она пробормотала что-то невнятное, и снова застыла, немая и неподвижная, как статуя.
— Не бойся, Mutter[18], мы тебе ничего дурного не сделаем, — сказал фон Рейзен, оглядывая Эстер с головы до ног. — Хочешь говорить со своим сыном?
— Как же я могу с ним говорить? — спросила Эстер глухим голосом.
— Мы устроим так, что ты сумеешь с ним поговорить.
— А разве он здесь? — вырвалось у матери, и на мгновенье счастливая улыбка озарила ее исхудалое лицо.
Она обвела глазами блиндаж, будто каким-то чудом ее Эзра мог очутиться здесь, рядом с нею.
— Вы что же — насмехаетесь надо мной? — спросила она помолчав. — Как я могу говорить с моим сыном?
Где-то поблизости разорвался тяжелый снаряд, и толстые стены прочного блиндажа дрогнули под ударом воздушной волны.
— Это стреляет твой сын, — сказал генерал, — он недалеко отсюда. Попроси его, чтобы он перестал стрелять, скажи, что ты у нас. Читать умеешь? Нет? Ну, ничего, тебе подскажут. Скажи ему, чтобы он не обстреливал этот блиндаж. Сообщи, что ты находишься тут, рядом с миядлерским курганом.
Радист настроил приемник на нужную волну и объявил:
— Внимание! Внимание! Господин генерал, сейчас с вами будет говорить ваша мать Эстер Ходош.
На какую-то минуту в блиндаже водворилась тишина. Но вот радист взял Эстер за руку, подвел к приемнику, и переводчик стал ей подсказывать, что нужно говорить.
— Скажи: сын мой!
— Сын мой! — каким-то чужим, низким, приглушенным голосом повторила Эстер.
— Сжалься надо мною, над твоей старой матерью, — читал по заранее заготовленной бумажке переводчик. — Разве для того я тебя родила, чтобы ты и твои солдаты расстреливали меня?..
Но Эстер молчала. И вдруг как бы из самой глубины ее сердца вырвался полный отчаяния крик:
— Сын мой! Если только есть на земле ад, то я в этом аду! Сколько раз я призывала на себя смерть!.. Я готова принять самые жестокие муки, чтобы еще хоть раз увидеть тебя живым и здоровым! Миядлер, сын мой, стал погостом, а я теперь — живой мертвец.
— Что ты там мелешь, donnerwetter! Verfluchte! [19] — Фон Рейзен ударил Эстер кулаком в лицо. — Пристрелю, если не скажешь то, что тебе велят!
— Сын мой! — снова крикнула Эстер. — Меня терзают, грозят убить, если ты не перестанешь стрелять. Стреляй!
Снова разорвался снаряд, сотрясая стены блиндажа, за ним другой, и голос Эстер утонул в громе разрывающихся один за другим снарядов, которые падали всё ближе и ближе — как бы покоряясь ее отчаянному призыву.
Бои вокруг Миядлера становились все ожесточеннее. Части противника снова и снова переходили в яростные контратаки, чтобы вырваться из стального кольца советских войск.
Генерал Ходош в эти дни перешел на новый наблюдательный пункт — в ригу на хуторе Тарасовка. Отсюда в полевой бинокль он уже ясно видел свой дом. Генералу очень хотелось хоть что-нибудь узнать у жителей хутора о судьбе своих близких, но спросить было не у кого: на хуторе не осталось ни души.
Возле миядлерского кургана, откуда с ним говорила по радио мать, было тихо и безлюдно.
«Что там?.. — подумал генерал. — Все погибли, или во время контратаки выскользнули из окружения?»
Наблюдатели засекли вражеские огневые точки. Большую часть артиллерии, как и предполагал генерал Ходош, противник сосредоточил в Кобылянской балке. Туда генерал и приказал направить огонь своих орудий.
Когда огонь противника был подавлен и в атаку пошли советские танки и мотопехота, вместе с наступающими частями вошел в Миядлер и генерал.
Вечерело. Солнце садилось. Густые облака дыма неслись по ветру навстречу войскам — это горели дома, подожженные фашистами при отступлении. Ярко-красный закат, смешавшись с багровым заревом пожара, залил почти половину неба.
Вскоре от многих домов селения остались только печные трубы, тлеющие головешки, битая черепица да осколки стекла. Остальные дома стояли без дверей и окон, обугленные и полуразрушенные.
Миядлер был пуст — ни души на обезлюдевших улицах.
«Миядлер теперь стал погостом, — вспомнил генерал слова матери. — Если есть на земле ад, то я в этом аду».
«Где она теперь? Где жители Миядлера? Где радость, которая бурлила в каждом доме? Где песни, что звенели на колхозных полях, в садах, на перекрестках таких пустынных теперь улиц?..»
С душевным трепетом приближался генерал к своему дому, который был охвачен пламенем. В просветах густых клубов дыма, бившего ему прямо в лицо, Эзра Ходош увидел грушевое дерево, которое он посадил когда-то. Мимо с лязгом и грохотом проносились танки, катились орудия, скрежетали на крутом повороте машины. Но генерал, казалось, ничего не видел и не слышал. Опустив голову, он словно окаменел, глядя на жарко полыхавшее пламя. Наконец он очнулся и, все еще смутно надеясь найти хоть какие-нибудь признаки жизни в родном гнезде, вошел во двор. Крик отчаяния готов был вырваться из его груди: он увидел свою мать, она висела на нижнем суку грушевого дерева.
Вот и сбылась, Эстер, твоя мечта: еще раз встретилась ты со своим Эзрой. Но смотрят и не видят мертвые, застывшие глаза, не видят своего любимца, жемчужину твоей вдовьей жизни, как ты его называла. Не поднимутся много потрудившиеся на твоем веку руки, чтобы обнять сына, гордость семьи Ходошей и Свидлеров, гордость всего Миядлера.
Генерал бережно снял безжизненное тело матери и положил на землю…
Когда Эзра Ходош поднял голову, он увидел партизан из отряда Охримчука. И первой порывисто бросилась к нему Марьяша…
Перевод автора и Б. Лейтина
Вначале их было двое…
Ранним утром Аншл Коцин отправился в райком на совещание. Как всегда в таких случаях, он был чисто выбрит, новый темно-коричневый костюм полувоенного покроя отлично сидел на его широкоплечей, статной фигуре и придавал ему солидный и вместе с тем молодцеватый вид. На груди Аншла красовались колодки военных и полученных за трудовые заслуги медалей. Для пущей важности он нацепил и значки разных выставок, в которых принимал участие. Новенький, только что купленный «газик» мчался как бешеный мимо сжатых полей, тянувшихся вдоль дороги, что вела в районный центр. Пусть люди полюбуются, каков председатель колхоза, известного по всей округе и даже за ее пределами! Недаром же Аншлу завидуют. Ну и пусть завидуют! Он вспомнил, как в прошлую поездку, когда его «газик» остановился во дворе райкома, какой-то дядька восхищенно покрутил головой и завистливо выдохнул:
— Вот воротила так воротила! Шутка ли, что вытворяет! Диву даешься, да и только!
На зеленую озимь, поднявшуюся на косогоре, который, начиная с Унтеркеновской балки, тянулся вдоль дороги, с хриплым карканьем опустилась хлопотливая стая ворон. Аншл высунулся из «газика» и, пытаясь спугнуть подбирающих семена птиц, заорал во весь голос: